– Что-нибудь помнишь из тех дней?
– Довольно много. А что?
– Помнишь «Синдбада»?
– «Синдбада»? Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Прошлой ночью мне приснился сон про тебя. Мне приснилось, что я – это ты, и мы живем в том доме в Италии.
– Ты был мной?
– Я был тобой, и сидел в большой желтой комнате, где все собирались во время ночной грозы. А твой отец играл на пианино, чтобы утихомирить дождь.
Она резко выпрямилась на кровати.
– Верно! Ой, Уокер, а я совсем забыла. Просто мистика! Расскажи мне все сейчас же. Во всех подробностях.
Когда я закончил, ее щеки горели и на лице светилась широчайшая улыбка из всех, что я видел в эти дни.
– Это так… У меня просто мурашки по коже. «Синдбад»! Как ты мог узнать про «Синдбада»? А знаешь, почему я прозвала его так? Потому что иногда я воображала, что это мой парусник и я отправляюсь навстречу приключениям. Проплываю мимо острова сирен. Я просто затыкала уши и думала, что нужна уйма воску, чтобы не слышать их голосов. В то время моим любимым фильмом было «Седьмое путешествие Синдбада». Ты видел этот фильм? С циклопами и принцессой, которую уменьшил злой волшебник. Я даже помню актера, который его играл. Торин Тетчер.
– Ты говоришь, как Венаск. Он знал, кто исполнял роли в любом фильме.
– Синдбад. Я смотрела этот фильм шесть раз. Когда джина в лампе просили что-то сделать, он кланялся и говорил: «Попытаюсь, мой господин, попытаюсь»… Ты был мной, маленькой девочкой в Лавено. Уокер, это должно означать что-то хорошее. Может быть, поворотный момент. Все другие твои сны были такие странные и тревожные. А в этом только детство и волшебство.
– Твое детство. Это прокол.
– Нет, это красота! Разве не было бы здорово, если бы это случалось с нами всегда? Если бы ты видел мои сны, а я – твои? Мы бы так хорошо узнали друг друга, что могли бы стать…
– Однояйцевыми близнецами.
– Ха-ха. Не смешно.
– Как ты себя чувствуешь сегодня?
– Хорошо. Особенно после твоего рассказа. Мне грустно, что ты уезжаешь, но со мной все в порядке. Впрочем, слушай, есть одна вещь. Не надо мне звонить оттуда так же часто, как звонишь здесь. Это очень мило, но одиннадцать звонков в день из Германии не улучшат наш счет в банке.
– У нас есть много о чем поговорить, когда я в отъезде.
– Это верно. Так как долго тебя не будет?
– Три дня. Я вернусь ночным поездом во вторник.
– Ладно, тогда пять раз в день достаточно.
Ночной поезд в Кельн – суровое дело. Ночные поезда в Италию набиты возбужденными туристами и любовниками, спешащими провести выходные в Венеции в «Даниэли». Поезда на север, особенно в сердце немецкого бизнеса, тихи и полны усталых мужчин в мятых костюмах, с распущенными галстуками, вяло копошащихся в своих портфелях.
За несколько минут до отправления я сидел в купе первого класса один. На коленях у меня было немецкое издание сказок, но лишь потому, что мне хотелось прочесть несколько других историй. Читать «Румпельштильцхена» мне больше не было нужды.
Дверь купе отодвинулась, и вошла женщина. Увидев ее, я вспомнил монолог одного моего товарища по общежитию в колледже; мы тогда трепались о женщинах.
– Иногда увидишь на улице такую красавицу, что хочется подойти, приложить руку к ее губам и прошептать: «Ничего не говори. Пойдем со мной». Ее надо сразу же уложить в постель, не дав сказать ни слова. Так как, что бы она ни сказала, это лишь испортит ту красоту, что ты увидел в ней в первый момент. Понимаешь? Пока молчит, она совершенство.
Женщина напротив обладала именно этим типом совершенства. В блестящей куртке из черной кожи и юбке, с маленьким восточным лицом то ли чувственного ребенка, то ли невинной женщины, с длинными прямыми волосами, черным водопадом ниспадавшими на плечи. Я улыбнулся ей и отвернулся к окну.
– Это место не занято? – громко проговорила она по-английски.
– Нет. Вам помочь с багажом?
– Это было бы очень мило с вашей стороны. Она уже сидела, когда я встал, чтобы положить ее чемодан от Луи Вуаттона на полку. Похоже, она привыкла, что всю жизнь ей помогают мужчины.
– Большое спасибо. Вы говорите по-английски? – Да.
– Слава богу. А то я так устала говорить на чужих языках. Вы едете во Франкфурт? Далековато, не правда ли?
Через час после отправления Кико рассказала мне все о своей работе моделью в Европе, об итальянском дружке, не ценившем ее в должной мере, и о том, как одинока жизнь. Она спросила, нельзя ли ей сесть на мою сторону, а сев, каждые несколько слов сопровождала прикосновением к моей руке, колену…
Если бы такое случилось до Марис, я был бы счастлив. А так я улыбался и с сочувствием выслушивал ее, но не делал никаких попыток ответить взаимностью на ее тепло. Очевидно, она не привыкла к такому, и ее лицо выражало все большее и большее недоумение. Еще через десять минут долгих взглядов и длинных ногтей на моем колене я дотронулся до ее руки и сказал, что женат.
– И что? Ваша жена в этом поезде?
– Нет, но она в моих мыслях, и этого достаточно.
Разозлившись, как прихлопнутая пчела, Кико встала и потянулась к своему чемодану. Я предложил свою помощь, но она лишь бросила на меня убийственный взгляд и даже не поблагодарила.
Она была маленького роста, и ей пришлось тянуться к ручке чемодана. От рывка чемодан свалился с полки ей на голову, и она ударилась затылком о стену. Чемодан упал на пол. Красавица вскрикнула и, согнувшись, повалилась лицом на сиденье перед собой. Затылком она ударилась о привинченный к стене металлический крючок для одежды, и все залило кровью – кожаную куртку, белые руки, черную шелковую блузку.
С закрытыми глазами женщина что-то бормотала, то ли от потрясения, то ли от боли. Я склонился над ней и произнес это. Только что я чувствовал на пальцах теплую кровь и мокрые липкие волосы, и вот уже – только теплые сухие волосы. Приподняв ее голову и велев открыть глаза, я сказал, что все в порядке.
Какое-то время я посидел, успокаивая ее, убеждая, что она заснула и что-то кричала во сне про падающий чемодан. Но вот же он – по-прежнему лежит на полке. Это просто дурной сон.
Когда стало ясно, что все в порядке, я взял свой багаж и вышел из купе. Но сперва я усыпил мою попутчицу. Это было проще простого.
На следующее утро в Кельне у меня было два часа до прибытия моего следующего поезда. Выпив плохого кофе в вокзальном ресторане, я нашел телефон и позвонил Марис. Я сказал ей, что звоню из гостиницы и что у меня прекрасный номер с видом на Кёльнский собор.
– Как он выглядит? Похож на Святого Стефана в Вене?
Я никогда раньше не был в Кёльне и ничего не знал об этом. Мне были видны лишь поезда, рельсы и снующие пассажиры. Закрыв глаза, я снова произнес это, и передо мной возникла яркая картина готического собора, витражи четырнадцатого века, гробница волхвов внутри церкви. Я продолжал вкратце описывать город, в том числе Римско-германский музей и его собранную из миллионов частиц «Мозаику Диониса», и даже электропоезд через Рейн. Марис сказала, что я говорю, как экскурсовод, и в ее голосе звучала зависть.
В полдень я сошел со своего второго поезда. На все необходимое мне требовалось три часа. Единственной настоящей трудностью было – найти то место.
На обратном пути в Вену я не спал, а смотрел в окно на встающее над австрийскими пейзажами солнце. Пустив мысли на самотек, вот что я увидел. Или ощутил. Или понял где-то в глубине.
Лето в Ист-Гемптоне, на Лонг-Айленде. У родителей Виктории Маршалл здесь дом на берегу океана, и они пригласили меня на выходные. В тот вечер мы пошли на спектакль в театре Джона Дрю. Сам спектакль был скучный, самым интересным за эти два часа была рука Виктории у меня на бедре. Это было не похоже на нее. В колледже мы провели несколько месяцев, кувыркаясь в моей узкой кровати, стягивая друг с друга одежду, слишком пылкие и неуверенные. Она хотела сохранить девственность до замужества, но в то же время любила меня, и потому не знала, что делать. Она хотела спать со мной, но хотела и соблюсти данный себе обет. Я любил ее, но она начинала приводить меня в замешательство.
В этот вечер в театре ее рука, поглаживающая мне бедро в дюйме от ее пуританских родителей, говорила мне нечто новое. Неужели? Она говорит «да»?
Родители знают свою дочь и не беспокоятся, что может случиться нечто нежелательное, если их нет поблизости, чтобы присматривать за моими шалостями. После спектакля они выпили с нами и поднялись в свою спальню.
Мы с Викторией сидим на кушетке. У меня в руке бокал, но все во мне так горит, что лед растаял. Она ждет, пока дважды не раздается звук спускаемой воды в туалете и затем звуки, сопровождающие укладывание родителей в постель, а потом поворачивается ко мне, и в ее глазах дымка и обещание. Виктория ничего не говорит, но когда протягивает руку, чтобы дотронуться до меня, я чуть не отшатываюсь, потому что наконец пришел этот момент, и я не могу поверить. Она не только прикасается ко мне, но тянет за собой на пол.
– У тебя с собой это самое? – шепчет она. – Да.
– Хорошо. Виктория начинает раздеваться. Я тоже. Когда на ней ничего не остается, я в последнюю минуту вспоминаю, что положил это самое в бумажник. Дрожащими руками я надрываю пакетик, но оставляю это в обертке. Я боюсь, что пол будет скрипеть и выдаст нас, но это молчаливый соучастник.
Мы целуемся и ласкаем друг друга и распаляемся. Приближается момент, которого я ждал почти год. Я трогаю ее между ног, и она такая влажная, как мне еще не доводилось встречать. Невероятно. Отодвинувшись, я достаю презерватив. Он выскальзывает из упаковки и расправляется кружком у меня на ладони. Натянуть его – никаких проблем. Когда я оборачиваюсь к Виктории, она прекрасна, как никогда. Я нежно трогаю ее ноги. Они быстро раздвигаются, и она уже мотает головой.
Но я не могу проникнуть в нее. Я помогаю себе руками, и она тоже делает все возможное, но все без толку. У меня просто ничего не получается. Она уже широко раскрыла глаза, и они говорят что-то, чего я не слышу. Она боится? Испугалась, что она слишком маленькая и так будет всегда? Или в ее глазах отвращение? Как мог я быть таким неуклюжим и неумелым?
Мы пытаемся и пытаемся, и наконец мой пенис безнадежно сдается и говорит «спокойной ночи». Мы лежим на боку, по-прежнему лаская друг друга, но уже ясно, что ничего не вышло. Что дальше?
Я вижу все это, но в этом ничего нового. Я был там и слишком хорошо помню ту кошмарную по своей неловкости ночь. Отличие в том, что своими новыми глазами я вижу кое-что еще. Я вижу нечто вне дома, сидящее на щипцовой крыше Маршаллов.
Он был там все время и наблюдал за нами. Скорчившись, как чудище Фюсли, приложив руку ко рту, он хихикает и фыркает, стараясь не производить шума, чтобы никто внутри не узнал, как некто на крыше прислушивается к безнадежному молчанию двух девятнадцатилеток.
Я позвонил ему.
– Как ты узнал мой номер?
– Я хочу пригласить тебя на ужин.
– Когда? Где ты взял мой номер?
– Можешь прийти сегодня вечером?
Он подозрительно помолчал, но у него не было другого выхода. Я знал это, а он нет.
– Сегодня? Почему сегодня?
– Мне нужно с тобой поговорить.
Я его убедил. Мы приготовим его любимое блюдо, и именно так, как он любит. Я рассказал, что во сне вспомнил, как его готовить. Я даже назвал его один раз папой, и это, наверное, сработало. Он согласился. В семь часов.
Я позвонил Марис и сообщил ей, что приеду на день раньше. А потом отправился по магазинам.
Они порывались помочь, но я сказал, что они мои гости и потому не хочу слышать ничего подобного.
На рынке я купил Tafelspitz , Kren , яблочный соус, все необходимое для татарского соуса. Две бутылки красного австрийского вина. Меню старое, но должно всем очень понравиться. Если мы вообще будем есть. Во всяком случае, я не предполагал, что вечер будет долгим.
Телевизор привел их в восторг, они просто не могли оторваться. Смотрели хронику о голоде в Африке, фильм Бада Спенсера, хор из земли Форарльберг, певший знакомые им песни. Это их особенно порадовало.
Остаток дня я провел на кухне. Марис была такой хорошей стряпухой, что я давно уже сам не готовил больших обедов. Мне понравились часы, проведенные за этим.
В шесть я закончил и пошел принять душ. Предстоял великий вечер, и я хотел выглядеть соответственно.
В шесть тридцать они настояли на том, что накроют стол. Я позволил, потому что, наверное, им и так было неловко, что я все готовил один.
Примерно в семь раздался звонок. Я, как всегда, в сопровождении Орландо, пошел в прихожую. Теперь, зрячий, он ходил быстрее, но обаяние его личности осталось прежним.
Открыв дверь, я увидел лишь большой букет цветов в блестящей пластиковой обертке. Он выглянул из-за букета, склонив голову набок, и сказал:
– Я принес тебе цветы. Раньше ты любил розы. Я с улыбкой взял их.
– И по-прежнему люблю. Очень мило с твоей стороны, папа. Заходи.
Я пропустил его, протянув руку в стороны гостиной.
– Ужин почти готов.
Он сделал несколько шагов, но тут у его ног начал виться Орландо, так, что старик чуть не споткнулся.
– Прочь отсюда! Терпеть не могу кошек! – Он выбросил вперед руку, растопырив пальцы, и Орландо мгновенно упал на спину, мертвый.
Я тоже протянул руку, растопырив пальцы, и кот снова открыл глаза.
Старик замер спиной ко мне и не двигался.
– Твое имя Вдох, папа. Пошли, ужин готов. Он медленно двинулся вперед. А что ему оставалось?
В дверях гостиной он увидел двух женщин на кушетке. Обе сложили руки на коленях поверх расправленных шелковых платьев. Довольно невзрачные, они, со светящимися ожиданием лицами, выглядели в этот момент прелестно.
– Папа, хочу познакомить тебя с сестрами Вильд, Дортхен и Лизеттой.
Только тут он обернулся и взглянул на меня.
– Что это значит?
– Все вы мои гости, я пригласил вас на ужин.
– Что за чертовщина, Вальтер? Кто это такие?
– Ты не знаешь?
– Если бы знал, не спрашивал бы! Я повернулся к женщинам.
– Дамы, прошу извинить моего отца. Он, должно быть, устал.
Папа схватил меня за пиджак и притянул к себе.
– Что ты затеял, Вальтер? Что происходит? Его лицо не выражало страха, а лишь недоверие и злобу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35