Хольт клевал носом, голова у него трещала, горло болело, словно кто его сдавил. Рядом с ним сидел Зепп Гомулка, темно-русый подросток, умница, сын адвоката, державшийся в классе особняком. Только от случая к случаю, когда на него находило, участвовал он в озорных выходках школьников против престарелых учителей. Обычно же был склонен к одиночеству, гонял по окрестным лесам со своей малокалиберной винтовкой и стрелял соек, вместо того чтобы готовить уроки. Пока Кнак путался в дебрях красноречия, Гомулка перочинным ножиком стругал парту и собирал стружки в бумажный кулечек, свернутый из промокашки. Впереди Холъта сидел хрупкий, болезненный Визе; в этом году ему для укрепления здоровья прописано не менее двух часов проводить на пляже и заниматься спортом. Петер воспринимал это как наказание. Хольт черкнул ему записку: «Дашь мне на перемене латинский перевод».
Он хотел еще пригрозить для верности, но, подумав, воздержался. Визе прочитал записку и утвердительно кивнул.
Хольту так и не удалось на большой перемене списать перевод, хоть он и знал, что Маас за невыполнение домашних работ по головке не погладит. Весь класс гурьбой направился в кабинет естествознания. Предстоящий урок доктора Цикеля, по прозванию Мемека, вывел школьников из сонного оцепенения. Белокурый Христиан Феттер с круглой мальчишеской физиономией и блестящими свиными глазками, чье тучное сложение было предметом общих насмешек, то верещал, то хрюкал, упражняясь в звукоподражании. Вольцов и Хольт с равнодушными лицами стояли плечом к плечу. Гомулка оттачивал свой перочинный ножик на газовых трубах, отходивших от лабораторного стола, тогда как коротышка Кирш, сын столяра, в чьем лице Кнак обычно приветствовал «наше отечественное ремесленное сословие», уминал булку за булкой в чаянии вырасти — в нем было всего-навсего сто шестьдесят сантиметров. Плечистый блондин Надлер стоял окруженный друзьями — Шенфельдом, Грубертом и другими своими приспешниками по службе связи в гитлерюгенде. Карьера Вольцова в качестве «фюрера» гитлерюгенда после многообещающего начала уже два года назад потерпела крах: «Стану я слушаться приказаний какого-то кретина! — обрезал он своего штаммфюрера. — Ведь ты в военном деле ни бе ни ме!»
— Признайся, Гильберт, а ведь Вернер здорово выдал Кнаку, — как всегда некстати, выскочил Земцкий.
— Ну-ка, выметайся да покарауль лучше за дверью, — приказал ему Вольцов. И, повернувшись к Хольту: — А ты не очень-то фасонь, ничего особенного ты не сделал! — Пошарив глазами вокруг себя, он направился к доске. Там рядом с большим аквариумом стоял скелет, служивший доктору Цикелю наглядным пособием. Вольцов, внушительный в бриджах и высоких сапогах, в вылинявшей рубашке гитлерюгенда, туго обтягивающей его мощную грудь, достал из кармана кусок угля и стал разрисовывать череп скелета. Петер Визе побледнел. Он трепетал перед Вольцовом, которого называл «miles gloriosus» — славолюбивый воин. Хольт, конечно, переводил это как «хвастливый воин».
На лице у Визе был написан панический страх, его, как примерного ученика, первого спросят о виновнике, а так как он никогда не врал учителям, в случаях же кляузничества бывал нещадно бит, то он каждый раз впадал в мучительный разлад с собственной совестью, от которого спасала его только ложь товарищей: Визе, мол, ничего не знает, его и в классе-то не было.
Вольцов уставился на Хольта:
— Ну, что ты на это скажешь?
Хольт, ни слова не говоря, подошел к доске, снял со скелета череп и опустил его в большой аквариум. Излишки воды вместе с водорослями выплеснулись на пол.
Класс загудел. И сразу же водворилась тишина, все с интересом уставились на Вольцова. А Вольцов уже не владел собой.
— Ну, погоди, — пригрозил он, весь подавшись вперед. — Если ты такой храбрый, приходи сегодня в четыре часа к Скале Ворона. Там я наконец…
— У тебя, я вижу, все кончается кулаками. Больше тебе нечем козырять!
— Сейчас я покажу вам номер, — взвился Вольцов, — номер, о котором заговорит весь город!
Земцкий просунул голову в дверь.
— Гильберт, не надо, не надо, брось! Ты вылетишь в два счета, если тебя накроют!
— Посмотрите на великого Вольцова, — насмехался Хольт. — Ему лишь бы подраться, а перед нашим старичьем трясется, как осиновый лист.
Вольцов уставился на аквариум; там сквозь чащу вьющихся растений скалился поруганный череп и красные силуэты шести тропических рыбок шныряли взад и вперед.
— Зепп, — приказал Вольцов, — давай мне сюда швейцарову кошку!
— Брось, Гильберт, — отозвался Гомулка. — Маас рад будет придраться к случаю, тебя обязательно вытурят.
Но кто-то уже крикнул в коридор Земцкому:
— Неси скорее кошку! Для Вольцова!
Земцкий притащил кошку; взъерошив серую с тигровыми разводами шерсть, пугливое животное, встревоженное гомоном школьников, дико озиралось по сторонам. Вольцов правой рукой поднял ее за шкирку, и она припала к нему на грудь, виляя кончиком хвоста. Вольцов потрепал ее по спинке.
— Спокойно, спокойно, киска! Сейчас будет тебе жратва на славу! — Он запустил левую руку в аквариум. — Угощение первый сорт, а главное, без карточек… Праздничная выдача… —
И он бросил на пол первую рыбку… Кошка стремительным прыжком соскочила вниз и увлекла свою трепыхающуюся жертву под ближайшую парту. Затаив дыхание школьники молча наблюдали, как Вольцов вылавливал из аквариума барбусов и вуалехвосток. Кошка громко урчала от жадности, глаза ее алчно поблескивали. Наевшись, она, облизываясь и все еще урча, забилась в угол. От любимых рыбок доктора Цикеля осталось на полу лишь несколько радужных чешуек.
— Та-ак, — сказал Вольцов. Оторопелое молчание зрителей он принял с достоинством, как заслуженную дань восхищения. — Та-ак, мой милый! Ну, кто трясется перед нашим старичьем? — Он вернулся на место бледный как мел, уселся и достал свою книгу. — Не забудь же, — крикнул он, — сегодня в четыре! — Но у Хольта одна только мысль засела в голове: он из-за меня вылетит, я его довел!
Из коридора донесся свисток Земцкого.
Доктор Цикель, хилый человечек, по виду напоминал двенадцатилетнего подростка, которому насадили на шею голову старичка. Сегодня он явился в брючках гольф, в зеленой охотничьей курточке и белой рубашке с круглым отложным воротничком. Натужным детским голоском он прокричал обычное «Хайль Гитлер!» Доктор Цикель был известен тем, что любил ввернуть в разговоре местное словечко или выражение вроде «слышь» или «примерно сказать». Была у него и другая особенность: членораздельную речь он перемежал какими-то странными горловыми звуками, смесью покашливанья с иканьем, что звучало как «кхе-кхе».
— Где… примерно сказать… классный журнал… кхе-кхе? — спросил Цикель. Откуда-то из угла донеслось в ответ сдавленное «ме-ме!» Цикель нервно поежился, но пропустил этот выпад мимо ушей. Он давно ко всему притерпелся. Но вот взгляд его упал на обезглавленный скелет, и впалая грудь взволнованно заходила.
— Этакое… кхе-кхе… м-м… негодяйство… Этакая… кхе-кхе… слышь, низость! — Он дико огляделся по сторонам, увидел аквариум и зашатался. — Кто… кто посмел?
— Господин учитель! — выскочил маленький Земцкий. — Это не я! И это не только не я. Это и не они! Никто из нас знать ничего не знает!
Цикель был вне себя. Подойдя к аквариуму, он закричал с яростью, сотрясавшей его тщедушное тельце:
— Кто… кхе-кхе… бросил туда череп?.. Вы, трусливая банда… кхе-кхе… Кто надругался над бедным скелетом, ведь это, слышь, тоже был когда-то человек… Кто, кто посмел?.. — И только тут ужасное бедствие дошло до него в полном своем объеме. На протяжении долгих секунд его дрожащие губы не могли произнести ни звука, кроме брызжущего слюной «кхе-кхе».
— Вольцов, это у вас поднялась рука… на моих рыбок?
— Что за нелепые подозрения! Оставьте меня в покое! — огрызнулся Вольцов, даже не поднявшись с места. Это послужило сигналом: весь класс замкнулся, как один человек, с упрямством и, выдержкой, о которые тщетно бился гнев Цикеля. В отчаянии он приступил к следствию, но ярости его не хватало физических ресурсов, утомительная процедура допроса его скоро измучила. Ученики лгали все нахальнее, они смеялись ему в лицо, и Цикель изнемог, он чуть не плакал.
— Рыбки? — переспросил Хольт, когда до него дошла очередь; язык у него заплетался, он с трудом заставил себя встать. — Рыбки пропали? А может, череп их слопал? — Ответный рев класса едва коснулся его слуха.
— Негодный мальчишка… кхе! Скажите вы, Феттер, куда девались красивые красные рыбки из аквариума?
— Красные рыбки? — удивился Феттер. — А я-то думал — это помидоры.
— Господин учитель! — взвизгнул Земцкий, тыча в воздух указательным пальцем: — Я, я видел золотых рыбок! Еще вчера они были здесь! Но только, по-моему, шести не было, должно быть, вы обсчитались.
— Сколько же, по-вашему, их было… кхе-кхе? — спросил Цикель с надеждой в голосе.
— Примерно сказать, от нуля до одной, — отвечал Земцкий, преданно глядя учителю в лицо большими невинно-голубыми глазами.
Так допрос ни к чему и не привел. Потом за дело взялся Маас… Хольт держался в стороне от всей этой неразберихи, которая началась еще во время большой перемены. Он сидел, поникнув на своей скамье, на лбу выступила испарина, голова трещала…
— У тебя горит лицо, — участливо сказал ему Гомулка. — И даже сыпь какая-то; смотри, не заболел ли ты?
Хольт отрицательно мотнул головой.
Выдала кошка! Ее стошнило в привратницкой непрожеванными рыбками. Кто-то из учителей слышал в коридоре крик: «Принесите Вольцову кошку…» Вольцов был уличен. Но, стоя у своей парты, он упрямо повторял, что это не он, пусть его оставят в покое, он знать ничего не знает!
Маас увесисто громоздился над кафедрой. Солнечный луч, ворвавшись в окно, играл на его лысине, обрамленной щеткой седин. Его круглое обрюзгшее лицо расплылось в торжествующей улыбке, глаза из-за светлых роговых очков безжалостно и холодно глядели на Вольцова.
— Доигрались, Вольцов, — говорил он с дрожью удовлетворения в голосе. — Доигрались, и никакое запирательство вам не поможет! — Глаза Мааса поверх роговых очков злобно косились на жертву. У Мааса был свой конек: он любил строить длинные запутанные фразы, в которых все логически разрешалось только к самому концу. Эти тяжеловесные периоды держали учеников в напряжении, и долгий вздох, с каким они встречали конец какого-нибудь особенно заковыристого предложения, был для него лучшей наградой.
— Наша гимназия, — начал, он, — в коей некогда царил дух прилежания и послушания и коя ныне поражена бациллами анархии и смуты, вредоносным носителем каковых являетесь вы, Вольцов, что дядюшка ваш вряд ли захочет вторично поощрить, — тут Маас сделал паузу, дабы еще больше напрячь внимание слушателей, — наконец-то окончательно от вас избавится. Я сам себя поздравляю с этой победой!
Все взгляды обратились на Вольцова; он сидел не шевелясь, с безразличным видом уставясь в пространство. Только Хольт, понуро притулившись к спинке скамьи, глаз не сводил с учителя. Он думал: вам не удастся выкинуть Вольцова! С этого дня Вольцов мой друг.
— Возьмите свой портфель, Вольцов, и сию же минуту убирайтесь вон из школы. Вы отчислены! Уведомление директора незамедлительно последует за вами.
— Разрешите! — сказал Хольт.
Он поднялся и сразу почувствовал на себе пристальный взгляд Вольцова. Хольт прислонился к парте.
— Уведомление директора не последует за Вольцовом, — начал он каким-то не своим, надсадным голосом: — Вольцов здесь ни при чем. Кто-то ослышался… Это я попросил Вольцова принести мне кошку. — Хольт с трудом складывал слова, распухший язык ему не повиновался. — Все это сделал я! — На лице Петера Визе, повернувшегося к Хольту, застыли ужас и восхищение. — Я единственный виновник, — продолжал Хольт, — вот и Визе вам скажет!
Визе поднялся и, словно во власти чужой воли, впервые в жизни солгал учителю. Низко опустив голову, он пробормотал:
— Да, это Хольт… Я подтверждаю.
Хольт слышал только, как кровь молотом стучит в ушах.
На четыре часа в карцер? Пожалуйста! Уведомление директора о моем отчислении на имя моей мамаши? Она будет только смеяться… А теперь он полез в журнал… Знал бы он, как мне все безразлично!
— Так-так-так! Скажите на милость! — язвил Маас, его грызло разочарование. — Он еще и опоздал на двадцать минут, этот молодчик! — Иронические интонации у Мааса были свидетельством особенно яростного и опасного гнева. — Или у вашей хозяйки — помнится, ее зовут фрейлейн Денгельман, Евсевия Денгельман, если не ошибаюсь, — хотя, впрочем, нет, кажется, Евлалия, благозвучное имя Евлалия, известное уже древним грекам… — Он устремил неподвижный взгляд из-за роговых очков на юношей, которые, как зачарованные, смотрели ему в рот, и наконец завершил свою фразу: — …или у этой почтенной дамы опять шла носом кровь?
Хольт зажмурился. Все плыло перед его глазами — знакомые лица и предметы… В ушах его многократным эхом отдавалось «шланосомкровь… шланосомкровь…» Им овладела блаженная усталость, целительное равнодушие ко всему… Завести бы парусную лодку, думал он, теперь, когда Гильберт стал моим другом… Все получилось так, как нужно. Вольцов спасен благодаря мне. — …Отвечайте же!
Ах, да! Надо еще проучить Мааса. Ему как будто не терпится? Ладно, я тебе отвечу. Меня ты своими длинными периодами не удивишь! Для меня это детская игра!
— Вотще и втуне… — начал Хольт. Лицо его пылало, и только от крыльев носа до уголков рта и вниз к подбородку выделялся белый треугольник. Весь класс пришел в движение, а Маас, услышав эти архаизмы из уст ученика, подозрительно наморщил лоб. — Вотще и втуне нос моей хозяйки, чье имя Евлалия… Евлалия, как вы любезно изволили вспомнить, кровоточил, однако… — он чуть ли не выкрикнул это «однако», увидев, что Маас уже открыл рот, чтобы прервать его, — однако… нынче утром полиция, нагрянувшая, когда некий субъект… одетый в серую куртку… со многими заплатами… и ехавший на велосипеде, попал под машину, мчавшуюся по улице, что ведет через железнодорожное полотно… что идет от вокзала… что находится рядом с моим домом…
Он остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74