И уверен, что убил. И считает, что сделал как должно.
Впрочем, так оно, наверное, и есть.
Теплые пальцы скользнули по лицу, и Альгирдас улыбнулся, прижавшись губами к ладони Орнольфа.
– О чем задумался? – датчанин вынул у него из рук почти дотлевшую сигарету с длинным столбиком пепла. – Обожжешься.
– Волк ушел.
– Живой?
– Относительно.
– Ну, хвала богам. Ты связался со Змеем?
– Нет.
Орнольф понимающе кивнул.
А Малышка уже рассказывала о сегодняшних событиях, подпрыгивала от нетерпения, щелкая зажигалкой и все забывая прикурить. Пришлось забрать у нее сигарету, прикурить и вернуть обратно. Наглая девчонка даже не поблагодарила. Только кивнула и затянулась, продолжая рассказ.
Умный Орнольф выслушал все до конца. Все, вплоть до вороха дурацких вопросов. Под некоторыми из них, по правде говоря, Альгирдас готов был подписаться, так что не такие уж они были дурацкие. Выслушал, посмотрел на Маринку, посмотрел на Альгирдаса. Покачал головой:
– Удивляюсь я на вас иногда. Ну, ладно – Паук у нас волшебное дитя, далекое от мирской суетности, но ты-то, Мариша, неужели два и два сложить не можешь?
Альгирдас подумал, не обидеться ли. Решил, что стоит. Подумал еще. Решил, что это будет действительно по-детски. Подумал еще…
– Не обижайся, – попросил Орнольф.
– На тебя что ли? Помечтай!
Решил не обижаться.
– Позавчера в Прибрежном тебя настойчиво зазывали в гости. Припоминаешь?
– Та девочка… Ольга Бекешева. И что?
– А ты, Мариша, помнится, нелицеприятно ее охарактеризовала и тоже назвала по имени.
– Мне кассирша сказала, – буркнула Маринка, – не люблю я блондинок.
– Зря, – заметил Альгирдас.
Орнольф поглядел на них обоих и вздохнул.
– Бекешев – здешний царь и немножко бог. Нет, Хельг, не в том смысле, в каком ты привык. Просто мужик оказался в нужном месте в нужное время и сумел не сглупить. Ольга – его дочь. Единственная. Наследница и любимица. Эти сведения ты, Мариша, могла получить, в буквальном смысле, не отходя от кассы. Дальше объяснять или сами поймете?
– Принцесса захотела красивую куклу, – хмыкнул Альгирдас.
– Не в первый раз.
– А ГАИ при чем? – удивилась Маринка. И хлопнула себя по лбу: – Всё! Поняла! Это их мое звание с толку сбило, да? Поэтому и майор. А те ребята, они нас дожидались, но им из-за меня дали отбой. И что теперь?
– Это зависит от того, насколько сильное впечатление Хельг произвел на принцессу. Может статься, тебе в ближайшее время позвонит какой-нибудь старший по званию и прикажет явиться в Прибрежный. Просто в гости. Вместе с Пауком. А может, так обойдется. Зря ли Хельг серьгу носит?
– Да, кстати, о серьге! А ведь те парни – им по фиг было. Альгирдас, ты заметил?
– На серьгу? – уточнил Орнольф.
– На Паука.
– Это как так?! – рыжие брови поползли вверх. – Ты уверена?
Маринка в ответ только фыркнула.
– Интересно, – протянул Орнольф, покусывая губу, – оч-чень интересно! Если, конечно, ты не ошиблась. Хельг, такая реакция на тебя не кажется мне нормальной.
Альгирдас со времен истребления Гвинн Брэйрэ не мог припомнить, чтобы на него реагировали нормально. За тысячу лет – ни разу. Исключая Орнольфа, разумеется.
А тот продолжал невозмутимо:
– Все остальные, кто имел с вами дело, вели себя так, как должно. Теряли дар речи и способность соображать, а потом думали только о том, как заполучить тебя, Хельг, в свое распоряжение хотя бы на пару часов.
Маринка покраснела, и это оказалось неожиданно неприятным.
Чего ты смущаешься, девочка? Рыжий говорит чистую правду, будь она трижды неладна. Все хотят Паука. Это, в общем, и есть то, что Орнольф называет «нормальной реакцией». Давно ли только он стал считать ее нормальной? А черт его поймет! Они как-то не касались этой скользкой темы. С фейри проблем никогда не возникало, а общение со смертными для Альгирдаса сводилось к тому, что он наблюдал их издалека во время охоты.
– Таковы смертные, – вслед за его мыслями произнес Орнольф.
И возникшая пауза показалась очень неприятной. Рыжий собирался сказать гадость, совершенно точно – гадость, и думал сейчас, как бы ее преподнести помягче. Он умеет выбирать слова, только если уж доходит до неприятных тем, слова становятся не важны. А с другой стороны, все, что говорит и делает рыжий, говорится и делается во благо и на пользу – во благо тебя и на пользу тебе, Паук, и иногда ничего не остается, кроме как напоминать себе об этом…
Чтобы не убить, разозлившись.
Чтобы не звереть от боли и отвращения к себе.
Чтобы не начать себя жалеть.
Хм… выглядит так, словно убийство – не худшее, что есть в списке.
– Вот уж кому не хотелось объяснять очевидного, так это тебе, – Орнольф глядел на Маринку, – пришлось, однако. Ладно… Мариша, ты уверена, что они вообще не проявляли интереса? Потому что, если, скажем, у них было желание убить или побить Хельга – это, в общем, тоже вполне естественно.
– Мило с твоей стороны! – не выдержал Альгирдас.
Ну а как еще прикажете реагировать на такое заявление? И девчонка хихикает, как будто рыжий сказал что-то смешное.
– Хельг, – в голосе Орнольфа терпение, круто замешанное на чувстве вины, – я хочу сказать, что это тоже нормальная реакция на твою внешность и поведение.
Вот теперь Альгирдас начал злиться. И от этого «тоже», и оттого, что сам виноват в том, что даже рыжий считает нормальными ситуации совершенно неприемлемые, и оттого, что ничего, ровным счетом ничего не может сделать, чтобы как-то все исправить.
А еще – оттого, что не сразу нашел в себе силы вывернуться из-под защиты теплых рук.
Да что с ним происходит сегодня?! Истеричная барышня, так перетак, а не предпоследний Гвинн Брэйрэ. Самому себя стыдно!
…Выскользнул, протек сквозь пальцы, стряхнул руку, что пыталась удержать. Снова злится, снова сказано не то и сделано не то, но как по-другому, Эйни?
Маленький, злой – красивый.
Он бесится из-за своего прозвища, уже целую вечность бесится, но ни разу не взял на себя труд задуматься: а почему, собственно, Орнольф зовет его так? Почему сравнивает с маленькой птицей? Почему защищает даже тогда, когда уверен, что Паук не нуждается в защите? Почему к самым диким выходкам относится со снисходительным терпением, которое, надо сказать, бесит Хельга даже больше, чем попытки помешать ему делать глупости?
Все ведь очень просто, только Хельг никак не может этого понять.
Его красота пробуждает в людях все самое… лучшее, худшее, прекрасное, отвратительное, чистое, грязное… Все самое.
Рядом с ним можно возвыситься и подняться над собой, в несколько шагов пройти путь к совершенству, на который боги отводят человеку всю жизнь и на котором далеко не каждый способен добраться до цели.
Рядом с ним можно почувствовать свою низость и опуститься еще ниже под тяжестью собственного уродства, и сказать себе: мне можно все, такой жалкой твари как я позволена любая мерзость.
Его можно полюбить. И сойти с ума от этой любви.
Его можно возненавидеть. И сойти с ума от ненависти. Потому что в случае с Хельгом ненависть – это тоже любовь.
О нем можно грезить.
И можно пытаться уничтожить его. Как Дигр когда-то. Как многие за эти века. Есть люди, которым хочется разрушать. Просто оттого, что совершенство существует и уязвимо. Благие боги, как он уязвим! Но этого Хельг тоже не понимает.
Его длинные пальцы созданы для того, чтобы их сломали. Тонкие руки как будто умоляют об оковах. А белая кожа такая гладкая и нежная, что просто необходимо изуродовать ее рубцами и ранами.
Только вот Хельг не видит себя со стороны. А свое дивное тело и свет души, отмеченной адской печатью, он осознает совсем не так, как окружающие. Какая уж там хрупкость, откуда уязвимость, если даже среди высоких фейри немногие отважатся в одиночку выйти против Паука Гвинн Брэйрэ.
Его длинные пальцы пробивают насквозь стальные листы. Тонкие руки разорвут любые оковы. А белую, гладкую, такую нежную с виду кожу не берут ни ножи, ни когти. И даже пуля – не всякая.
Он создан, чтобы править и сражаться. С правлением давным-давно покончено, но со сражениями – никогда.
Боец. Охотник. Упырь. Победитель.
Эйни. Птица-синица. Хищная, и такая любимая птаха…
– Похоже, что эти ребята действительно не испытывали в отношении тебя ровно никаких эмоций. Примерно так люди и реагируют на людей. На обычных людей, Хельг.
– В кои-то веки!
Голос, конечно же, сочится ядом. Но он доволен. И не хочется злить его еще больше, но придется:
– Ты же сам понимаешь, что это неправильно. Кто реагирует на тебя подобным образом?
– Фейри. И ты, когда бьешь ни за что.
Напомнить ему, что в последний раз «ни за что» он получил во времена монгольского нашествия, когда нарушил правило невмешательства и защитил свою землю? Нет, пожалуй, не стоит.
– Еще мертвецы. Но эти-то были живые.
– Уверен?
В ответ лишь презрительный взгляд.
– Значит, это фейри, – подвел итог Орнольф.
– Это не фейри. И не мертвецы.
– Но и не люди. Хельг, так не бывает.
– Гррр, – ответил Паук, демонстрируя лучшие черты своей упырьей натуры, а именно: рык, тихий, но неприятно низкий, клыки в полпальца длиной, и неприязненное выражение лица.
– Не бойся, – сказал Орнольф Марине. – С ним случается. Это не опасно.
– Мне не нравится, – Хельг вновь заговорил по-человечески, правда, не заботясь о согласовании слов. – Что-то случилось. Здесь не должно быть колдунов. Не было.
– Когда ты проверял в последний раз?
– Пять лет назад.
Глаза его нехорошо посветлели. Орнольф почти увидел, как расползаются из дома нити паутины. Паук искал двоих смертных, которых видел лишь мельком. Хотел взглянуть на них еще разок, на сей раз не глазами. Тактильным ощущениям он до сих пор доверяет больше, чем зрению и правильно делает, надо заметить.
Но прежде чем Орнольф успел начать объяснения для Марины, которая – беда с этими детьми! – уже опять ничего не понимала, Хельг вскочил на ноги, судорожно сжав кулаки. Это значит, кончики пальцев его больно ударило отдачей. И это означало, что он никого не нашел. А такого быть не могло, если только парней не убили.
Ох, злые боги, сумасшедший Паук вообразит сейчас…
– Ты их не убивал! – как можно жестче напомнил Орнольф. – Ты. Никого. Не убил. Лучше подумай, может, они – одержимые?
– Нет.
– Лишенные душ?
– Нет.
– А зомби? – подала голос Марина. – Может, они зомби?
Альгирдас хотел было сказать… и передумал. Орнольф соображал не так быстро, но он тоже успел закрыть рот раньше, чем возразил. Дикое предположение Малышки, наслушавшейся страшных историй и лишь поверхностно знакомой с тонкой наукой чародейства, при внимательном рассмотрении показалось не таким уж диким.
Люди без души не способны чувствовать. Неважно, о каких чувствах речь. Они ведь живые, так что лишены даже обычной для мертвецов ненависти ко всем, кто еще не умер. И точно так же недоступны им и похоть, и любовь, и злоба, и зависть – и все, что еще можно вспомнить. Но прикажи зомби вести себя по-человечески, и они будут делать все, чтобы казаться людьми.
Все так, но здесь не Гаити, не Майами и не Луизиана, и местные духи вряд ли достаточно гостеприимны, чтобы принять на своей земле чужаков. А без помощи Барона Самеди человеческую душу не заточишь в бутыль – это вам не джинн из сказки.
– Здешние духи давно сбежали отсюда, Хельг. Еще в прошлом веке. Я же рассказывал тебе о «борьбе с суевериями».
Да… рыжий рассказывал. И направляли эту борьбу охотники, выпестованные когда-то самим Пауком. Они отлично справились, они действительно сделали много полезного. И они зарвались, за что и поплатились…
Нет. Не надо об этом. Это не важно.
Важно то, что теперь здесь некому встретить незваных гостей, особенно, если эти гости пришли совсем недавно.
Но кто их позвал? И зачем? Зачем кому-то делать зомби из молодых парней?
– Забыл о Дювалье? – поинтересовался Орнольф.
Да нет, конечно, не забыл. Умный был мужик, Папаша Дювалье, и маги у него на службе состояли – как на подбор. Другое дело, что использование дешевой рабочей силы выгодно где-нибудь на плантациях, а здесь какие плантации?
– Зомби много чего могут. Не только тростник рубить.
Тоже верно.
– Но я слежу за унганами… – Альгирдас решил наконец озвучить размышления. Маринка-то не понимает его с одного только взгляда, – и за мамба, и за бокорами тоже. Их немного – настоящих, тех, кто способен делать зомби. И уж точно ни одного такого нет здесь.
– Если я спрошу, уверен ли ты в этом…
– Побью.
– Люблю тебя за постоянство, – хмыкнул Орнольф. – Просто хотелось убедиться, что ты не забыл о современных скоростях распространения информации. Особенно вредной информации.
– Я не забыл.
– Я понял.
– А вам не кажется подозрительным, – вновь заговорила Малышка, – то, что Альгирдасом заинтересовались почти сразу, как только мы здесь появились? Сразу после… – она помялась, – после того, как он помог… Волку.
– После того, как мы помогли Волку. Без тебя ничего бы не вышло.
– Ну… да. Нет. То есть, я просто хочу сказать, мы же ведь перешли дорогу тому человеку, за которым охотятся Норданы. Помешали ему.
– Это день здравых мыслей в устах младенца, – как-то даже мрачно сказал Орнольф. – Мне гордиться тобой, ребенок, или уже начинать бояться?
– Да иди ты… – буркнула Малышка, чем вызвала полное одобрение Альгирдаса. И правильно! С рыжим иначе нельзя – зазнается.
Все, что Маришка знала о зомби, исчерпывалось упоминанием о них во вводных лекциях по ритуальной магии. Оттуда и запало в память, что для создания зомби нужно пленить душу человека. Запало – и всплыло. Да как вовремя!
Было очень приятно, что и Орнольф, и даже Альгирдас, взглянули на нее, ну, пусть не с уважением, но уж точно с удивлением.
И очень обидно, что ее не захотели взять с собой. Альгирдас сказал, что ей нужно отдохнуть, что пора браться за учебу, что уже час дня, а она еще ничего не сделала. Последнее было совсем уж глупо. И главное, ну ладно бы Орнольф говорил ей, что делать, а то ведь Альгирдас – почти союзник! Как на байке гонять по мокрой дороге, так он не беспокоится, а как ехать на поиски унгана, так она – ребенок, и ей надо учиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90