– Поддержите меня, милая девушка. Я изнемогаю от яростной и слепой атаки неприятеля.
– Конечно, всякие бывают вояки! – теряя терпение, высоким голосом закричал Агафон. – Иной едва в лейтенантишки выбьется, как уж обзаводится женой-душенькой, тещей-потатчицей, перинами… Таскается с этим птичником из гарнизона в гарнизон, транспорт загромождает. А там ребятишки пойдут. Чем не детский сад? – И, обращаясь к Вере, ища сочувствия и зная, что не найти ему у нее этого сочувствия, он сказал: – Такой офицерик из-за детского крика-щебета и зова боевой трубы не расслышит. Воин не имеет права привыкать к мирной жизни. Женщина воплощает в себе начала мирные, спокойные. Женщина камнем повиснет на шее лейтенанта!
– Эге, куда хватил! – Генерал угрожающе заиграл низкими нотами своего голоса. – Эге, старина! Талант, окрыленный любовью, умножает свою силу, подобно Антею, коснувшемуся матери-земли. Женщина – крылья!
– Летучей мыши! – добавил Агафон и потом повернулся к Вере: – Дорогая учительница, может ли человек талантливый и с большим будущим размениваться по мелочам?
Вера смотрела прямо в глаза старого человека. Первые решительные слова свои она обдумала спокойно.
– Вас беспокоит судьба, или, точнее, карьера молодых лейтенантов? – И сама приятно удивилась своему свободному голосу и тому, что легко выдерживает злой взгляд Агафона.
Генерал вскинул голову, пошевелил усами, будто почуял внезапную опасность.
Никогда Валентин не видел такого смелого выражения на лице Веры. Он предчувствовал, что она наговорит резкостей, но предотвращать этого не хотел, смутно надеясь: безрассудная решительность девушки повернет все к лучшему.
– А если вас, Агафон Иванович, беспокоит судьба майора, то я ничем не могу помочь. Я не маршал и не имею права производить их в высшие чины.
– Папа хотел знать ваше мнение, – попытался Валентин смягчить резкость слов Веры.
– Мнение? Мое? Разные, по-моему, бывают лейтенанты и разные девушки. Иной действительно и сам не способен к путному делу и жене своей мешает расти.
– Это почему же? – Агафон вскинул косые азиатские брови. В каждой черте его лица обнаженно выразились и стремление поставить в тупик дерзкую девчонку и невольное желание, чтобы она не смутилась: старик любил в людях стойкость, неподатливость.
– Да потому, вероятно, что природа без согласования с нами одаривает людей талантами и при этом не считается с полом, – закончила Вера с непонятной для себя твердостью. По телу ее пробегали мурашки, а похолодевшие пальцы будто примерзли к рюмке.
– Сознавайся, Агафон, крепкий орешек попался, а? – весело спросил генерал.
– Молодец! – решительно заявил Агафон. Он налил себе вина и выпил с молодыми.
Вспыхнула гирлянда лампочек.
Вера подошла к Крупновым.
– Саша, сколько же у вас братьев?
– У него братьев, как у Христа апостолов, – ответил Федор.
Вера попросила у Михаила прощения «за то глупое письмо». Заманчиво, волнующе веяло от нее запахом духов. Михаил чокнулся с ней, сказал, что письмо сжег, не читая. Вера слышала, как соседка Михаила, с пьяной развязностью заглядывая в его лицо, сказала:
– Ишь, какой скушный!.. Не брезгуй нами, вдовами.
– Я сам неженатый вдовец.
– Значит, невеста, не родясь, померла? Ха-ха-ха!
Макар Ясаков, потный и красный, ходил вокруг стола, держа в руках четверть. Наливая вино гармонистам, он припевал, подавляя гомон своим колокольным басом:
Вы, товарищи ведущие, Вам налью вина погуще я!
Когда его огромная фигура склонилась к Михаилу, соседка крикнула, отстраняя четверть:
– Нам послабее! – И горячо зашептала на ухо Михаилу: – Не пей много, по Волге кататься будем. Скажи Феде.
Наполнив все рюмки, Макар дал полную волю своему голосу:
Пей смелей, когда дает тебе Макар:
Не придет к тебе похмелье и угар.
Агафон Холодов снисходительно смеялся, а генерал Чоборцов, подкручивая усы, кричал:
– Песню-у давайте!
Федор пробежал пальцами по ладам баяна, предложил шутейно:
– Споем:
Не один-то я во поле кувыркался, Со мной были приятели мои…
Агафон пригласил Веру на скамеечку, под рябину. Когда снова вернулись к столу, Валентин встревожился: жалким, растерянным было лицо девушки. Хотел поговорить с ней, но Вера сухо сказала:
– Я хочу побыть одна.
Он упорно смотрел на нее, молча требуя, чтобы уступила его просьбе или объяснила свой отказ. И впервые случилось так, что он потупился. Снова взглянул на нее – держала голову прямо, и глаза ее горели недобрым огнем.
«Тяжело будет жить этой девчурке», – думал в это время старик Холодов. Он радовался тому, что так удачно окончилась его небольшая, но очень ответственная «психологическая операция». Но сильнее этой радости была мечта, невозможная, по его убеждению, неосуществимая: из всех знакомых и родных ему женщин никого не хотел бы он так страстно иметь дочерью своей, как эту девушку в простеньком темно-синем платье, в босоножках.
VII
В тетрадь в черном дерматиновом переплете Вера записала четким почерком:
«Агафон Иванович взял меня за руку и сказал сурово:
– Идите за мной!
А когда мы очутились с ним за кустами вишни, он долго смотрел на меня умными скучными глазами, потом заговорил. Слова его привожу почти в точности:
– Я принял вас за обыкновенную смазливую девчонку, и поэтому недружелюбно настроился к вам. Я был против женитьбы сына на вас. Теперь вижу, что вы особенная женщина (при этих словах я обрадовалась, чуть не заплакала), и поэтому я вдвойне против женитьбы. Прежде я думал только о судьбе сына, теперь думаю и о вашей судьбе. Вы способны на многое в жизни. Но если хотите достигнуть чего-либо, то начинайте это в молодости, дорожите свободой: она дается только один раз. Правда, ее можно обрести вторично, но уже ценой, быть может, несчастья других людей. Вы поняли меня?
Не сразу ответила я ему.
– Я понимаю только то, что вы хотите, – сказала я. – А что мне делать, не знаю.
Это было малодушие, может быть, отчаяние. Но я не хотела скрывать его. Холодов задумался, сорвал листок с дерева и растер в своих жестких пальцах.
– Я знаю все, – сказал он, – и беру на себя всю ответственность за последствия. Есть еще одна причина против вашего брака: одинаковость ваших характеров. Двум медведям в одной берлоге будет тесно.
Плохо помню, как я ушла, что говорила Валентину на прощание. Теперь чувствую себя как после болезни. Временами бывает очень больно, но все определеннее рисуется мне какой-то иной мир. С необычайной ясностью припомнилась моя жизнь. Я лет с 14 – 15 постоянно вынашивала в душе две думы: упорным трудом развить в себе все хорошие качества, если только они есть у меня, и второе – полюбить на всю жизнь.
«Готова ли я сделать это сейчас же, с ним вместе? – спросила я себя. – Обрету ли я в этом браке счастье, без которого невозможно работать с пользой для общества? А может быть, все умерло и я живу и руковожусь давнишними впечатлениями?..»
Желая избавиться от навязчивых мыслей, Вера взяла корзину, пошла в рабочий поселок за покупками.
В тени серебристого тополя, неподалеку от калитки с навесом, Вера остановилась. Перекидывая косу на плечо, удивилась, как горячо накалило солнце ее волосы и ленту. Во дворе на дорожке сидел мальчик в красных трусиках и маленьким совком сыпал песок в зеленое ведерко. Вера причмокнула губами. Мальчик уставился на нее серьезными глазами, потом засмеялся, обнажив один большой и два подрастающих зуба. Глаза мальчика напоминали Вере кого-то из знакомых. Из-за стены неожиданно показалась девушка, высокая, желтокудрая. С минуту они смотрели в глаза друг другу.
– Садом или Костей любуетесь?
– И сад хорош, и мальчик замечательный. – Вера облокотилась на серый холодный камень стены. В облике девушки и особенно в ее пристальном взгляде было что-то очень знакомое.
– Вы не продадите мне яблок? – спросила Вера.
Девушка выхватила из ее рук корзину, ушла в сад и через несколько минут вернулась с яблоками.
– Познакомимся: Лена Крупнова.
– Вера Заплескова… Сколько с меня? – Вера взялась за корзину. Но Лена молчала, не выпуская корзину из своих рук. Жадно смотрела она в нежное измученное лицо Веры. – Сколько с меня за яблоки?
– Мы не торгуем, – тихо, сквозь зубы, сказала Лена, и ноздри ее дрогнули.
«Так вот она какая, мой недруг! – думала Лена, острым взглядом провожая девушку в белой, с золотой искрой шелковой тенниске. – Зачем она здесь? Что ей надо? Такая маленькая, и замучила моего брата».
А Вера думала иначе:
«И для чего я только живу? Людям от меня одни гадости. Холодовы увидели во мне погубительницу их сына, Крупновы отворачиваются. Заучилась, что ли, я за пятнадцать-то лет?»
Вера уткнулась лицом в свои ладони, заплакала. А после слез подумалось:
«Не стоят они этого. Нет в моем сердце любви к ним. Вбила себе в голову блажь. Не больше. Пусть все пойдет так, само по себе. Разве плохо быть свободной, никому и ничем не обязанной? Вспоминать буду о них, как вспоминаю сейчас сверстников детства. Немного грустно, по не больше».
VIII
Сложные чувства руководили Леной Крупновой, когда она задумала познакомиться с Валентином Холодовым: любопытство, разгоряченное восторженными рассказами подруг о Холодове, желание увлечь его, а потом ошеломить равнодушием, отплатив тем самым Вере за то, что она унизила Михаила. Лена не сомневалась в успехе, так как постоянно Чувствовала, что нравится молодым людям, что каждый из знакомых парней готов влюбиться в нее, стоит ей только захотеть. Одно сознание, что ее любят, было для Лены так же жизненно необходимо, как дождь для цветка. И как цветок погиб бы без воды, так и Лена захирела бы нравственно, если бы люди охладели к ней.
«Может быть, я нехорошо поступаю, но за добро платят добром, а за зло – злом», – думала Лена. А когда узнала, что Холодов уезжает, пошла в прямую атаку, еще больше окрепнув в своем решении наказать виновников. Но в последнюю минуту эти намерения показались ей ужасными, постыдными. Все же Лена накинула на шею косынку и, сказав себе, что идет просто посмотреть, как устроились в новой квартире молодожены Веня и Марфа, вышла из дому.
В том же садике, где была несколько дней назад Вера Заплескова, Лена увидела молодого загорелого человека в сером костюме, в белой рубахе с выпущенным поверх пиджака воротником. Человек этот никак не мог совладать с двумя ребятишками, из которых одного держал на руках, а другого вел за руку. Дети плакали, а он беспомощно морщился. По рассказам подруг Лена составила себе портрет Валентина Холодова и сейчас решила, что это он и есть.
– Эх вы, папаша, детей не можете унять! – сказала она снисходительно-усмешливым тоном опытной няни.
Холодов сердито взглянул на нее, потом еще раз, но уже улыбчиво, и откровенно пожаловался:
– Попробуйте сладить с этими эгоистами! Каждый лезет на руки. – И тут же признался: – Сам же избаловал племяшей.
– До чего вы неловко держите ребенка!
– А как же лучше? – спросил Валентин, подходя к девушке.
– А вот так! – Лена взяла на руки одного из ребятишек, и он сразу же замолк, потянулся к ее волосам.
Спокойно-приветливо смотрел Валентин в глаза Лены. Она не отвела взгляда. И этого было достаточно, чтобы дни разговорились. А когда Катя забрала своих толстяков, Лена и Валентин вышли на улицу. Оказалось, что им по пути: он шел на пристань.
Валентин чувствовал себя с этой веселой девушкой так же легко и просто, как легко и просто было ему дышать. И это было, как находка, неожиданная и радостная.
– А вы, Лена, и фамилию свою мне не сказали, – говорил он непринужденно.
– Непрочная у девушек фамилия, Валентин Агафонович: нынче одна, завтра выйдет замуж – другая появится.
– Но вам, Лена, рано замуж, вы очень молоды.
– Только молодым и строить счастье, пока не заумничается человек.
Всегда обдумывающий свои поступки, Валентин сейчас ни о чем но думал, а с отрадой повиновался: своему стремлению еще раз встретиться с этой девушкой. Просить же ее о встрече не решился: не то смутно опасался за свой покой, не то жалко было вот этого светлого, легкого настроения, которое впервые, кажется, зародилось в его душе. А когда расстался с Леной, покаялся, что не узнал ее фамилию и адрес.
«А зачем? Через два дня уеду», – решил Валентин и тут же поймал себя на том, что всего лишь час назад радовался отъезду, а теперь отыскивает предлог задержаться на сутки. Но задерживаться было нельзя, генерал, уезжая, и без того разрешил погулять лишних два дня. Отпуск, проведенный у отца, показался теперь Валентину не столь уж веселым.
Когда Лена вернулась домой, мать собирала в дорогу Федора и Александра, через два дня братья уезжали. Лена уговорила их в последний раз сходить в городской сад. Погладила костюмы братьев, начистила их ботинки. Александр надел светло-серый пиджак спортивного покроя с хлястиком и нагрудными карманами, голубую трикотажную майку. Легкий и стройный, он был похож на пирамидальный тополь. Коренастый, с высокой и широкой грудью, Михаил напоминал Лене лубок, выросший на скупой, каменистой земле. Кремовая шелковая рубаха скрадывала его недостаток – короткую, толстую шею. Федор красовался в морской форме. Его и без того широкие брюки клеш были вопреки уставу расширены внизу вставными клиньями. Плечи плотно обтягивал белый китель с золотыми шевронами, на голове белая лихая мичманка, висевший на левой стороне кортик с позолоченной рукояткой был последней, правда противозаконной, деталью, завершающей облик молодецкого неунывающего моряка.
Лена надела голубое платье, короткие волосы зачесала назад и свободно рассыпала по плечам, едва схватив невидимыми бисерными нитками. На крыльцо вышли их проводить родители и Юрий.
– Федор-то плывет, как корабль-лидер, – сказал Денис.
– Немножко недогружен, на поверхности много, – заметил Юрий.
– А вот Михайло чуточку маловат, – сказала мать.
– Зато осадка у него глубокая, – уточнил Денис и тут же добавил, вздохнув: – Только в трюмах души его темно.
– Ленка, как чайка, так и вьется! Хороша девка!
Хотя Федор и лидировал в этом походе, настоящим вдохновителем была все же Лена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54