Зимой 1875 году в Киеве он знакомится с пропагандистами, получает у них рекомендации и едет в столицу. Там он попадает под покровительство Натансона и Плеханова. Революционная романтика воспламеняет Михайлова. Он даже создаёт правила конспирации для тайной организации. Каждый революционер, чтобы не вызывать подозрений, должен быть прилично одет. Конспиративная квартира имеет 2-3 выхода, на окнах обязательно выставляются условные знаки. Михайлов составил список всех проходных дворов в Петербурге и требовал от товарищей эти дворы изучить. Ему дали кличку Дворник.
Когда народники расходятся по деревням Поволжья – волостными писарями, фельдшерами, мастеровыми, – Михайлов пытается вписаться в сектантскую раскольничью среду. Выдавая себя за мелкого приказчика, он поселился в Саратове на квартире у старообрядцев.
Потом – опять Петербург. Михайлов вначале каждый день просиживает в Публичной библиотеке, знакомясь с богословской литературой. Но скоро столичные дела поглощают его, и Михайлов забывает о своих раскольниках. Он участвует в освобождении Преснякова из полицейского участка, пытается освободить переводимого из харьковской тюрьмы Войнаральского. При покушении на Мезенцева Михайлов был сигнальщиком. Плеханов отправил его на Дон, где началось брожение казаков. Предполагалось организовать там боевые дружины.
Вернувшись в столицу, он обнаруживает полный разгром «Земли и воли». Нет ни денег, ни паспортов. Он неутомимо восстанавливает былые связи, собирает деньги, с Зунделевичем устраивает типографию. В своей комнате Михайлов повесил плакат: «Не забывай своих обязанностей!» Это он составил смертный приговор Рейнштейну, был сигнальщиком при покушении на Дрентельна.
Михайлов сумел увлечь идеями террора Николая Клеточникова, помощника делопроизводителя III Отделения.
Пензенский мещанин Клеточников слушал лекции в Московском университете, но по болезни вынужден был уехать в Крым. Там он работал кассиром, жил спокойно. Но в столицу его тянуло, и когда Клеточников приехал в Петербург подыскивать место, он случайно познакомился с Михайловым. Сначала Дворник прощупывал Клеточникова, но тот был чист и безмятежен, как дитя. Михайлов красочно рисовал ему счастье борьбы во имя свободы, обещал найти хорошую службу, помочь деньгами. Он посоветовал Клеточникову снять комнату в доме на углу Невского и Надеждинской, где жили агенты «охранки».
Клеточников очень понравился хозяйке за ежевечернюю игру в карты и тихое поведение. Она рекомендовала его своему знакомому, и тот устроил Клеточникова в агентурное отделение. Там Клеточников занимался тем, что переписывал результаты агентурных наблюдений, шифровал и расшифровывал секретные телеграммы, оформлял различную переписку. Короче, он стал посвящён во все дела сыска. Сведения Клеточников сообщал Михайлову, которого он знал как Петра Ивановича. Так продолжалось два года.
При аресте Клеточников отрицал свою принадлежность к партии, но в показаниях заявлял: «Не сделавшись социалистом, я не могу не сознаться, что начал сочувствовать некоторым их идеям и стал считать их дело своим… я руководствовался, главным образом, корыстными целями и желанием разнообразной жизни в столице, а также сочувствием к высказанным Александром Михайловым идеям о развитии и обогащении народа, к идеям, которым будто бы служат он и его сподвижники».
На судебном же разбирательстве Клеточников, видимо, решил выглядеть героем и понёс откровенную околёсицу:

«До тридцати лет я жил в глухой провинции, среди чиновников, занимавшихся дрязгами, попойками, вообще ведших самую пустую, бессодержательную жизнь… Наконец, я попал в Петербург, но и здесь нравственный уровень общества был не выше. Я стал искать причины такого нравственного упадка и нашёл, что есть одно отвратительное учреждение, которое развращает общество, заглушает все лучшие стороны человеческой натуры и вызывает к жизни все её пошлые, тёмные черты. Таким учреждением было III Отделение. Тогда я, господа судьи, решился проникнуть в это отвратительное учреждение, чтобы парализовать его деятельность…»

Михайлов повлиял не только на жизнь Клеточникова. Многим обязан ему в выборе своего пути и Желябов.
Сын бывшего дворового, Андрей Желябов окончил керченскую гимназию и поступил на юридический факультет Одесского университета. За участие в студенческих беспорядках исключён. Он определился домашним учителем в семью сахарозаводчика Яхненко, на дочери которого и женился. Может быть, Желябов так бы и прожил спокойно оставшуюся жизнь, выплёскивая свою энергию в лучшем случае в земскую деятельность, но, наезжая в Одессу, он познакомился с кружком Волховского и после долгих колебаний вошёл в него.
Но кружок скоро распался: кто ушёл в народ, кого арестовали. Желябова тоже привлекли по делу 193-х, но по суду оправдали. В тюрьме он провёл около семи месяцев.
Опять вернулся Желябов к своему хозяйству, работал в поле, выхаживал коней, играл с сыном.
Когда его казнят, вся эта жизнь развалится: тестя хватит удар, семью разорят жулики и кредиторы, и несчастная обезумевшая жена будет просить, как и родственники Каракозова, об изменении фамилии хотя бы во имя сына.
Хозяйством Желябову скоро надоело заниматься и он уехал в Подольскую губернию бахчеводом-пропагандистом.
На Липецком съезде Желябов сходится с Михайловым. Они да Лев Тихомиров составят будущий костяк «Народной воли».
Желябов даже выработал несколько свой взгляд на эволюцию общества.
Л. Тихомиров вспоминал:

«Политический агитатор рано сказался в нем. Так, например, он принимал деятельное участие в организации помощи славянам, рассчитывая, как рассказывал впоследствии, на деле возрождения славян помочь политическому воспитанию самого русского общества. Русская революция представлялась ему не исключительно в виде освобождения крестьянского или даже рабочего сословия, а в виде политического возрождения всего русского народа вообще. Его взгляды в этом случае значительно расходились со взглядами большинства современной ему революционной среды».

На деньги, данные Зунделевичем, в Сапёрном переулке организовалась типография, в которой работали Бух, Луб-кин и специально выписанный из-за границы Цукерман. Типография просуществовала полгода. В январе 1880 года её накрыла полиция. Абрам Лубкин, двадцатилетний юноша, при этом застрелился. Так он и остался лии1ь именем в революционном движении. Кем был Лубкин, откуда, почему перешёл в нелегалы, о чем думал долгие часы за типографским станком – кто знает?
С осени 1879 года все силы народовольцев сосредоточились на организации покушений на Александра И.
Было намечено несколько мест под Александровском Екатеринославской губернии, под Одессой, под Москвой. Предполагалось взорвать царский поезд, идущий из Крыма.
В Одессу переправили полтора пуда динамита. М.Фроленко устроился сторожем в железнодорожную будку в 14 верстах от города и вместе с Татьяной Лебедевой готовил взрыв. Но выяснилось, что маршрут царского поезда изменён, и сосредоточились на Александровске. Это была Лозово-Севастопольская железная дорога. Желябов, выдав себя за ярославского купца, приобрёл у местной думы кусок земли, прилегающий к железнодорожному полотну, якобы для постройки кожевенного завода. Сам он с Якимовой поселился в Александровске и занялся подготовкой к взрыву поезда. Под полотном железной дороги они заложили две мины, от которых шли провода. Окладский и Пресняков привезли гальваническую батарею. 18 ноября, глядя на проходящий царский поезд, Желябов под выкрик Складского – «Жарь!» соединил два конца провода. Но взрыва почему-то не произошло. Поезд благополучно проследовал к Петербургу.
Взрыв поезда на Московско-Курской дороге организовывал Михайлов. На третьей версте от Москвы Гартман по подложному паспорту купил дом и поселился там с Софьей Перовской. Террористы намеревались прорыть подземный ход из дома к железной дороге. Кроме хозяев, в этой затее участвовали сам Михайлов, Исаев, Морозов, Ширяев, Баранников, Гольденберг и Арончик.
Работа была адской. Пол постоянно сырой, просачивалась вода. Двигаться можно было лишь чуть поднявшись на четвереньки. Донимал холод – все же ноябрь. Тяжело было вынимать землю. Когда подкоп почти закончили, полил сильный дождь. Ход затопило. Воду выносили вёдрами, выливая ночью во дворе. Воздух в подкопе стал тяжёлым, копать приходилось в грязи. Свеча поминутно гасла. Подземный ход пролегал под дорогой, где ездили с тяжёлыми грузами. Телега или лошадь могли провалиться.

«Положение работающего походило на заживо зарытого, употребляющего последние нечеловеческие усилия в борьбе со смертью, – писал Михайлов. – Здесь я в первый раз заглянул ей в холодные очи и, к удивлению и удовольствию моему, остался спокоен».

Перовская постоянно дежурила наверху. При появлении полиции она должна была выстрелить в бутыль с нитроглицерином и тем самым взорвать дом.
Софья Перовская была дочерью бывшего с-петербургского вице-губернатора. В 16 лет она с сестрой поступила на так называемые «аларчинские» курсы при петербургской гимназии. Правительственная печать отмечала потом, что эти курсы «посещались всеми нигилистками и эмансипированными, изобиловавшими в столице». Именно курсам стоит приписать формирование антиправительственных взглядов у Перовской. Она близко сошлась с сёстрами Корниловыми, с Вильберг, Лешерн фон Герцфельд. Мать и сестра вынуждены были сопровождать больного отца за границу, и Софья провела все лето в Лесном под Петербургом со своими новыми друзьями.
Софья решает уйти из родительского дома и поселиться у Корниловых. Отец обратился к полиции, прося препроводить дочь назад. Брат Василий добился выдачи Соне отдельного вида на жительство, уговорил отца.
Через Корниловых Перовская познакомилась с Натансоном, Кравчинским, Лопатиным, Тихомировым и другими народниками. Она тоже «ходила в народ», прожила зиму в Тверской губернии. В Самарской губернии Перовская занималась оспопрививанием, работала в школе, готовившей сельских учительниц. Подражая герою романа Чернышевского, она спала на голых досках, ела самую грубую пищу. В Твери Перовская выдержала экзамен на звание народной учительницы.
В 1873 году она ведает кружковой квартирой в Петербурге, ходит в ситцевом платье, мужских сапогах, сама носит воду из Невы. Полиция узнала о подозрительной квартире, и Перовскую арестовали. Скоро её отпустили на поруки отцу. Тот отправил её вместе с матерью в своё имение в Крым. Софья поступила в Симферопольскую фельдшерскую школу, окончила её и три года работала в земской больнице.
После суда над 193-мя пропагандистами Перовскую все же назначили к высылке в Олонецкую губернию. В дороге она сбежала от сопровождавших её жандармов и приехала в Петербург. С этого Дня Перовская переходит на нелегальное положение и живёт по фальшивым паспортам. Она вызывается заняться освобождением политических заключённых из Харьковской тюрьмы.
Перовская, привезя деньги из Петербурга, передаёт в тюрьму книги, тёплые вещи, подыскивает людей. Она готова сама, одна, с револьвером в руках штурмовать тюремные ворота. Столичным революционерам не до неё, там свои проблемы. Харьковская подруга Перовской вспоминала:

«Я жила с ней в одной комнате, когда получилось известие, что в Петербурге многие из членов „Земли и воли“ арестованы. Трудно изобразить, какое горе причинило ей это известие. Как человек чрезвычайно скрытный, она ни перед кем не изливала его и казалась даже спокойной и не особенно убитой, но зато по ночам, когда она была уверена, что я сплю и никто не услышит её, давала волю своему горю. Помню, как Перовская провела первые Три ночи… Я вынуждена была притвориться спящей из боязни своим присутствием или участием только стеснить её, но как сжималось моё сердце при этих постоянно раздававшихся тихих рыданиях… С их арестом у неё явилось сомнение в возможности осуществить свой план. Расстаться с этим планом ей было невыносимо тяжело, но все же пришлось, так как за первыми арестами последовали другие, и попытка освобождения не могла состояться».

Перовская вернулась в Петербург. Оставшиеся соратники-народники советовали ей ехать за границу.
– Нет, нет, – решительно отвечала она, – я останусь здесь погибать вместе с борющимися товарищами.
Перовская стала членом террористической организации «Народная воля».
Во многом этому способствовал и Желябов, в которого Софья без памяти влюбилась. Ей шёл 26-й год, и – первая любовь. Желябов был высок, красив. Говорили, что он немного похож на Александра И. Прожили они, как муж и жена, год.
Итак, прокопали с огромным трудом 47 метров. До самых рельсов не дошли. Заряд с двумя пудами динамита уложили в трёх аршинах. Дальше земля не поддавалась. Но сила взрыва должна была быть достаточно велика. Взрыв производился при помощи спирали, помещённой в сундук с бельём на втором этаже, и гальванической батареи в сарае.
Закончив подкоп, все уехали. Остались Перовская и Ширяев. Перовская караулила поезд, а Ширяев должен был соединять провода.
Утром 19 ноября 1879 года раздался взрыв. Но он оказался слишком слабым: только разрушил полотно, остановив поезд. Царь к тому же проехал в следующем поезде.
Будущий год принесёт народовольцам много разочарований. Но они пока не знают об этом. Одна из террористок вспоминает встречу Нового года на конспиративной квартире:

«Там были многие: Фроленко, Желябов, Михайлов, Морозов, Ширяев, Лебедева, Якимова, Геся Гельфман, Перовская и другие. Присутствовавшие избегали касаться недавно всплывших тяжёлых жгучих вопросов: мы перекидывались шутками, пели, разговаривали. Особенно запала мне в память сцена приготовления жжёнки: на круглом столе посредине комнаты поставили чашу (суповую), наполненную кусками сахара, лимона и специй, облитых ромом и вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85