Доктор Бродский остановил его:
– Спасибо, хватит”.
Актёр поклонился и танцующей походкой комедианта ушёл со сцены.
Обращаясь к публике, доктор Бродский продолжал:
“– Наш объект, как видите, парадоксально понуждается к добру своим собственным стремлением совершить зло. Злое намерение сопровождается сильнейшим ощущением физического страдания. Чтобы совладать с этим последним, объекту приходится переходить к противоположному модусу поведения” .
Эксперимент продолжился. В зале вновь выключили свет и зажгли прожекторы. В их свете к Алексу вышла девушка, одетая лишь в узенькие трусики. “И первой промелькнувшей у меня в голове мыслью было, что не худо было бы её тут же на полу и оформить по доброй старой схеме сунь-вынь, но сразу же, откуда ни возьмись, нахлынула тошнота” .
Покуда объект эксперимента корчился на полу, подавляя позывы на рвоту, превозмогая боль во всём теле и сухость во рту, “…девочка улыбнулась и ускакала, поклонившись публике, которая разразилась аплодисментами”.
“– Вот вам истинный христианин! – воскликнул доктор Бродский. – Он с готовностью поставит другую щёку; он взойдёт на Голгофу, лишь бы не распинать других; при одной мысли о том, чтобы убить муху, ему станет тошно до глубины души. Он перевоспитан!
– Главное, – провозгласил министр внутренних дел, – метод работает!”
На следующий день газеты запестрели фотографиями министра внутренних дел и его заявлениями о “близости эры полной победы над преступностью, когда не надо будет опасаться подлых нападений хулиганов, извращенцев, грабителей” . Рядом красовалось фото и самого Алекса: вот он – “первый выпускник Государственного Института Исправления Преступных Элементов, излеченный всего за две недели и ставший теперь законобоязненным добрым гражданином”.
Между тем, для бывшего заключённого свобода оборачивалась весьма ощутимыми бедами. Вернувшись в родительский дом, он не увидал ни изображения нагой женщины в своей комнате, ни своего музыкального центра (конфискованного по суду), ни любимого удава (подохшего без должного ухода за время отсутствия хозяина). Мало того, смущённые родители признались, что сдали комнату сына в аренду квартиранту, причём расторгнуть этот договор невозможно. Мать плакала, квартирант по-сыновьи утешал её, что же касается Алекса, то он остался без пристанища.
Машинально он подал милостыню подошедшему к нему на улице попрошайке, который, взяв деньги, продолжал пристально вглядываться в своего благодетеля. Узнав в нём бандита, когда-то со своими дружками зверски избившего его, бродяга с ненавистью вцепился в своего обидчика, позвав на помощь своих соседей-нищих. Сбежавшись, они устроили самосуд над бывшим насильником, не способным теперь дать сдачи своим мучителям. К счастью, вовремя подоспела патрульная машина, но радость Алекса тут же сменилась ужасом: в представителях власти и правопорядка он признал Тима и Джорджика (по версии Бёрджесса, вторым полицейским был Биллибой!). Отныне бывшие бандиты защищали закон. Выдав своему врагу многообещающий задаток в виде удара кулаком и разбив ему лицо в кровь, они отвезли его за город и избили до полусмерти, бросив без сознания неподалёку от шоссе в безлюдном месте. Ледяной дождь привёл избитого в чувство. Он отчасти добрёл, а отчасти дополз до символического указателя: “Home” (“Прибежище”). Едва дотянувшись до дверного звонка, Алекс позвал на помощь:
– Помогите, меня избили полицейские!
Он упал через порог и был поднят на руки молодым атлетом.
Так Алекс вновь оказался у писателя, сразу же узнавшего его. Правда, не в качестве бандита (во время налёта члены шайки были в масках), а как человека, запрограммированного на непротивление насилию, фотографию которого напечатали все газеты.
Своими побоями Алекс и его дружки-бандиты повредили писателю позвоночник; теперь тот не владел нижними конечностями. Самое же печальное – умерла его любимая жена, так и не оправившись после группового изнасилования и избиения. Теперь вместе с Александером жил молодой атлет по имени Джулиан; он и носил писателя по дому в инвалидной коляске.
Сочувственно глядя добрыми глазами на жертву полицейского произвола, хозяин дома говорил:
– Вы не первый, кому мы с Джулианом оказываем помощь. Полицейские часто бросают свои жертвы в этом месте за городом. Что касается вас, то вы попали к нам по воле самого провидения, ведь вы можете помочь людям узнать всю правду о новых порядках в нашей стране. Джулиан, приготовь ванну молодому человеку!
Писатель позвонил знакомым журналистам, говоря, что народ должен на примере Алекса узнать о подлых делах правительства: оно набирает в полицию головорезов; финансирует антигуманные методики программирования людей; готовится ввести тоталитарный режим. Пока ещё не поздно, надо отстоять демократические права и свободы.
И тут произошло то, что ввергло писателя в шок – Алекс, нежась в ванне, запел ту самую песню из мюзикла “Поющий под дождём”, которую распевал во время бандитского налёта. Писатель понял, что убийца его жены – именно этот человек, которого он приютил в своём доме. Гуманист превратился в судью и палача в одном лице. Преступника, избежавшего наказания, он решил казнить сам, обратив его смерть во благо обществу. Ведь таким способом надёжнее всего обеспечивался всеобщий интерес к делу Алекса, и, как результат, – разоблачение зловещих планов министерства внутренних дел. При этом писатель понимал, что обрекает на гибель и себя самого: несложно будет выяснить, что смерть убийцы и насильника, ставшего жертвой, – дело рук его, хозяина дома.
Словно члены трибунала, Александер и Джулиан перечисляют Алексу преступления, совершённые “неизвестными” бандитами. При этом приговорённому к казни наливают вино с подмешанным в него снотворным.
Дав интервью приглашённым журналистам, молодой человек засыпает, а, проснувшись под музыку Девятой симфонии, оказывается запертым в комнате на верхнем этаже “Дома”. Муки его непереносимы и он выбрасывается из окна, в полном соответствии с приговором, вынесенным ему писателем Александером.
Но Алекс не умер. Он очнулся в больничной палате, загипсованный с ног до головы. И оказалось, что программа, делавшая его безобидным “заводным апельсином”, больше не властна над ним. По версии книги, это стало результатом проведённой ему гипнопедии. Тут Бёрджесс явно противоречит себе: Алекс был в коме, так что обучение во сне ему никак не могло проводиться! Кубрик же и вовсе обошёлся без каких-либо объяснений – предполагается, что всё случилось благодаря физической травме, полученной при попытке самоубийства.
Итак, налицо возвращение прежнего Алекса – агрессора, неспособного к состраданию. Его “исцеление” подтверждается и психологическим тестированием, проведенным улыбчивой женщиной-психиатром: Алекс злобно и нагло трактует ситуации, представленные на специальных тестах-рисунках.
Доволен и он сам, и министр внутренних дел, навестивший больного и посуливший ему после выписки из больницы необременительную службу с хорошим окладом. Последовал намёк, что главный обвинитель Алекса – некий “подрывной писатель” – надёжно изолирован и не сможет теперь никому навредить, ни убийце своей жены, ни правительству. Взамен от молодого человека потребуется обелить правительство с помощью прессы. Оно виновато лишь в том, что неосторожно поверило ложным идеям, авторы которых будут сурово наказаны. Алекс, разумеется, согласен на всё, и министр вручает ему подарок правительства – роскошный музыкальный центр.
Звучит Девятая симфония Бетховена; толпа набежавших фоторепортёров снимает дружеские объятия Алекса с министром внутренних дел. Оставшись один, молодой человек, как встарь, отдаётся под музыку своим привычным садистским сексуальным фантазиям.

Обсуждение результатов эксперимента

У учёных есть традиция – описание научных наблюдений завершать разделом: “обсуждение результатов”. История перипетий Алекса – эксперимент вдвойне: во-первых, речь идёт об опыте, поставленном в рамках “методики Людовика–Бродского”; во-вторых, о притче, придуманной Бёрджессом и экранизированной Кубриком, то есть о своеобразном психологическом исследовании, выполненном средствами литературы и кино. Прежде, чем переходить к оценке результатов, полученных всеми исследователями, реальными и выдуманными, познакомимся с ещё одной фантастической идеей, выдвинутой Станиславом Лемом и описанной им в романе “Возвращение со звёзд”.
Речь идёт о беатризации, суть которой сводится к следующему: “В раннем периоде жизни воздействовали на развивающиеся лобные доли мозга протеолитическими энзимами. Результат был неплохой, агрессивные влечения снижались на 80–80 %, исключалась возможность ассоциативных связей между актами агрессии и центрами положительных ощущений. Наибольшим достижением считалось то, что перемены не сказывались на развитии интеллекта и формировании личности и – что, быть может, ещё важнее, – не чувство страха лежало в основе этих ограничений. Иными словами, человек не убивал не потому, что боялся самого этого акта. Такой результат повлёк бы за собой невротизацию. Человек не убивал потому, что это не приходило ему в голову”.
Иными словами, беатризация приводила к подавлению агрессивности не из-за наложения запрета, а из-за отсутствия приказа.
“– Но ведь беатризованные были людьми вполне нормальными, они могли представить себе всё, а значит, и убийство! Что же в таком случае удерживало их от его осуществления?”
Ответ на этот вопрос искал Эл Брегг, космонавт, вернувшийся на Землю. Он не узнавший её, так она изменилась за сто лет, прошедшие с момента, как он её покинул. И произошло это благодаря беатризации. Объяснения специалистов сводились к тому, что беатризованные, представляя себе убийство, “испытывали отталкивающее чувство, высшую степень отвращения. Особенно интересными были показания исследуемых, перед которыми была поставлена задача: преодолеть барьер, воздвигнутый в их сознании. Никто не мог этого сделать. У одних превалировали психические явления: желание скрыться, выбраться из ситуации, в которую их поставили. Возобновление опытов вызывало у этой группы сильные головные боли. У других преобладали физические расстройства: беспокойное дыхание, ощущение удушья; это состояние напоминало кошмары, но люди жаловались не на страх, а лишь на физические страдания.<…> Запрет убийства распространялся на всех высших животных; он не касался лишь пресмыкающихся, а также насекомых ” .
Историки приводили интересные факты противодействия беатризации, с момента её повсеместного проведения. Были и саботаж, и вооружённые стычки с правительственными силами, и убийства врачей. Потом “наступило кажущееся спокойствие. Кажущееся потому, что именно тогда начал зарождаться конфликт поколений. Беатризованная молодёжь, подрастая, отбрасывала значительную часть достижений общечеловеческой культуры: нравы, обычаи, традиции, искусство, всё это подвергалось коренной переоценке. Перемены охватили самые различные области – от сексуальных проблем и норм общежития, до отношения к войне. <…> Мужчина уже не мог понравиться женщине бравадой, рискованными поступками, а ведь литература, искусство, вся культура веками черпала из этого источника: любовь перед лицом смерти. Отелло убил из любви. Трагедия Ромео и Джульетты… <…> Беатризованная молодёжь чуждалась собственных родителей. Не разделяла их интересов. Питала отвращение к их вкусам. На протяжении четверти века приходилось издавать два типа журналов, книг, пьес – одни для старшего, другие для младшего поколения”.
Ко времени возвращения со звёзд Брегга, на Земле восторжествовала стабильность. Все давно позабыли о том, что когда-то здесь жили существа, способные на убийство: сама мысль о подобных монстрах могла вызвать панику у беатризованного человека. Так и произошло со знакомой Брегга: она попыталась подавить в себе неприязнь к бывшему космонавту и попросила его остаться у неё в доме, но, в конце концов, ей так и не удалось победить свой инстинктивный ужас перед тем, кто способен хотя бы мысленно представить себе убийство.
Зато со второй подругой ему повезло больше – она приняла специальный (и, по-видимому, запрещённый в быту) препарат, на время частично снимающий эффект беатризации: “Её лицо исказилось. Она задышала громче, посмотрела на свою руку. Кончики пальцев дрожали.
– Уже… – тихо сказала она и улыбнулась, но не мне. Её улыбка стала восторженной, зрачки расширились, заполняя глаза, она медленно отклонилась, пока не оказалась на сером изголовье, медные волосы рассыпались, она смотрела на меня с каким-то торжествующим восхищением.
– Поцелуй меня”.
Интересно, что романы Бёрджесса и Лема были написаны и опубликованы практически в одно и то же время. Как схожи и в то же время, как различны идеи и фантазии обоих авторов! И тот и другой видят родство насилия с половым поведением. И поляк, и англичанин связывают подавление агрессивности с необходимостью коренной перестройкой личности. Оба предвидят, что изобретение методики, позволяющей сделать реальностью библейский запрет “Не убий!”, повлечёт за собой такое широкомасштабное вмешательство в психику людей, подобного которому человечество ещё не знало.
Важно, что оба писателя и режиссёр так верно определили самые болевые точки проблемы, что их произведения могут служить пособием для изучения природы агрессивности.
Рассмотрим узловые аспекты этой проблемы.

Характер агрессивности Алекса
Американские психологи Роберт Бэрон и Дебора Ричардсон так определяют феномен агрессивности: “Агрессия – это любая форма поведения, нацеленная на оскорбление или причинение вреда другому живому существу, не желающему такого обращения”
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68