Земцкий по утрам нес караул. Часовому с вершины горы на много километров открывалась синяя даль. Феттер, сидя на складном стульчике перед входом в пещеру, насвистывал какой-то мотив. Он чистил грибы. В пещере, вход в которую они значительно расширили, висел над огнем котелок с водой. Накануне Вольцов обнаружил в капкане зайца. Но Феттер, или «ротный повар», как именовал его Вольцов, к великому своему огорчению, не мог его зажарить — у него вышли все жиры, да, кстати, и весь хлеб; последнюю горсть ржаной муки он сегодня извел на грибиой суп. Хольт и Гомулка внизу, в лощине, упражнялись в стрельбе, целясь в жестяную коробку с песком.
— Вам нет смысла ходить на охоту, — объявил им Вольцов. — Только дичь распугаете. Поупражняйтесь сперва.
Гомулка метился из штуцера без сошек и после каждого выстрела исчезал в облаке вонючего дыма.
— Прямое попадание! — говорил Хольт, приставив к глазам бинокль. Зепп безостановочно заряжал и стрелял с расстояния в семьдесят пять метров.
— Ты попадаешь в мишень два раза из трех, — сказал Хольт, — дальше ты не двигаешься.
— Живую цель легче поразить, — ответил Гомулка, опуская ружье. — Это старая истина. А теперь давай опять ты. — Они подошли ближе метров на тридцать. Малокалиберная винтовка Хольта издавала сухой звонкий звук, напоминающий щелкание бича.
— Отлично, отлично! — сказал Гомулка. — Мы делаем успехи.
Они взяли ружья и, выйдя из ущелья, поднялись на вершину мелового плато.
Перед входом в пещеру стоял Вольцов в одних трусах. Хольт и Гомулка принялись чистить оружие.
— Ничего, кроме грибного супа, — объявил им Феттер. — Если и сегодня придете с пустыми руками, с завтрашнего дня объявляю пост.
Вольцов искупался в ручье, на его коже сверкали капельки воды.
— Стреляйте все, что попадется, — приказал он. — Вороны тоже съедобны, если их сварить в супе. Мы с Земцким нынче вечером отправимся в поле, накопаем два рюкзака картошки. Кроме того, я пошатаюсь по деревням, посмотрю, как и что. — Одеваясь, он отдавал все новые распоряжения. — Надо набрать грибов и насушить их. Внизу за ущельем вот-вот поспеет черника. Христиан, возьми себе на заметку. — Феттер именовал Вольцова «шефом» и рабски ему повиновался. — А кроме того, — продолжал Вольцов, — мы же собирались удить рыбу.
— Это опасно, — предостерег Гомулка. — На реке нас могут увидеть.
— Ну, на ночь-то можно поставить удочки, — предложил Хольт, подумывавший об условленной встрече с Визе. — Поручите это мне. Реку я беру на себя.
Феттер снова заскулил, что у него нет маргарина.
— Попробуй приготовить что-нибудь без маргарина!.. Вот если бы раздобыть свинью! — добавил он мечтательно.
Все уселись хлебать грибной суп. Земцкому Феттер отнес его порцию в кастрюльке. Хольт и Гомулка стали снаряжаться на свою первую охоту.
— У вас вид робинзонов, — ухмыльнулся Вольцов. — С таким оружием только на мамонтов ходить. Ни пуха ни пера! — крикнул он им вдогонку.
Охотники спустились по крутой, еще не утоптанной тропке п, пройдя ущелье, выбрались на широкую долину. Держа ружья под мышкой, они двинулись в восточном направлении дремучим лесом, с трудом продираясь через цепкие кустарники и густой подлесок. В кустах раздался пронзительный предостерегающий крик сойки. Хольт вскинул винтовку.
— Как по-твоему, соек едят? — спросил он шепотом.
— Едят, но лучше не стрелять, еще спугнешь что-нибудь посущественнее.
— Ее крик все равно разгонит всю дичь. В лесу это как полицейский свисток.
Сойка опустилась на ветви дуба, ее пестрое оперение светилось сквозь листву. Глубокий выдох, предварительный спуск курка, взять прицел. Выстрел. Птица упала наземь в облаке взлетевших перьев. Хольт перезарядил. Первая добыча! Хольт сунул сойку в рюкзак, и они побрели дальше.
К вечеру вышли на широкую прогалину. Здесь протекал прозрачный ручей. Они расположились на отдых у лесной опушки. Дул прохладный ветерок.
— Ты когда-нибудь вспоминаешь о доме? — спросил Хольт.
— Нет, — сказал Гомулка. — А ты? Вспоминаешь наш город? — Хольт покачал головой. — Ну а трактир… помнишь, в деревне… куда нас привезли на сбор урожая?
Хольт напряженно смотрел в сторону. Вопрос застиг его врасплох.
— Иногда вспоминаю, — прошептал он после долгого молчания.
Неподалеку в траве они увидели зайца, он стоял на задних лапках, поводя ушами и закатывая глаза… Очень медленно и осторожно Хольт поднял малокалиберку. Он заставил себя двигаться спокойно и внимательно целиться. Гомулка приложился щекой к прикладу штуцера, готовясь стрелять, если Хольт промахнется. Сумерки, только бы не дернуть при спуске курок! Голова с длинными ушами дрожала над мушкой. Когда грохнул выстрел, заяц высоко подскочил, упал на траву и затих. И в ту же минуту где-то в ощутимой близости вырвалось из кустов какое-то крупное животное и легкими пружинистыми скачками понеслось по прогалине. «Стреляй!» — крикнул Хольт, но штуцер уже прогремел. Гомулка исчез в клубах едкого дыма. Эхо прокатилось по лесу. Гомулка вскочил. Он наклонился вперед и с лихорадочной поспешностью вставил в ствол новый патрон. Животное уже скрылось в лесу за прогалиной.
— Бежим! — крикнул Хольт. — Это косуля, а может, и олень. Они бегом пересекли прогалину, перемахнули через ручей.
На опушке леса раздался торжествующий возглас Гомулки:
— Есть!
Хольт увидел большую лужу крови, которая быстро впитывалась землей, и широкий кровавый след, неожиданно обрывавшийся.
— Там, в кустах!
Они раздвинули ветви. Что-то опять зашумело в листве, тень ринулась в сторону, казалось, ее можно ухватить руками. Из зарослей, где пряталось раненое животное, кровавый след вел дальше. Гомулка с внезапным испугом схватил Хольта за руку:
— Вон он!
Метрах в тридцати в кустах укрытый сумерками лежал олень. Он опять с трудом поднялся на передние ноги и повернул к ним голову, увенчанную могучими рогами. Гомулка стал на колено, прицелился. Хольту казалось, что прошла целая вечность; но вот прогремел выстрел, и эхо затерялось в верхушках деревьев. Едкий привкус черного пороха наполнил нос и рот. Олень рухнул наземь. Гомулка уронил ружье, вскочил и собирался уже издать победный вопль, как Хольт остановил его.
— Тише! Еще кого-нибудь принесет!
С минуту они стояли и напряженно слушали. Нигде ни звука.
— Никто сюда не придет. Мужчины все на войне, а женщины в лес не ходят, боятся.
Гомулка поднял свой штуцер и забил в него новый патрон. Они постояли над убитым зверем. Олень в предсмертной агонии изрыл рогами вокруг себя всю землю и теперь неподвижно лежал на боку. Гомулка сосчитал отростки на рогах.
— Двенадцать. Значит, бык старый и убит по всем правилам… А ведь мог и здорово морочить нас, тем более что мы без собаки. — Первый заряд угодил оленю в бок под лопатку, второй пробил шею у загривка.
— Я так и знал, что выстрелил удачно, — с удовлетворением сказал Гомулка. — Он напоролся на мою пулю…
Хольт побежал за зайцем. Потом они оттащили оленя поглубже в чащу дубняка. — В нем добрых два центнера, вес изрядный!
— Настоящий охотник никогда не скажет об олене «изрядный вес», — поправил его Гомулка. — Только — добрый олень, отличный, знаменитый. То же самое и о рогах. С провинившегося берут штраф в виде взрослого оленя, а кроме того, ему полагается посвящение охотничьим ножом.
— Это как же? — спросил Хольт.
— Три удара плашмя. При первом ударе старший охотник возглашает: «Это за моего милостивого князя и господина!» При втором: «Это за рыцарей, добрых людей и барских холопов!» А при третьем: «Это во славу благородных охотничьих правил!»
Хольт рассмеялся. Но они так и не решились разделать свою добычу.
— Тебе уже приходилось свежевать оленя? Лучше за это не браться. Давай, оттащим его в кусты. — Они засыпали кровь на опушке и в кустах, а затем повалили молодую елочку и продели ствол в связанные ноги животного.
— Так хорошо, — сказал Гомулка.
— На войне придется таскать ноши и потяжелее, — заметил Хольт.
Гомулка разжег небольшой костер. Они зажарили сойку на открытом пламени, она была с голубя величиной. Не удовлетворившись таким ужином, они надели зайца на палку и принялись жарить его на медленном огне.
Спустилась ночь. Хольт разостлал плащ-палатку и улегся, прислонясь головой к оленьей туше. Гомулка опустился на корточки рядом и подбрасывал сучья в костер. Капли жира, стекая, шипели в пламени. Между кронами деревьев высыпали звезды.
Хольт смотрел в небо, как той ночью, несколько дней назад, в чужой темной каморке. По правде, я давно ее забыл. Когда я пытаюсь ее вспомнить, передо мной встает другое лицо…
— Ты вот спросил меня… — обратился он к Гомулке. — Тогда в трактире это, честно говоря, произошло помимо моей воли. Я, правда, желал этого, но не так! А иначе поступить не мог, всю жизнь считал бы себя трусом! Я и сейчас не знаю, стыдиться или нет.
Гомулка толстым суком разгребал пламя.
— Раньше мне казалось, что это бывает, как в книгах описывают, — продолжал Хольт. — Любовь и все такое. Как у Новалиса. Ты знаешь, у него есть рассказ… Она — королевская дочь и первая красавица в стране, а он — нищий поэт, живет с отцом в лесу. Отец у него невообразимо ученый — знаешь, вроде мудреца. Певец и королевна тайно любят друг друга. Однажды они гуляли по лесу, вдруг разразилась гроза, и пришлось им укрыться в пещере, где, собственно, все и произошло, от горячей любви, конечно. Принцесса после этого случая побоялась вернуться к отцу в королевский замок и осталась у мудреца и его сына. Король приказывает обшарить всю страну, но тщетно. Проходит год, и молодой поэт приводит беглянку в замок, у нее уже младенец, а поэт сотворил из этой истории песню и поет ее королю. Тот тронут до слез и прощает ослушников. По-моему, повесть чудесная, но в жизни так не бывает.
— Дай-ка сюда соль! — попросил Гомулка. — И часто ты думаешь о таких вещах? — Он снял зайца с вертела, разрезал на части и протянул Хольту кусок дымящегося мяса.
— Интересно, — продолжал Хольт, зубами отрывая мясо от костей, — со всеми ли… идеалами так бывает в жизни, как это случилось с моим Новалисом при первом же столкновении с действительностью? Любовь всегда представлялась мне каким-то торжеством. На самом деле никакого торжества — и даже наоборот. У меня горло сжимается от волнения, когда я слышу по радио воскресный утренник гитлерюгенда. Недавно передавали про молодого добровольца и про опьяняющее чувство самопожертвования, когда отдаешь жизнь за отечество… Или помнишь книжку Зеренсена «Голос предков», Кнак недавно приносил ее в класс: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: „Все для Германии!..“
— Все объедки бросай в огонь, — предупредил его Гомулка. — Не оставляй костей на земле! Пепел мы потом зароем… Так ты, значит, боишься, как бы с войной не получилось того же, что с любовью? Вольцов считает, что в войне поэзии ни на грош. Это та же наука, говорит он, такая же сухая материя, как химия.
— Да, но когда ты уже преодолел страх и готов принять смерть, помнишь, как это сказано в «Фронтовике» Боймельбурга, — читал, конечно? — только тогда тебя осенит героический порыв!
— Еще какой-то год, и мы сами все узнаем, — сказал Гомулка. Оба товарища растянулись на своих ложах голова к голове.
— Есть многое, о чем ни с кем не поговоришь, — тихо заметил Хольт. — Я раньше думал, что для этого и существуют отцы. С ними можно обо всем толковать.
— Взрослые сами не знают, чего им нужно, — ответил Гомулка. — Сегодня он тебе скажет одно, а завтра другое.
Феттеру не давало покоя их охотничье счастье.
— Как это вам удалось? — спрашивал он уже много дней спустя.
— Очень просто: нажали на курок и поволокли добычу домой, — отвечал Гомулка.
Теперь они три раза в день ели мясо. Вольцов через день поставлял им картофель. Он часами просиживал перед пещерой, погруженный в свои книги, и обдумывал какой-то план, о котором пока никому не говорил ни звука.
Несколько раз он наведывался в отдаленную деревню и возвращался оттуда, накопав молодой картошки. Поля на лесных вырубках охотно посещались черной дичью, но предложение подкараулить там кабана пришлось отвергнуть, так как стрельбу могли услышать в деревне.
У Вольцова был наготове другой план.
— Пора! Нам надо устроить военный совет! Где-то в лесу он наткнулся на уединенный хутор.
— Дом сторожит дворовый пес, его мы, конечно, пристрелим. А затем преспокойно уведем из хлева свинью.
Хольт испугался, зато Феттера это предложенье привело в восторг.
— Свинью? — радовался он. — Настоящую жирную хрюшку?
— Пристрелить собаку — это куда ни шло, — стал доказывать Хольт. — Ну а вдруг нагрянут хозяева!
— Там живут всего-то два старика, — возразил Вольцов. — По-видимому, это лесничество. Они держат двух коров и несколько свиней. Трое из нас заколют свинью и унесут, а двое займутся стариками — не дадут им кричать. А можно и днем выбрать время, когда их дома не будет. У них пшеничное поло на порядочном расстоянии от лесничества. Я там все разнюхал, до мельчайших подробностей.
Хольт слушал и молчал. План Вольцова манил его как увлекательное приключение… И все же… ограбление со взломом и даже вооруженное ограбление… Он сказал веско:
— За это полагается тюрьма. — Земцкий испуганно взглянул на Хольта.
— Какая там тюрьма! — отмахнулся Вольцов. — Не пойман — не вор!
— Это называется реквизиция, — азартно подхватил Феттер. — На войне так уж положено — рек-ви-зировать продовольствие у крестьян. Отец рассказывал, что на Украине наши войска в деревнях выгоняют из дворов весь скот, понимаешь, все поголовье, а не то что одну несчастную свинью, и грузят на машины. Посмей им только слово сказать! Там, где люди сопротивляются, их ставят к стенке.
— Вот видишь, как это делается! — поддержал его Вольцов. — Это будет для нас испытанием нервов и хорошей школой на будущее. Такая предварительная тренировка нам только полезна.
Хольт не мог избавиться от тревожного чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74