– По возрасту он годился мне в дедушки, но мне кажется, он втайне надеялся, что я считаю его молодым и похотливым.
– Глупенькая, – ласково сказал я. – Ты могла бы попасть в рабство к пиратам.
– Ты стал бы искать меня, если бы это случилось?
Вопрос казался абсурдным: здесь я занимался куда более серьезными делами. Но я уже научился лгать, а, произнося следующие слова, понял, что говорю вовсе не ложь, а чистую правду:
– Обязательно, хотя бы мне пришлось потратить на это всю жизнь.
Мы поцеловались. Уголком глаза я заметил капитана Лардье, выглянувшего из своего кабинета с потрясенным видом и тут же исчезнувшего.
– Ты уверена в своем решении? – спросил я.
Она кивнула.
– Я никогда не вернусь к нему. Даже если мы... никогда.
Маран отступила от меня.
– Я приехала сюда сразу же, как только сошла на берег. Теперь... наверное, мне нужно заглянуть к себе домой. Я распоряжусь вывезти его вещи. Представляю себе, какой скандал поднимется в моей семье! – она с тоской взглянула на меня. – Как мне хочется остаться с тобой! Но это будет совсем неприлично.
– Хуже того, противозаконно, – добавил я.
Мне не нравилась мысль о том, что она вернется в свой особняк, даже если все следы пребывания там графа Лаведана будут уничтожены. Размышляя логически, я пришел к выводу, что кое-кто, узнав о нашем романе, увидит в Маран средство добраться до меня, а через меня – до Провидца Тенедоса.
Но другого выбора не оставалось.
Но затем меня осенило. Впервые в жизни я решил злоупотребить оказанным мне доверием и впоследствии был рад, что у меня хватило храбрости сделать это. Я думаю так и сейчас, даже зная, что произошло потом. Будь мои силы безграничными – клянусь, я был готов целиком употребить их для защиты Маран.
– Ты не вернешься в тот особняк, – твердо сказал я.
– А куда же я вернусь?
– Ты будешь жить в прекрасной, хорошо укрепленной башне, под охраной людей, которые сделают все, чтобы обеспечить твою безопасность. Со мной. То есть, если ты сама этого захочешь.
Маран взглянула на меня, и я снова утонул в темных глубинах ее глаз.
– Я хочу, – прошептала она. – О, Дамастес, как же я хочу!

– Это беспрецедентный случай, – сказал Тенедос. – Но я могу понять твои чувства. Не думаю, что тебя можно было бы шантажировать, даже если бы графиня стала заложницей, но все-таки согласен, что нет смысла рисковать.
– Благодарю вас, сэр, – я испытал огромное облегчение.
Тенедос пожал плечами.
– Поскольку дело уже сделало, было бы очень странно, если бы я вдруг отменил твои распоряжения.
– Могу ли я предложить вам поступить так же с баронессой Розенной? В башне более чем достаточно свободного места.
– Нет, – твердо ответил Тенедос. – Во-первых, сейчас у меня совершенно нет времени для личных дел, а во-вторых, ей не угрожает никакая опасность.
– Вы уверены?
– Если это тебя успокоит, то знай, что я сотворил защитное заклинание с использованием, в числе других вещей, собственной крови. Розенна в полной безопасности и останется невидимой даже если сам Тхак будет искать ее. А теперь будь добр, не суй свой длинный симабуанский нос в мои дела!
– Слушаюсь, сэр.

Неделя проходила за неделей, но мы напрасно дожидались новостей о подкреплениях, подходивших по реке. Хуже того, из Военной Палаты пришло сообщение о том, что гелиографические станции, расположенные вдоль реки, не отвечают на сигналы.
Куда пропала армия?
Жутко было ехать по никейским улицам. Открытое насилие прекратилось, но лишь потому, что солдаты и стражники передвигались большими группами, а члены правительства выходили только под усиленной охраной. По утрам на улицах по-прежнему находили трупы.
Со стороны казалось, будто в столице остались лишь простолюдины, копившие злобу на правителей, и аристократы, прятавшиеся в богатых кварталах. Торговцы, клерки, купцы – все представители среднего класса Никеи – исчезли, затаились, либо присоединились к бунтовщикам, ожидая дальнейших событий.
Я вздрогнул и проснулся, услышав хоровое пение. За открытым окном ярко пылали факелы. Я скатился с постели обнаженным, как спал, и потянулся к мечу, висевшему в ножнах на стене.
Маран села в постели, сонно протирая глаза.
– Что случилось?
Я не знал, но быстро подошел к окну и выглянул наружу. Наши комнаты располагались на третьем этаже башни и были обращены в противоположную от центра города сторону.
Ночь превратилась в море пылающих факелов. Улицы дрожали от поступи шагающих мужчин и женщин. До меня доносились обрывки лозунгов, скандируемых многотысячной толпой: Хлеба... Мира... Долой Совет Десяти... Глас народа... Нумантия... Смерть или жизнь...
И сквозь этот гул пробивался слабый хор голосов:
Сайонджи... Сайонджи... Сайонджи...
Маран подошла ко мне в тонкой ночной рубашке, которую она надела, когда я лег в постель, вконец измотанный дневными хлопотами. Она оперлась локтями на подоконник и с зачарованным видом выглянула на улицу.
– Ты чувствуешь, Дамастес? – прошептала она. – Скажи, ты чувствуешь это? Богиня зовет.
Сначала я слышал только рев толпы, но потом она пришла ко мне – богиня-разрушительница воззвала к моей крови, и та забурлила в ответ.
Могучая магия вырвалась на свободу той ночью. Она овладела мною, и мне захотелось выйти наружу, быть вместе с толпой, крушить и резать, чтобы потом воздвигнуть новое царство абсолютной свободы, где каждый сможет получить то, что пожелает взять.
Маран повернулась, и я увидел в ее глазах отблески факелов.
– Все так, как говорил Тенедос, – прошептала она. – Новый мир. Новое время. Я чувствую это, Дамастес! Я чувствую, как поворачивается Великое Колесо, а ты?
Я не мог ответить. Неведомая сила перехватила мне горло; все темные страсти и побуждения выплеснулись наружу. Я не знал, стучат ли барабаны в ночи, или пульс барабанным боем отдается у меня в ушах. Но потом все изменилось. Вместо Сайонджи, грозного воплощения бога войны Исы, пришла нежная Джаен, и мой член моментально напрягся, причиняя почти физическую боль.
Я стоял позади Маран. Задрав ей рубашку до талии, я раздвинул ее ноги и насадил ее на себя, вогнав член одним толчком. Она застонала, и Джаен тоже приняла ее в свои объятия.
Я отодвинулся так, что головка члена почти вышла из нее, затем обрушил новый удар. Мои руки нашли ее груди, стиснули их, и она закричала. Крик потонул в реве толпы на улице. Маран кричала снова и снова, и время растянулось до бесконечности, пока я вонзался в ее тело, в ее душу. Я тоже не удержался от крика, когда семя хлынуло из меня, горячее, как подземный пламень, сотворивший Тхака.
Потом время вернулось в свое обычное русло, и я понял, что лежу на Маран, наполовину высунувшись из окна и придавив ее к подоконнику.
– Извини, – пробормотал я.
– Не надо извиняться, – ответила она. – Просто... предупреди меня в следующий раз, ладно? Тогда я хотя бы успею подложить подушку.
Я соскользнул с нее, взял на руки и отнес в постель.
– Кажется, завтра у меня будет немного саднить в одном месте, – прошептала Маран, когда мы немного успокоились.
Она погладила мою грудь.
– То, что мы сейчас делали, любимый, кажется, называется сексуальной магией. Амиэль однажды дала мне книжку об этом.
Перед моими глазами промелькнула темная тень.
– Сексуальная магия? – переспросил я. – Кто творит ее?
– Не знаю, – ответила она. – Но я никогда не чувствовала ничего подобного, и не уверена, захочется ли мне сделать это еще раз. Это было так, словно... нет, нас не использовали, но мы стали частью чего-то другого. А может быть, я ошибаюсь. Кажется, мы на время превратились в орудие чужой воли.
Чародеи Товиети? Или сам Тхак?
Или даже Сайонджи? Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Неужели богиня разрушения явилась сюда и склонила свое лицо над Никеей, с улыбкой наблюдая, как рушится хрупкий человеческий порядок?
Не знаю, призывал ли кто-то сексуальную магию той ночью, и подействовало ли на других это заклинание, или же это была просто вспышка страсти между мною и Маран.
Но на следующий день Никею охватил хаос.

Глава 20
Никея в огне

Существует много версий о причинах мятежа. Некоторые утверждают, что карета какого-то вельможи насмерть задавила ребенка из нищей семьи. Другие говорят о девушке, жестоко избитой стражниками, третьи полагают, что все началось с пьяной драки в таверне между какими-то правительственными служащими и поставщиками продуктов.
Не сомневаюсь в справедливости этих утверждений, но не верю, что город взорвался после одного-единственного инцидента: безумие распространилось слишком быстро. Слишком долго бедняков презирали и втаптывали в грязь, слишком давно их правители забыли о своих обязанностях. Город напоминал поленницу сухих дров, к которому поднесли факел: прикоснулись в одном месте, в другом... и вспыхнул пожар.
Оголтелые толпы прокатились по улицам, поджигая, грабя, убивая и насилуя. Врагами были все, кто не участвовал в погромах.
Стражники бежали в свои участки и забаррикадировались там. Солдаты попрятались в своих казармах, богачи укрылись в особняках, а Совет Десяти вместе с Никейским Советом устроил экстренное совещание, на котором не было принято никаких решений.
По верхушке власти был нанесен новый удар: Раск, один из членов Совета и товарищ Фаррела, просто исчез, и никто не знает, что стало с ним в тот день. Толпа взяла штурмом городскую ратушу, вытащила на улицу четырех оказавшихся там советников и разорвала их на куски.
Скопас приехал в башню посоветоваться с Тенедосом. Провидец передал мне содержание их разговора. Тенедос выдвинул те же предложения, что и раньше, но Скопас снова медлил принять решительные меры. Возможно, сказал он, поскольку простолюдины грабят в основном собственные кварталы, их нужно оставить в покое до тех пор, пока бунт не уляжется сам собой.
Как ни странно, Тенедос отчасти согласился с ним.
– Пусть бедняки сожгут свои трущобы, – сказал он мне. – Когда это закончится, мы сможем отстроить Никею надлежащим образом.
Эта черствость потрясла меня, но, кажется, я сумел скрыть свою реакцию.
– Однако я продолжаю утверждать, что любой, кто считает, будто этот мятеж прекратится сам собой – полный идиот, – добавил он. – Товиети и агенты Чардин Шера позаботятся о том, чтобы этого не произошло.
Дни проходили за днями, и по-прежнему не было никаких вестей о подкреплениях, вызванных с границы. Тенедос попытался сотворить заклинание поиска, но у него ничего не вышло. По его словам, это было все равно, что пытаться разглядеть что-то через плотный туман. Это означало только одно – волшебство, какое-то заклинание Товиети, власть которого не давала войскам подойти к столице.
По моей просьбе Тенедос воспользовался своими чрезвычайными полномочиями, чтобы перевести полк Золотых Шлемов, 19-й Пехотный и два других парадных полка в палаточный лагерь в Хайдер-Парке, находившийся на равном расстоянии от нашей башни, Военной Палаты и дворца Совета Десяти. Это делалось для укрепления центра Никеи и сплочения наших сил. Среди солдат начало расти недовольство: им не хотелось покидать свои уютные кирпичные казармы. Я подозревал, что если бы бунтовщики оставили их в покое, они бы с удовольствием сидели на месте, полируя доспехи и упражняясь в бессмысленных пируэтах на плацу, пока вся Никея не обратилась бы в пепел вокруг них. Вместо этого им пришлось нести караул, либо патрулировать главные городские улицы, пешком или в конном строю. Жалобы не смолкали ни на минуту. Ужасные солдаты, но они были единственными, кого я мог использовать. По крайней мере, с горькой иронией думал я, мне не стоит беспокоиться о том, что среди жалобщиков могут оказаться агенты Товиети: душители были бы только рады возможности подобраться поближе к Тенедосу, Совету Десяти или к нумантийским военачальникам.
Наступили страшные времена, которые сопровождались страшными зрелищами.
Я видел, как вопящая пьяная женщина выбежала на площадь как раз в тот момент, когда мимо проезжала колонна Золотых Шлемов. Она размахивала каким-то предметом, который я поначалу не разглядел. Очевидно, у одного из солдат зрение было острее моего: он пришпорил свою лошадь, пустив ее в галоп, затем его пика опустилась для удара, и женщина с хрипом покатилась по мостовой, разбрызгивая ярко-алую кровь.
Солдат выдернул свою пику и вернулся в строй. Я обнажил меч и приставил лезвие к его горлу.
– Надеюсь, у тебя найдется подходящее оправдание, ублюдок! – прорычал я. – Иначе ты будешь казнен на месте за убийство!
– Сэр... вы не видели, что она держала в руке. Сэр, это были мужские причиндалы – яйца и все остальное!
Не обращая внимания на мой меч, он наклонился, и его вырвало на мостовую. Я не мог убить его, но, тем не менее, попросил эскадронного проводника разобраться с ним попозже. Может быть, мне следовало отрубить ему голову. Не знаю...
Я рассказывал Маран кое-что о нашем патрулировании, но об этом случае я умолчал. Ни одна женщина ее возраста не должна знать о подобных злодеяниях. Задумавшись над этой мыслью, я осознал, насколько она абсурдна – ни один человек, любого возраста и пола, не должен видеть то, свидетелями чего мы были в те дни.
Через две недели жизнь в городе была полностью парализована, но этого оказалось недостаточно. Теперь Товиети перешли в наступление, умело захватывая власть над толпой.
Они больше не жгли собственные лачуги, но посылали карательные экспедиции в богатые кварталы Никеи. Склады, расположенные за многие мили от трущоб, были разграблены и преданы огню. У нас не оставалось сомнений в том, кто возглавлял толпу: специально для патрулей на месте преступления оставлялись трупы с желтыми шелковыми шнурами, затянутыми на горле.
Потом появились надписи, начерченные на стенах огромными буквами и указывавшие границы определенных районов, вроде Чичерина. Иногда в них содержались короткие сообщения:

АРМИИ ДАЛЬШЕ ХОДА НЕТ

СМЕРТЬ СТРАЖНИКАМ НАЧИНАЯ С ЭТОГО МЕСТА

ПРАВЛЕНИЕ СОВЕТА ДЕСЯТИ КОНЧАЕТСЯ ЗДЕСЬ

СВОБОДНЫЙ ЧИЧЕРИН

Иногда на стенах домов рисовали просто петлю желтого цвета:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78