Он снова сел. Но не успели отзвучать фанфары вступления, как вместо хроники на экране появились слова: «Тревога! Просим немедленно очистить зал!»
— Вот тебе и твоя хроника, будь она проклята! — выругался взбешенный Хольт.
— Не волнуйся, возможно, это разведчики! — сказала она успокаивающе.
Все бросились к выходу.
Было десять вечера. На улице их обступила темная ночь. Только слабо отсвечивало мглистое небо. Хольт пытался ориентироваться в этом мраке. Улица, окаймленная сплошными развалинами и выгоревшими фасадами, вела на север, должно быть к Гельзенкирхену, — черт ногу сломит в этом лабиринте городов! Трамвай уже не ходил. Толпа мгновенно рассеялась. Улица словно вымерла. Они шли быстрым шагом и вскоре достигли уцелевшего от бомбежек городского квартала с тесными улочками. То нарастающий, то замирающий вой сирены, казалось, волнами взмывал к небу. Они шли все так же подубегом. Застучали зенитки, сначала вдали, потом совсем близко. В небе гудели моторы. Они пролетят мимо, уговаривал себя Хольт. Или это «следопыты»? Кровь застыла в жилах: стало светло как днем. Где-то невдалеке медленно опускались осветительные ракеты, высокие дома мешали их видеть, но небо было ярко освещено.
Фантастически одетый человек с гражданским противогазом на шее преградил им дорогу.
— Стойте… Очистить улицу! В бомбоубежище!
Фрау Цише испуганно что-то затараторила, но Хольт сказал:
— Да будь же благоразумна, ради бога!
Он потащил ее в ближайший подъезд.
— Вы останетесь наверху, — потребовал комендант, обращаясь к Хольту.
— Нет, нет! — крикнула фрау Цише. — Я больна и нуждаюсь в помощи! — Она увлекла Хольта вниз по нескончаемым крутым ступеням.
Длинный коридор был забит людьми. Хольт оглядел слабо освещенное помещение, сотни лиц — они казались меловыми пятнами и словно плавали в густых сумерках, — чемоданы, и рюкзаки, и ванны, наполненные водой. В ушах его звенел детский крик.
— Не загораживайте выход! — Кто-то втолкнул Хольта в бомбоубежище. Переступая через туго набитые сумки и вытянутые ноги, они прошли в глубь длинного прохода, где еще имелись свободные места. Здесь было, в сущности, неплохо, только далековато от выхода. Они сидели последними в длинном ряду людей у зацементированного проема в стене. Сводчатое перекрытие погреба было укреплено двумя дополнительными толстыми стойками, они, как колонны, обрамляли проем слева от Хольта.
Он охраняющим жестом обнял плечи фрау Цише. Она дрожала в своем летнем пальто. «Хочешь, возьми мою каску». Каска была ей велика, зато она прикрывала также затылок и плечи.
Хольт увидел против себя маленькую девочку лет четырех, Малютка свернулась калачиком, ее сморил глубокий сон. Рядом лежала груда чемоданов. На скамье сидела статная крепкая женщина в брезентовой штурмовке и синих лыжных штанах. Хольт порылся в кармане; найдя свой электрический фонарик, он успокоился и снова сунул его в карман. Чей-то глухой голос произнес:
— Всю жизнь готов сидеть на хлебе и воде, лишь бы кончились эти проклятые бомбежки!
Погреб был очень глубок. Но даже сюда проникал гул проплывавших мимо бомбардировщиков. На скамью рядом с фрау Цише опустился дряхлый, трясущийся старичок. Теперь они сидели втроем, притиснутые к стене. В противоположном углу спала девочка.
Вдруг раздался страшный удар, от которого ходуном заходил весь погреб; потом второй и третий, такой сильный, что Хольт спиной почувствовал, как дрожит капитальная стена. По проходу пронесся сильный порыв ветра. Хольт услышал над самым ухом голос фрау Цише: «Святая Мария… матерь божья… будь нашей опорой и защитой!» Со стороны входа в погреб донесся пронзительный крик: «Горим!» А за ним грубый окрик, потонувший в общем гаме: «Все присутствующие мужчины… тушить пожар!» Хольт хотел подняться, но фрау Цише вцепилась в него с криком: «Пожар… Бежим… Выведи меня отсюда!» Безумие, думал Хольт, это какое-то безумие! В ушах его звучал голос Вольцова: «Эти сволочи… они накидали в огонь фугасных бомб!» Но тут его тряхнуло с такой силой, что он стукнулся головой об стену, свет погас в его глазах. Хольт тщетно силился вздохнуть, его бил кашель, грудь разрывалась от кашля…
Прошло немало времени, прежде чем он нащупал в кармане фонарик. Световой конус уткнулся в белую непроницаемую стену известковой пыли. Хольт стряхнул с себя фрау Цише, поднялся, наткнулся на чье-то тело, перешагнул через него, ощупью повернул вправо и наступил на обломки и щебень. Он стукнулся головой обо что-то твердое: провалившийся потолок! Он все еще кашлял, но пыль постепенно оседала. Засыпало! Хольт хотел крикнуть, но мешало мучительное удушье. Наконец он отдышался, усилием воли подавил страх, но мысли все еще не слушались. Завеса пыли становилась прозрачной. В свете мечущегося светового конуса Хольт оглядел уголок убежища, где их засыпало. Остатки неугомонившегося страха рождали в сознании бессвязные слова: в одиночестве, непроглядной ночью, на безнадежном посту… Старичок, охая, поднялся с пола. Малютка зашлась кашлем, при каждом вздохе у нее свистело и клокотало в легких, словно ее бил коклюш. Из груды щебня торчали две ноги в синих лыжных штанах… Фрау Цише кашляла и задыхалась… А если смерть мне суждена — и перед ней не дрогну я… Он подумал: крепись!.. крепись!.. И снова, и снова: крепись. Он подумал: скоро горнист заиграет подъем… Вдруг его осенило: дверная ниша!
Он протер глаза, известковая пыль разъедала их, словно ядовитой кислотой. Он схватил фрау Цише за руку и помог ей подняться, но когда она опять в него вцепилась, стряхнул ее на груду щебня. Он отодвинул назад старика и девочку, а потом скамьей, на которой они сидели, принялся таранить зацементированную нишу. Тщетно! Он не мог размахнуться как следует и только беспомощно долбил кирпич, пока верхняя доска не раскололась во всю длину. Тогда он отшвырнул скамью и принялся барабанить по стене кулаками. Он задыхался, он пинал ее ногой. Он кричал срывающимся голосом: «На помощь!» Всей своей тяжестью он навалился на стену и вдруг рухнул вперед и в кровь рассек лицо об острые камни. В ушах его стоял треск и грохот, он стонал от боли. А потом долго не мог шелохнуться и только тяжело дышал.
Когда он поднялся, с него градом посыпались камни. Он все еще держал в руке карманный фонарик. Фонарик потух. Хольт тряхнул его, и он загорелся. Перед ним тянулся длинный опустевший коридор. Далеко впереди бушевало ярко полыхающее пламя. Все давно уже выбрались наружу, подумал Хольт. Бежать! Он слышал позади вопли фрау Цише. Через пробоину в стене он полеэ назад в засыпанное бомбоубежище, поднял ее и крикнул: «Замолчи! Замолчи же!» Лицо ее было искажено страхом. Он взял девочку под мышку, точно сверток.
— Да помоги же мне! — кричала фрау Цише. — Мне, мне помоги! Брось ребенка!
Хольту пришлось снова оторвать ее от себя, чтобы перелезть с девочкой в соседний отсек погреба. Он помог перебраться фрау Цише, а затем и старичку. Фрау Цише судорожно в него вцепилась, и он потащил ее за собой по длинному коридору. У подножия лестницы лежали груды брошенного багажа. Наверху, вписанное в прямоугольник двери, клокотало красно-желтое пламя. Резким сквозным ветром его прижимало к земле. Слышно было, как на улице ревет пожар.
— Я не хочу в огонь… не хочу! — вопила фрау Цише. В отчаянии Хольт огляделся, ища другого выхода, — здесь, конечно, был другой выход, судя по резкому сквозному ветру, но Хольт слышал, как наверху то и дело рушатся стены и перекрытия. Вон отсюда! — подумал он. Горечь обреченности… В нише рядом с лестницей стояла большая цинковая ванна, наполненная водой. Рейхсминистр доктор Геббельс, «Обращение но поводу воздушной войны», — вспомнил Хольт. Мокрые простыни! — вспомнил он, но здесь не было простынь. Он окунул ребенка в воду — раз, другой, девочка очнулась и закричала, он положил ее наземь.
Фрау Цише упала на колени:
— Святой Иосиф, заступник и предстатель… помолись за нас в этот страшный час… Дева Мария… Заступись за тех, кто ныне взывает к тебе в смертных муках…
Когда Хольт схватил ее, она снова завопила:
— Только не в огонь!
Он насильно толкнул ее в воду. Каска задребезжала, ударившись о цинковую ванну. Хольт затрясся от судорожного смеха, а может быть, то был плач. Он окунул ее с головой в воду. Она захлебнулась, и, когда он вытащил ее из воды, у нее были глаза безумной. Хольт и сам залез в ванну, и вся его одежда насквозь пропиталась влагой, в ней был теперь добрый центнер весу. А где же старик? Старика нигде не было… За тех, кто ныне взывает к тебе в смертных муках…
— А теперь пошли! — Он поднял ребенка, фрау Цише снова на нем повисла:
— Меня, меня спаси, Иисус-Мария, брось ребенка!
Он оторвал ее от себя и потащил за руку вверх по ступеням. Девочка неподвижно повисла у него под мышкой. Когда они были уже на половине лестницы, откуда-то сверху свалился пылающий карниз и рассыпался перед открытой дверью, искры брызнули в лестничный прочет. В лицо им ударило невыносимым жаром. Хольт вытащил фрау Цише на волю. Ревущий пожар сомкнулся у них над головой, швыряя им в лицо снопы искр. Куда бежать? Где искать спасения? Все соседние дома были объяты пламенем, большими пластами горел тротуар, вздуваясь пузырями под лужами фосфора, раскаленный воздух обжигал легкие, повсюду валялись темные фигуры, обуглившиеся головешки, тлеющие матрасы, куда ни глянь — мертвые тела, где-то позади обвалился дом, перед ними на мостовую рухнул огромный пылающий фасад… Бежать!.. На Хольте загорелась пилотка, одной рукой он сорвал ее и отбросил далеко в сторону. Обхватив фрау Цише рукой, он поволок ее дальше, мокрое платье на них кипело. Хольт ничего уже не сознавал, он споткнулся о лежащий на дороге труп.
Опомнились они на территории угольной шахты. Позади бушевал огонь. Вокруг бивуаком расположились люди, они сидели молча, словно мертвые, слышен был только детский плач. Фрау Цише, поникнув, сидела на земле и не двигалась. Хольт снял с нее каску. Маленькая девочка у его ног не подавала признаков жизни. Он надвинул каску на голову, чтобы высвободить руки, и отнес ребенка на раскинутый неподалеку перевязочный пункт.
— Родители?
Хольт сказал:
— Не знаю…
Врач склонился над девочкой, потом поднялся и, уронив стетоскоп, бросил через плечо:
— Exit! — А потом, повернувшись к Хольту: — Напрасно вы трудились!
Хольт не сдвинулся с места. Он смотрел на малютку. На ней были красные башмачки.
Какая-то девушка разливала кофе по надбитым фаянсовым чашкам. Толпа оттеснила Хольта. Но он все же добыл одну чашку и отнес ее фрау Цише. «На, выпей!» Она послушно выпила. «Хочешь еще?» Она отрицательно покачала головой. Хольт отнес чашку и попросил налить еще.
— Что с тобой? — спросила девушка. — Ты не ранен?
Хольт покачал головой. Он вернулся к фрау Цише.
— Пошли!
Они смешались с колонной, двигавшейся на запад. Подошли к узкому каналу, через который вел деревянный мост. Дальше! Огромная фабричная территория. Товарная станция, часть погорельцев осталась здесь, люди присели на узлы и чемоданы и приготовились ждать. Хольт и фрау Цише направились дальше на запад. Было уже три часа ночи.
Последние километры он чуть ли не тащил ее на себе. Потом отнес на руках в ее квартиру. Но тут силы оставили его. Он уложил ее на кровать, снял с нее обгоревшее пальто и укутал одеялом. Она не раскрывала глаз. Зубы у нее стучали. Он пошел в ванную. Она слабым голосом крикнула: «Не уходи!» Он посмотрел на себя в зеркало. Все лицо в крови, лоб и подбородок ободраны. Руки жгло как огнем, когда он опустил их в воду, лицо и шея тоже горели. Волосы опалены, мундир изъеден искрами, манжеты у брюк обуглились.
Он вернулся в спальню и, почувствовав внезапную слабость, присел к ней на кровать.
— Ты сейчас же уедешь?
— Да, — проронила она беззвучно, не открывая глаз.
— А ты знаешь, куда ехать?
— Да, у меня в Мюнхене родные.
Он помолчал.
— Не уходи, — попросила она. — Мне страшно!
Он поднялся.
— Мне пора на батарею.
Она снова зарыдала.
— Пожалуйста, не уходи!
Он сказал:
— Всего тебе хорошего!
Она крякнула ему вслед:
— Вернер!
Он выбежал вон и захлопнул за собой входную дверь.
Готтескнехт стоял на ступенях перед канцелярией. Хольт доложился. Вахмистр оглядел его с непокрытой опаленной головы до башмаков.
— Вы не под бомбежкой ли побывали?
— Так точно!
— В Ваттеншейде?
— Так точно!
Готтескнехт промолчал.
— Ну и как? Скисли небось?
Хольт отрицательно мотнул головой. Готтескнехт набил трубку и закурил.
— Спросите у санитара мази от ожогов и лейкопластырь. Хотите, я отправлю вас на медпункт? Нет так нет! Обменяйте обмундирование. Потеряли пилотку? Напишете заявленьице, я поставлю свою закорючку, Ваксмут приложит его к прочим бумажкам. Все равно в один прекрасный день эта лавочка сгорит со всем барахлом.
— Слушаюсь, господин вахмистр!
Готтескнехт долго смотрел на Хольта.
— Что, еле ноги унесли?
— Так точно!
— Один?
— Я тащил на себе маленькую девочку. И женщину. Это из-за нее мне так досталось. А когда я наконец выволок девочку… она была… она уже не жила.
— Хольт, — сказал Готтескнехт, спустившись по ступеням, он даже взял Хольта за локоть и повел его в сторону огневой. — Выше голову, Вернер, мой мальчик! — Он говорил очень тихо, — Стиснуть зубы! Продержаться! Не скисать! Ведь это ваш единственный шанс! Хоть немногие из вас должны же остаться! Война кончится, может быть, совсем скоро. Вы должны ее пережить!
Они остановились.
— Поймите меня правильно! — продолжал он убежденно. Я по профессии учитель, таких ребят, как вы, я готовлю к выпускным экзаменам и хочу делать это и впредь. Что же мне преподавать перед пустыми классами? Постарайтесь продержаться! Когда с войной будет покончено, тогда-то и начнется тяжелая борьба. Что ваша девочка, Хольт! Убитым счету нет! Слишком много людей уже погибло! После войны на нас свалится прорва работы! Пять лет заваривали эту кашу, а расхлебывать ее придется целое столетие. — Он заставил Хольта взглянуть ему прямо в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74