— Мне нужна еще селитра и сера. Есть у вас деньги?
У Вольцова в боковом кармане нашлись деньги, те самые, из отцовского бумажника.
— Свинец нужен? — спросил он. — Я могу сорвать где-нибудь в доме водопроводную трубу. У нас такое разорение, что это роли не играет.
Так он и сделал: снял трубу в ванной комнате рядом со своей спальней и забил отверстие деревянной пробкой.
После обеда явились с багажом Земцкий и Феттер. Все рюкзаки, тюки и сумки свалили в холле. На кухне у газовой плиты орудовал Гомулка. Он отливал круглые массивные пули весом чуть ли не в тридцать граммов каждая, а Хольт учился вставлять капсюли, наполнять гильзы черным порохом и забивать пули в гильзы поленом. «В двадцати случаях из ста надо рассчитывать на осечку, — сказал Гомулка, — и это еще терпимый процент».
К вечеру все было готово. Расположились биваком в холле на ковре. В пять часов утра уложили рюкзаки. По дороге на вокзал Хольт опустил подложное письмо в почтовый ящик.
Перед станцией собралась толпа школьников в форме гитлерюгенда и юнгфолька. Заверещал переливчатый свисток: «Внимание! В ряды… стройсь!» Командовал Отто Барт. Приятели стали в шеренгу слева.
Отто Барт, с зелено-белым шнуром фюрера, стоял перед фронтом, рослый и широкоплечий, от надсадного крика его прыщавое лицо налилось кровью. Этот семнадцатилетний юноша, так же как и его начальник штаммфюрер Герберт Вурм, был по роду своих обязанностей освобожден от службы в зенитной артиллерии. Вольцов не прощал этого обоим дружкам и, как только баннфюрер куда-нибудь отлучался, всячески выражал свое к ним презрение.
— Баннфюрер! — предупреждающе пискнул Земцкий. И действительно, баннфюрер Кнопф неторопливо прошел перед строем.
Барт отдал рапорт Вурму. Вурм отдал рапорт Кнопфу. Баннфюрер сказал несколько назидательных слов об участии каждого немца в общих усилиях, о его обязанностях и обязательствах.
Когда Хольт протиснулся в отведенный им вагон, все места уже были заняты, но Вольцов шугнул со скамеек каких-то четвероклассников. Феттер сдал карты для ската Вольцов вытащил из рюкзака сигары. Каждый откусил кончик и выплюнул на пол. Купе заволокло дымом. Малыши почтительно глядели на старшеклассников.
— Если все пойдет как следует, — сказал Вольцов, — мы уже через месяц будем зенитчиками. Вурм и Барт нам не указ.
— Каждый из нас мог давно уже стать штаммфюрером, — подхватил Хольт.
Через полчаса Вурм и Барт явились с обходом. Вурм был высокий сухопарый малый с яйцевидной головой и густо напомаженными черными волосами. Нижняя челюсть у него отвисала, и постоянно открытый рот придавал лицу невыразимо глупый вид. Увидев курящих школьников, он опешил:
— Нет, вы поглядите! Эти господа курят сигары!
Вольцов протянул ему ящичек.
— Пожалуйста, закуривай!
Вурм наотмашь ударил рукой по коробке, сигары рассыпались по полу. Вольцов встал и отложил карты.
— За это, штаммфюрер, ты мне ответишь!
Вурм поспешил спрятаться за своего адъютанта.
— Не задирайся, Вольцов, — сказал Барт, — а не то придется доложить по команде.
— Пусть подберет сигары! — заупрямился Вольцов.
— Довольно! — гаркнул Барт и, обратясь к малышам, добавил: — Подберите все с полу!
Вольцов снова сел. Феттер выложил на откидной столик первую карту. Кто-то в соседнем купе рассказывал: «Фюрер встретился с дуче где-то в Северной Италии. Это, я вам скажу, неспроста! Теперь эту ловушку в Сицилии непременно захлопнут».
После пяти часов езды по железной дороге, на маленькой сельской станции заливистый свисток Барта выгнал школьников из вагона.
Шоссе утопало в пыли, солнце нещадно палило головы, колонна пела: «Вот мчатся синие драгуны». Справа и слева тянулись поля, уставленные копнами скошенной ржи.
После двухчасового марша колонна вошла в большое село. На лужайке перед трактиром Барт разделил школьников на звенья. Вурм стоял рядом и наблюдал с открытым ртом. Разместили всех в деревенской школе.
— Никакой жратвы до завтра не предвидится, — доложил товарищам Феттер. — В половине пятого всем собраться на площади. Строевые учения! А потом Барт устраивает товарищеский вечер.
Эта программа была полностью отвергнута. У Феттера и Земцкого возникли было сомнения, но Вольцов их рассеял. Как только внизу заверещал свисток и вся школа пришла в движение, Хольт захлопнул дверь, оторвал от классной доски деревянный борт, переломил его о колено и одной из половинок заклинил ручку двери. После чего приятели завалились спать.
Часов в восемь вечера они проснулись.
— А теперь айда в трактир! — приказал Вольцов.
В темной душной распивочной несколько крестьян потягивали пиво. За стойкой орудовала темноглазая девушка лет двадцати.
— Скажите, фрейлейн, — обратился к ней Вольцов басом, — когда у вас собирается народ?
— А вот как накормят скотину, — отвечала девушка. Хольт подумал: хорошенькая… Феттер снова сдал карты.
В углу поднялся один из крестьян. Хольт пододвинул ему стул.
— Сигару? — предложил Вольцов. — Фрейлейн, еще пива!
Вскоре к ним присоединились еще несколько крестьян, все курили и пили пиво, которым угощал Вольцов. Трактир постепенно наполнялся посетителями. Кто-то бренчал на расстроенном рояле. Лампа, свисавшая с потолка, изливала мутный свет, в воздухе стоял туман от сигарного дыма.
Хольт глаз не сводил с девушки, обносившей посетителей пивом. Время от времени, поймав его взгляд, она улыбалась ему или высоко вскидывала брови. Земцкий, Гомулка и Феттер с азартом резались в скат. Крестьяне, сидевшие вокруг, заглядывали к ним в карты и долго препирались после каждого хода.
Душой общества был Вольцов. Он выпил подряд пять кружек пива. Начал он с того, что стал хвалиться своими мускулами, а потом схватился один на один с одноглазым кузнечным подмастерьем, похожим на пирата. После долгой возни с неопределенным исходом зрители объявили ничью. Была принесена кочерга в палец толщиной, Вольцов согнул ее одним махом, а подмастерье, скаля зубы, тут же разогнул. Наконец они стали посреди зальца лицом к лицу и, сплетя пальцы и напрягши мускулы, тщетно пытались поставить друг друга на колени. Оба долго кряхтели и пыхтели, но ни один так и не взял верх. Крестьяне наградили их усилия дружными хлопками.
Земцкий, Феттер и Гомулка напропалую дулись в карты, все творившееся кругом, казалось, нисколько их не интересовало.
Разошедшийся Вольцов ударил своего противника по плечу.
— Ставлю бочку пива! — объявил он. Поднялся невообразимый шум.
Хольт увидел, что трактирная служанка украдкой делает ему знаки. Он поднялся. Узкий коридор вел из общего зальца наружу. Они стояли в полутьме друг против друга.
— Достаточно ли у твоего товарища с собой денег? — спросила она. — Бочка стоит шестьдесят марок.
— Я полагаю, что достаточно, — сказал Хольт. От служанки пахло землей, потом и волосами.
— Что ты на меня вытаращился? — спросила она и засмеялась. Он схватил ее за руки и на минуту почувствовал теплоту ее кожи. Но она вырвалась.
— Некогда мне! — крикнула она. Убегая, она подарила его улыбкой, и ее белые зубы блеснули в темноте.
Хольт ощупью двинулся вперед по узкому коридору. Слева вела наверх крутая лестница. Он вышел во двор и стал у дверей конюшни. В небе высыпали звезды. Хольт глубоко вздохнул, его охватил внезапный стыд, но кончики пальцев все еще хранили щекочущее прикосновение ее кожи.
Суетня, и суматоха, и разноголосый гомон в зальце, где носились едкие облака дыма и натужно орало радио, вызвали у Хольта внезапный приступ отвращения. Вольцов стоял у стойки, окруженный толпой крестьян. Земцкий лихо выбросил на стол червонного туза, когда на пороге показались Вурм и Барт. Он сидел лицом к двери и при виде начальника испуганно крикнул:
— Черт бы их побрал! Теперь нас погонят на ученье!
Вурм и Барт, посовещавшись в дверях, нерешительно двинулись к столу. Вурм наклонился и сказал, понизив голос:
— Немедленно выкатывайтесь и ступайте на плац, а не то о вашем поведении будет доложено по инстанции!
Хольт увидел, что девушка за стойкой ищет его глазами… Многоголосый гомон поутих. Вольцов подошел к столу, провожаемый взглядами крестьян.
— Отвались! — проворчал он заплетающимся языком.
— Опомнись, Вольцов! — накинулся на него Барт. — Так отлынивать от своих обязанностей…
— Это кто же из нас отлынивает? — придрался к слову Вольцов. — Твое место не здесь, а в зенитных частях!
Барт покраснел, а Вольцов повернулся на каблуках и зашагал назад к стойке. Гомон возобновился с прежней силой. Кто-то опять забренчал на рояле. Земцкий, уже оправившийся от испуга, наново сдал карты. Вурм опять нагнулся над столом.
— Без разговоров, вон отсюда! — потребовал он.
— Восемнадцать, — объявил Феттер; пот прошиб его от страха; ища поддержки, он все оглядывался на Вольцова.
— Вист! — сказал Гомулка.
Вурм решил зайти с другого конца:
— Это Вольцов вас подначивает, — сказал он. — Не поддавайтесь на его подстрекательства. Если это будет продолжаться, предупреждаю — попадете в тюрьму для несовершеннолетних!
— Двадцать! — объявил Феттер.
— Вист! — отозвался Гомулка.
— Мы немедленно подадим на вас рапорт. Если же вы подчинитесь приказу, я, так и быть, на вас заявлять не стану.
— Двадцать четыре! — объявил Феттер.
— Давно бы так! — сказал Гомулка.
Чувствуя, что девушка на него поглядывает, Хольт отодвинулся вместе со стулом и заявил:
— Никуда мы не уйдем!
Вурм и Барт переглянулись. Хольт невольно втянул голову в плечи… И вдруг почувствовал, как кто-то мягко, но неудержимо тянет его куда-то в сторону.
— Ты в эти дела не путайся! — шепнула ему служанка. Он увидел, что глаза у нее темно-серые, а на губах застыли капельки слюны. Девушка оглянулась на стойку, откуда ее вдруг позвали, и шепнула, приблизив к нему лицо: — После полуночи… по коридору и вверх по лестнице, последняя дверь налево… Подожди меня там… Но только не лезь ты в эту склоку!
Спустя минуту она уже хлопотала за стойкой, а он думал смущенно и растерянно: Не может быть! Тут какая-то ошибка!..
— Пас! — провозгласил Феттер — поддержка Хольта и Вольцова его приободрила.
— Большой шлем! — объявил Гомулка. — Все взятки мои. И первый ход мой.
Вурм оправил поясной ремень.
— Ну, как знаете! Потом наплачетесь. Пошли, Отто!
— Скатертью дорога! — сказал Гомулка, выбрасывая на стол валета. За Вурмом и Бартом захлопнулась дверь.
Пробило полночь. Хольт сказал Гомулке:
— Я пойду вперед.
Он вышел на улицу.
Силуэты надворных построек расплывались в темноте. Где-то далеко залаяла собака. Шум, доносившийся из трактира, звучал здесь, на воле, приглушенно и казался нереальным. Хольт зябко повел плечами.
«Вверх по лестнице, и последняя дверь налево…» Он уже овладел собой. Недаром говорят, что мечты лгут! Жизнь ни капли на них не похожа. Так стоит ли вечно чего-то ждать! Он сделал несколько шагов дальше, в ночь; пьяный гомон куда-то канул, кругом стояла тишина. Из трактира высыпали крестьяне.
Хольт обошел кругом и через ворота проник во двор. В этом длинном коридоре он чувствовал себя как дома, будто с детства был с ним знаком, да и по этой лестнице он поднимался сотни раз… Несколько дверей из грубых досок, точь-в-точь как у них дома на чердаке, где он тайком рылся в старых ящиках, с трепетом ожидая чудесных открытий… Он притворил за собой дверь и огляделся в тесной каморке. Ощупью пробрался мимо кровати и надолго застыл у открытого окна, прислушиваясь к замирающим вдали голосам друзей.
В сущности я всегда был одинок, даже дома у мамы. В сущности я всегда тосковал — о ком-то и о чем-то. Тосковал и — боялся. Приди же! Мгновенье — и ты будешь здесь, полускрытая темнотой.
Она увлекла его от окна и откинула пуховую перинку. Платье ее зашуршало. Он делал все машинально, словно в забытьи, и только когда его нетерпение наткнулось на какой-то неразвязывавшийся шнурок, сердце оглушительно забилось и не утихало до тех пор, пока он не лег с нею рядом и не почувствовал всем телом ее тело.
Над кровлями крестьянских домишек взошло утро. Хольту оставалось поспать какой-то час до того, как заверещит свисток Барта. Проснувшись, он подставил голову под водопроводный кран. Потом все они работали в поле.
Два дня грузили на фуры собранный урожай. Руки и плечи болели. На третий Вольцов решил, что с него хватит.
— Такое штатское занятие не по мне! — заявил он. — Пошли купаться!
В поле они не вернулись. После обеда незаметно уложили свои рюкзаки и зашагали на станцию. Хольт окинул прощальным взглядом деревню, трактир. Пока ехали, он молча сидел у окна, не слыша обращенных к нему вопросов Вольцова.
Он размышлял, оправдала ли действительность его ожидания, познал ли он те восторги, что сулили ему воображение и мечты… Ведь он даже имени ее не знает. Он думал о Мари Крюгер. Думал об Уте.
На другой день они увязывали на вилле Вольцова поклажу в большие тюки. При мысли о предстоящей встрече с Мейснером и о последующем побеге в горы Хольтом овладело беспокойство; после некоторого колебания он объявил:
— Мне надо еще кое-куда наведаться.
— Куда это ты собрался? — с удивлением спросил Вольцов.
— К Барнимам.
Вольцов скорчил недовольную гримасу.
— Все за юбками бегаешь! Ладно, ступай, но чтобы ни одна душа тебя не видела.
Хольт помыл руки над кухонной раковиной, почистил ногти кинжалом и причесался. Когда он позвонил у дверей Барнимов, на него напала внезапная робость — с какой радостью он повернул бы обратно! Его заставили долго ждать в холле. Но, увидев Уту, он начисто забыл свои сомнения. «Она вошла, как богиня!» — мелькнуло у него в голове, — эту фразу пел Каварадоси в тот единственный раз, когда юному школьнику посчастливилось попасть в оперу.
— Вот уж не ожидала! — воскликнула она, и ее улыбка его окончательно покорила. — А как же сбор урожая?
— Оттуда я дал тягу. А теперь думаю… исчезнуть надолго. Мне и захотелось на прощанье с вами поговорить.
— И, насколько я вас знаю, на убийственно серьезную тему, не так ли? Что ж, идемте!
Он поднялся за Утой по лестнице на второй этаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74