Поощряется экспериментирование, новые четвёрки складываются и распадаются, парочки то и дело, «пробуют» одна другую. Множество браков начинается с любви одной парочки, не суть важно, гетеросексуальная она или гомосексуальная, к которой потом «подшивается» ещё одна или два отдельных кандидата.
Разумеется, есть множество людей, никогда не вступивших в брак. Учёные, странствующие проповедники, бродячие актёры и специалисты Центров крайне редко обрекают себя на гнетущую неизменность сельского седорету. Многие присоединяются к бракам своих братьев и сестёр в качестве дядюшек и тётушек с весьма ограниченной и чётко очерченной мерой ответственности; они вправе вступать в связь с любым из супругов, подходящим по касте – таким образом седорету разрастаются порой с четырёх до семи-восьми участников. Дети от подобных связей называются кузенами. Дети одной матери считаются братьями и сёстрами; дети Утренних находятся в свойстве с детьми Вечерних. Братья, сёстры и двоюродные кузены не вправе вступать в браки между собой, свойственники же – вполне”.
К примеру, Дохедри, отец Хидео, Утренний мужчина, полюбил его мать Исако, принадлежащую к касте Вечерних. До этого он долгие годы был гомосексуальным партнёром парня по имени Кап. Создавая седорету, все трое выбрали девушку Тубду. Та вначале была против, так как Кап пришёлся ей не по душе, но она слишком привязалась к девушке Исако, чтобы отвергнуть брачное предложение всей троицы. К тому же младший брат Капа Тобо так очаровал Тубду, что стал её любовником и дядюшкой седорету. Как свидетельствует Хидео: “Пословица “Браки заключаются Днём” гласит о связях между женщинами. А вот как раз любовь между отцом и матерью, отличавшаяся подлинной страстью, всегда была нелёгкой и балансировала на краю душевной муки. Ничуть не сомневаюсь, что счастливым и лучезарным своим детством мы обязаны той непоколебимой радости и силе, которую Исако и Тубду черпали одна в другой.
У Тубду, Утренней жены нашего седорету, было двое детей от Капа: Исидри, годом старше меня, и Сууди, на три года моложе. Дочки Утренних, они доводились мне свойственниками, как и их кузен, сын Тубду от дядюшки Тобо, брата Капа. С вечерней стороны нас, детей, было двое – я и моя младшая сестрёнка Конеко (Котёнок)”.
В детстве особой привязанностью друг к другу отличались Хидео, Исидри и Конеко. Став постарше, Хидео не обходил любовными забавами почти всех Утренних сверстников окрестных деревень, но постоянно он был привязан к “ дорогому сердцу юноше ” по имени Сота из соседнего поместья. Между тем, перед самым его отъездом из дома на другую планету, в любви к своему Вечернему брату-свойственнику призналась Исидри. Брачный расклад, существовавший до временного сбоя, включал замужество Исидри с неким пожилым проповедником, а также брак Соты с Конеко. Известие о последнем вызвало у прежнего Хидео жгучую ревность, сменившуюся затем чувством трогательной благодарности к обоим, к любовнику и к сестрёнке.
Вернувшись как бы неизменившимся, а на самом деле повзрослевшим и умудрённым знаниями, Хидео вступил в седорету с Исидри и Сотой; последний же стал мужем Конеко (как это случилось и в прежнем варианте). Новая семья оказалась счастливой и многодетной. Хидео, трудясь на ферме, не пренебрёг и своими познаниями в темпоральной физике. Он написал научное исследование, отослав свою работу тем, с кем прежде был знаком и дружен, но кто в новой реальности из-за случившегося сбоя во времени так никогда не встретился с ним. Анализ таких парадоксов и стал темой научных изысканий Хидео.
Мир, придуманный Ле Гуин, крайне интересен, но, на взгляд сексолога, утопичен. Забегая вперёд, скажем, что писательница переоценила распространённость и возможности бисексуальности. Истинная бисексуальность, когда оба потенциала, гомо– и гетеросексуальный, одинаково выражены – большая редкость. Кроме того, многие “ядерные” гомо– и гетеросексуалы попросту неспособны на бисексуальную активность, ограничиваясь, часто вопреки своему желанию, одни близостью с представителями собственного, а другие – противоположного пола. Наконец, у большинства тех мужчин, которые практикуют бисексуальный образ жизни, он носит, скорее, инструментальный характер. Геи вступают в связь с женщинами, чтобы замаскировать характер своей ориентации, неодобряемой обществом (“камуфлирующая гетеросексуальная активность гомосексуалов”). Однако, по мере их выхода из периода юношеской гиперсексуальности, их половые связи с женщинами перестают удаваться. Большинство же гетеросексуалов, практикующих транзиторную или заместительную гомосексуальную активность, при первой же возможности переключается на женщин, вовсе не соблазняясь прелестями лиц своего пола. По-видимому, для того, чтобы мир, придуманный писательницей, стал реальностью, одних лишь перемен в отношении общества к однополой любви мало; столь кардинальные отличия объяснимы лишь перестройкой на биологическом уровне, а это вряд ли возможно вне рамок фантастики.
Но если сексологические аспекты утопии Ле Гуин спорны, то её человечность и справедливость не может не вызывать уважения. В её мире есть место для всех. “Ядерные” гомосексуалы могут легко пристроиться к мужскому составу седорету, избегая близости с жёнами. “Ядерные” гетеросексуалы вольны поступать прямо противоположным образом. Влюблённые юноша и девушка по всем правилам избирательности могут подобрать себе точно такую же пару, замкнутую друг на друга. Гомосексуальные связи в таком случае легко заменятся чисто дружескими, что, конечно же, не угрожает стабильности семьи.
После знакомства с “Рыбаком из Внутриморья” читатель видит “Левую руку тьмы” в новом свете. Действительно, гомосексуальный мир Гетена ничуть не счастливее земного, где правит гетеросексуальное большинство. Но в романе Ле Гуин гомосексуальное влечение Эстравена к Дженли приносит пользу в общепланетарном масштабе, позволив аборигенам приблизиться к сообществу сверхцивилизованных планет, достигших гармонии и покончивших с агрессией.
Не вызывает сомнений гомосексуальная (гомогендерная) направленность романов Урсулы Ле Гуин. “Левая рука тьмы” – ни что иное, как апология (защита) геев. Зачем это понадобилось писательнице?! Будь она геем, то есть мужчиной с гомосексуальным половым влечением, её мотивация была бы вполне понятной – каждый кулик хвалит своё болото. Но, слава Богу, абсолютное бескорыстие замечательной романистки не вызывает подозрений ни у кого. Нельзя уличить её и в нездоровом пристрастии к порнографическим вывертам, которыми страдают иные фантасты. Цитата из сочинения дамы-фантастки Ноэми Митчинсон, приведённая в начале первой главы, наглядно демонстрирует разницу между опусом графоманки и талантливым произведением мудрого и честного мастера.
Всё дело в стремлении Урсулы Ле Гуин к справедливости. Недаром “матриарх научной фантастики”, как привычно её именуют, по своему духу принадлежит к движению шестидесятых годов прошлого века, отстаивавшему равноправие и человеческое достоинство во всех сферах человеческой жизни. Его представители боролись с расовой сегрегацией, с военным вмешательством США во Вьетнаме. В эти же годы началось движение за отмену позорного уголовного преследования гомосексуалов, за равные права геев с гетеросексуальным большинством. Гомосексуалы остро нуждались в поддержке честных творчески одаренных людей. Ле Гуин не обманула их надежд.

Глава V
Загадки “Лолиты”

Из чего только сделаны девочки?
Из конфет и пирожных,
Из сластей всевозможных.
Вот из чего сделаны девочки.
Самуил Маршак

Самый загадочный роман Набокова

Подобно апостолу Петру, троекратно отрёкшемуся от Христа, Владимир Набоков открещивался от своего героя и клеймил его половое извращение, по крайней мере, в трёх ипостасях: от лица двух своих персонажей и от себя лично.
Во-первых, он вложил покаянное самоосуждение в уста самого педофила. Псевдоним “Гумберт Гумберт” (или “Г. Г.”) выбран героем “Лолиты” не случайно. По его словам, он “лучше всего выражает требуемую гнусность” . В русском переводе, сделанном самим Набоковым, инициалы Г. Г. превращаются в “г. в квадрате” , что звучит особенно двусмысленно и обидно. Не дожидаясь суда, бедняга приговорил себя “ к тридцати пяти годам за растление” . Набокову и эта кара показалась недостаточной: он обрёк преступника на смерть от разрыва аорты накануне начала судебных заседаний, отдав его на суд Божий.
Во-вторых, Набоков строго осуждает героя “Лолиты”, выступая под маской Джона Рея, мифического редактора рукописи романа и автора предисловия к нему. “У меня нет никакого желания прославлять господина Г. Г. – пишет он. – Нет сомнения в том, что он отвратителен, что он низок, что он служит ярким примером нравственной проказы, что в нём соединены свирепость и игривость, которые, может быть, и свидетельствуют о глубочайшем страдании, но не придают привлекательности некоторым его излияниям” .
Наконец, в-третьих, Набоков публично отрекается от Г. Г. и непосредственно от своего имени: “мною изобретённый Гумберт – иностранец и анархист; и я с ним расхожусь во многом – не только в вопросе нимфеток” . Заодно Набоков разоблачает и любимого им писателя Льюиса Кэрролла, отчасти похожего на Г. Г., осуждая автора “Алисы” “за его несчастное извращение” и “за двусмысленные снимки, которые он делал в затемнённых комнатах”.
“Мой роман содержит немало ссылок на физиологические позывы извращённого человека – это отрицать не могу” , – сокрушаясь, сознаётся писатель. В своё оправдание он утверждает, что в творчестве руководствовался лишь такими отвлечёнными идеями и художественными приёмами “как Взаимодействие между Вдохновением и Комбинационным Искусством” ; сама же по себе перверсия, мол, его нисколько не занимала. Выбор темы, по уверениям Набокова, тоже оказался чистой случайностью: его вдохновила случайно попавшая на глаза газетная заметка об обезьянке, изобразившей кусочком мела, попавшим к ней, прутья решётки собственной клетки. Тут-то Набоков и приступил к рассказу о педофиле, который женился на матери очень хорошенькой девочки, не достигшей пока половой зрелости, но сексуально привлекательной для множества взрослых мужчин. Писатель назвал подобных девочек–подростков “нимфетками”, (уменьшительное от “нимфа”). В номере гостиницы, снятом героем рассказа, он пытается осуществить близость с падчерицей, терпит неудачу и бросается под колёса грузовика. Впоследствии эта тема была радикально переработана, рассказ вырос до размеров романа, а термин “нимфетка” , изобретённый Набоковым, пополнил словари нескольких европейских языков. Как уверял впоследствии автор, уже будучи написанным, роман стал ему настолько безразличен, что он решил уничтожить рукопись “Лолиты”. Лишь жена спасла её от гибели. Вот и всё.
– Нет, не всё! – замечает писатель Виктор Ерофеев, уличая Набокова в подозрительной забывчивости и даже в том, что он намеренно путает карты. Сюжет рассказа о педофиле был изложен в книге, изданной задолго до появления газетной заметки об обезьянке. Что же касается образа “нимфетки”, то он кочевал из одного набоковского романа в другой и до, и после публикации “Лолиты” (“Приглашение на казнь”, “Камера обскура” и т. д.). Словом, тема “нимфеток” всегда была близка его сердцу, как бы он от неё не отрекался и какими бы нейтральными и отвлечёнными творческими интересами не прикрывался.
Если дело обстоит именно так, то каковы подлинные мотивы творчества автора романа, с какой целью написана его книга? Эта загадка тем более трудна для решения, что сам он, выражаясь словами Виктора Ерофеева, “темнит” и “водит читателя за нос”.
Джон Рей, пародийный двойник Набокова, в своём предисловии к рукописи Гумберта торжественно вещает о моральной значимости романа: «“Лолита” должна бы заставить нас всех – родителей, социальных работников, педагогов – с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более надёжном мире» . Подлинный же автор, будучи эстетом и последователем великого Уайльда, с презрением отметает эту педагогическую версию как вздорную и не имеющую ничего общего с подлинным искусством. “Я не читаю и не произвожу дидактической литературы – пишет он – и чего бы ни плёл милый Джон Рей, “Лолита” вовсе не буксир, тащащий за собой барку морали. Для меня рассказ или роман существует, только поскольку он доставляет мне то, что попросту назову эстетическим наслаждением…”.
Виктор Ерофеев приводит свою трактовку романа: “Вся любовно-эротическая связь Г. Г. с Лолитой получает значение развёрнутой метафоры, тем самым, на мой взгляд, получая художественное оправдание. Самая же метафора возводится до символа, означающего не только этическую, но и эстетическую, а также экзистенциальную катастрофу, ибо у Лолиты и Г. Г. нет другого будущего, кроме будущей катастрофы. <…>
Другой вопрос, осудил ли Набоков своего Гумберта Гумберта в достаточной мере? Я полагаю, что да, поскольку он покарал этого эстета-извращенца всеобъемлющим отчаянием. Страсть к нимфеткам – пожизненный удел Гумберта Гумберта, но если в детстве его любовь к пра-Лолите, Аннабелле, была, пусть запретной, но не криминальной любовью подростка, то теперь великовозрастный мужчина оказывается силою вещей обыкновенным преступником. <…> С другой стороны, порочный Гумберт лишён взаимности, как лишён и творческого дара, оставаясь эрудитом и компилятором. Его любовь к Лолите способна породить только великолепный роман отчаяния, не имеющий иного продолжения, кроме тюремной камеры”
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68