Скажи мне мое имя, Вальтер.
Я хотел было ответить, но остановился.
– Сначала скажи, зачем ты здесь. А потом я тебе скажу.
– Я всегда был здесь. Каждый раз, когда ты возвращаешься, я здесь. Каждую твою жизнь я здесь, чтобы увидеть, готов ли ты вернуться домой, ко мне. Моя самая большая ошибка заключается в том, что я дал тебе вырасти. Мне следовало оставить тебя маленьким. Маленьким ты так меня любил! Тогда ты не думал о девках, ты хотел быть только со своим папой. Зачем я дал этому случиться?
– Так сны были настоящие? Я прожил все эти жизни?
Он захлопал в ладоши.
– Да! Да! Знаешь, как я счастлив услышать этот вопрос? Это твоя тридцать первая жизнь. И ни в одной из прошлых жизней ты не понимал, что происходит. Это первый раз! А значит, ты уже близко. Как меня зовут, Вальтер? Скажи папе его имя.
– Нет. Еще нет. Зачем мне пришлось прожить все эти жизни? Какова цель?
– Цель? Ты не помнишь? Не помнишь, как предавал своего отца? И теперь опять, с этой сучкой в больнице! Но теперь все будет иначе, если ты не переменишься, мой мальчик. О да, на этот раз у тебя не будет другого шанса. Даже отцы в конце концов теряют терпение. В каждой жизни ты все больше и больше напоминал свою мать. Вы оба обещали – и оба лгали. Может быть, это у тебя в крови. Может быть, я ошибался, думая, что, если научу тебя, если воспитаю правильно, ты будешь не таким и увидишь, насколько лучше быть похожим на меня. На твоего отца!
Холодно, как только мог, я проговорил:
– Мой отец в Атланте.
Его ответ прозвучал еще холоднее:
– Да ну? Посмотри телевизор. Посмотри на себя, Уокер.
Через мгновение я узнал это место. Я бывал там столько раз с тех пор, как мои родители рассказали мне, откуда я действительно взялся. Переулок позади ресторана «Конрой» в Атланте. Разница лишь в том, что теперь там стоял «шевроле» 1956 года выпуска и вокруг было гораздо чище, чем мне запомнилось. В дальнем конце переулка показался карлик, держа что-то в руках. Что-то большое, завернутое в белое одеяло. Он подошел прямиком к одному из мусорных бачков позади ресторана и, поцеловав что-то в одеяле, осторожно положил свою ношу внутрь.
Потом наклонился над бачком и прошептал:
– На этот раз. На этот раз возвращайся домой, Вальтер,
Звук приближающихся шагов заставил его отпрянуть. Бросив последний ласковый взгляд, маленький человечек поспешил прочь.
Из другого конца переулка, раскачиваясь, шел какой-то бродяга, заглядывая во все бачки. Дойдя до этого, он глянул раз, другой, и вдруг его лицо изменилось. Он осторожно вытащил из бачка сверток, и только тут я увидел, что к одеялу приколота булавкой записка. Бродяга тоже ее увидел, пялясь своими пьяными глазами.
– Вот так раз! Ребенок! Погоди, что тут сказано? «Его имя… Уокер . Пожалуйста, позаботьтесь о нем». Вот тебе и раз, Уокер. Похоже, кому-то ты не нужен. – Прижав ребенка к груди, он, пошатываясь, побрел прочь. По пути записка упала, он не заметил.
Стоило ему уйти, как по переулку протарахтел мотоцикл и наехал на записку. Каким-то образом она прилипла к колесу.
– А теперь скажи мне мое имя, сынок.
Я и пальцем не тронул монитор, он сам взлетел со стола Марис и взорвался в воздухе.
– Пошел на хрен, папа.
– Как ты?
– Хорошо.
– Выглядишь ты не очень хорошо. И даже очень нехорошо.
– Я беспокоюсь. От этого морщины.
– Иди сюда.
– Я не могу двигаться.
– Все равно иди.
Я встал и подошел к ее кровати. Она была бледна и в то же время сияла.
– У нас будет ребенок. Что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что люблю тебя, и я очень счастлив. Она нахмурилась.
– Судя по голосу, тебя это не очень взволновало.
– Марис, не знаю, как положено выглядеть, когда обнаруживаешь, что станешь отцом. Наверное, я потрясен.
– Это лучше. Пожалуй, я тоже потрясена, но это же хорошо, верно? Прошлой ночью я так перепугалась. Подумала, что вот оно. Что пришел мой час. С ума сойти, как через двадцать четыре часа радуешься всей этой крови.
– Что сказал доктор?
– Что мне лучше бы пару недель полежать на спине. Это мне не понравилось – значит, мы не сможем пожениться, пока я отсюда не выйду.
– С этим можно подождать. Никто из нас никуда не денется.
Она взяла меня за руку и крепко сжала.
– Как мы его назовем? Я думаю об этом с тех пор, как мне сказали. Надеюсь, ты не возражаешь, но я не хочу называть ребенка ни Уокером, ни Марис. Не люблю, когда люди называют детей в честь себя.
– Согласен. А как тебе понравится Вальтер?
– Вальтер? Откуда ты взял это имя?
– Ниоткуда. Это шутка.
– «Вальтер Истерлинг» – звучит как жирный банкир. – Она снова сжала мне руку. – В этой больнице у меня взяли всевозможные анализы. Врачи ведут себя очень мило, но все время ко мне приходит кто-нибудь новый и берет новый анализ.
– Марис, извини, если я не очень хороший собеседник. Я вроде как окаменел. Это ты прошла через все эти муки, но, похоже, от ночевки в холле у меня все идет кругом.
– Понятно. Когда мне сказали, что ты там ночевал, мне захотелось выбежать и поцеловать тебя. Это было не нужно, но я рада, что ты так сделал.
Хотя накануне Марис провела адскую ночь, известие о ребенке так подняло ей дух, что она без умолку болтала, пока не выбилась из сил. Сначала это проявилось в ее глазах – я буквально видел, как что-то уходит из них, пока они не закрылись на долгую секунду.
– Пожалуй, мне надо поспать, дорогой.
– Да, конечно. Но тебе лучше?
– Я чувствую себя ужасно, но не волнуйся. У нас будет ребенок, Уокер. Ты знаешь, как я хотела этого. Я тебе не говорила, но однажды, еще с Люком, у меня была задержка, и я подумала, что забеременела. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой истерзанной. Когда цикл восстановился, я так обрадовалась, что заплакала. И потом мне всегда было стыдно своей радости, но теперь я знаю, что была права. Теперь все правильно, и я чувствую, что самое лучшее у нас только начинается. Это правда.
– Знаешь, это величайший комплимент.
– У нас будет хороший ребенок. Ты заслужил комплимент.
Я позвонил из телефонной будки рядом с больницей.
– Алло?
– Миссис Бенедикт? Это Уокер Истерлинг. Миссис Бенедикт, не могли бы вы поговорить со мной несколько минут? Это действительно чрезвычайно важно.
– Нет. Не знаю. После того что прошлый раз случилось с Лиллисом, я не хочу, чтобы вы снова приходили. Вы понимаете.
– Понимаю, все понимаю. Но мы можем встретиться в кафе. Миссис Бенедикт…
– Зачем нам говорить? Я все рассказала.
– Я хотел поговорить о Каспаре Бенедикте. Я кое-что разузнал о нем и хочу сообщить вам.
– Что именно?
– Пожалуйста, давайте встретимся. Я в пяти минутах от вас. Мы можем зайти в кафе напротив.
– Хорошо, но только на несколько минут. Я попрошу герра Лахнера посидеть с Лиллисом.
Она пришла в кафе в оранжевом домашнем платье и розовых шлепанцах. Официантка знала ее и, не спрашивая, принесла бокал белого вина.
Пока Элизабет пила, я внимательно рассматривал ее лицо, стараясь разглядеть женщину из моего сна о событиях сорокалетней давности. Некоторые люди сохраняют свою внешность на всю жизнь. Толстеют они или худеют, лицо остается с ними, как отпечатки пальцев. Жена Морица относилась к другой категории. Во сне она была худая, осунувшаяся после войны. С тех пор ее лицо раздобрело от картошки и хлеба – и белого вина в одиннадцать часов утра.
– Ну, что еще?
– Вы говорили, что Каспар Бенедикт обладал особой силой. Что вы имели в виду?
Она пила и кивала. Ее бокал уже на три четверти опустел, и она махнула рукой официантке – повторить.
– Я вам сказала, что я из Греции и видывала людей, обладающих особой силой. Хотите верьте, хотите нет, но я видела призраков, и одна женщина точно предсказала мое будущее по костям ягненка.
– Да, я помню. Если поверите, миссис Бенедикт, я бы хотел вам рассказать один мой сон. Он может напугать вас, но необходимо, чтобы вы его выслушали.
– Этот карлик, потом война, потом Лиллис – уже мало что может меня напугать. Рассказывайте.
– Хорошо. Во сне я военным эшелоном приехал из Франции на вокзал Вестбанхоф. Буро-зеленые вагоны набиты солдатами, возвращающимися с войны. Я выглядываю в окно, но не могу разглядеть вас и папу.
При этих словах Элизабет поджала губы. Я ожидал, она что-то скажет, но она лишь закрыла глаза и покачала головой.
– Можно продолжать? – Да.
– Я пытаюсь придумать, что скажу вам, если вы там, но голова пуста. Сегодня или когда там удастся лечь с вами в постель, я хочу сказать вам это. Я хочу сказать, как я возбужден от вида и… прикосновений, так что просто нет слов.
– Что еще?
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Да. Что дальше? Официантка принесла еще бокал, но Элизабет лишь обхватила его рукой.
– Я схожу с поезда с двумя большими вещевыми мешками. В одном две пары красных шелковых трусов, которые я приобрел для вас в Париже. Когда поезд с визгом останавливается, я вижу вас и папу, вы стоите метрах, наверное, в двадцати от меня на платформе. Вы машете рукой и хотите броситься ко мне, но папа вас удерживает.
Не открывая глаз, она выплюнула:
– Мерзкий недомерок. Я буду помнить это всю жизнь. Какая наглость! Он схватил меня за локоть и сказал громко, так что слышали все вокруг: «Я первый. Думаешь, он хочет увидеть тебя раньше, чем своего отца?» Мне и так-то было неловко стоять там с ним. Люди могли подумать, что между нами что-то есть.
– Конец сна: я обнимаю папу и через его плечо смотрю на вас. Мне было нужно видеть, где вы. Прежде всего я хотел видеть вас.
Она издала хриплый смешок, словно хрюкнула.
– Знаю. Ты сказал мне это в ту ночь. – Она открыла глаза, – Вам это приснилось?
– Вы не удивлены?
– Чему? Я верю в реинкарнацию. Да, когда вы захотели прийти поговорить со мной, мне это показалось несколько странным. Но, увидев ваше лицо, я убедилась, что внутри вас происходит что-то еще.
– Тогда мне нужно еще кое-что рассказать вам. Мы просидели там час. В какой-то момент она позвонила мужчине, присматривавшему за Лиллисом, и сказала, что задержится.
Я рассказал ей обо всем, за исключением компьютера и сказки. О снах, о пророческих видениях, о смерти моих друзей. В отличие от первой нашей встречи, она была неразговорчива, но когда говорила, то задавала интересные и проницательные вопросы. Я начал понимать, чем она так привлекала своего мужа. Под конец я описал встречу с велосипедистом и как он приветствовал мое возвращение в Вену, назвав меня Реднаскелой.
– Мне холодно.
– Не накинете мой пиджак? – Я стал снимать его.
– Это не поможет. Мне холодно внутри. С этим вы ничего не можете поделать. Мой друг герр Лахнер встретил свою сестру из их прошлого воплощения. Она живет в Перхтольдсдорфе. Теперь я встретила моего мужа. Глядя на вас, я не удивляюсь.
Она говорила с подозрительным спокойствием. Я проник в ее душу?
– Миссис Бенедикт, допустим, это правда. Допустим, я ваш бывший муж, а Каспар Бенедикт тоже вернулся в виде человека на велосипеде.
– Потому-то мне и холодно. Думаю, это правда. Я хочу знать, какую гадость он устроит нам на этот раз. Вы видели Лиллиса. Что еще он может сделать?
– Вы знаете, почему он сделал такое с вашим сыном?
– Это был также сын Морица. Вы когда-нибудь видели человека без Spatzy?
– Spatzy? Что это такое?
– Пенис. Член.
– Нет.
– А я видела: Каспар Бенедикт. Карлик без члена. Можете придумать худшее сочетание? Я всегда гадала, как же он сделал Морица. Однажды я зашла перед обедом за Морицем в лавку. Старик не знал, что я рядом, и расхаживал по дому в одной рубашке. Ни штанов, ни трусов. Я не могла не увидеть, понимаете? Я видела его всего секунду или две, но там ничего не было – во всяком случае, не разглядеть невооруженным глазом. Там было только что-то красное и, не знаю, глянцевое, что ли. Как рубец после ожога.
– Румпельштильцхен.
– Что?
– Ничего. И что вы сделали, увидев это?
– У меня захватило дыхание. И я, наверно, издала какой-то звук, потому что тут он меня увидел.
Я подался вперед:
– И что он сделал?
– Свинья! Он быстро натянул штаны, но потом спросил, не хочу ли я лизнуть его в это место. Вот тогда мы действительно возненавидели друг друга. Я никому не позволяю разговаривать так со мной. Никому!
Едва слышно я прошептал:
– Он не человек.
– Кто бы он ни был, теперь или раньше, человеческого в нем немного. Вы не знаете, как он обращался со мной еще до появления Лиллиса. Говорю вам: он ненавидел меня, потому что знал, как любит меня его сын. Сначала он не обращал на меня внимания. Но когда узнал, какая между нами любовь, то стал в миллион раз хуже… Мне претит сама мысль, что он мог вернуться. Как я обрадовалась, услышав, что он повесился! Я провела самую страшную ночь в жизни, смеясь и плача, когда его нашли на Грабене с веревкой на шее… И знаете, что я сделала с его телом?
– Да. Но почему вы… не потрясены тем, что сидите напротив Морица?
– Потому что вы не Мориц. Вы похожи на него и помните кое-что обо мне, но я не испытываю к вам никаких чувств. Это как случайно встретить старого друга через сорок лет. Лицо может быть знакомым, и у вас могут быть приятные воспоминания, но это не тот человек, которому вы отдали свою душу. Единственное, от чего бы я запрыгала или упала в обморок, – это если бы увидела, как он входит в эту комнату. Я бы узнала, что это он, как знаю, что вы – это не он. Он бы подошел и сказал то, о чем знаем лишь мы двое.
– Я знаю кое-что из этого, миссис Бенедикт.
– Ну и что? Вы не знаете всего. И этим отличаетесь от Морица. Разрозненные мелкие частички не составляют человека. Человек получится, только если собрать вместе их все.
Через неделю я совершил огромную ошибку. В больнице Марис становилось все лучше, и врачи уже поговаривали о том, чтобы отпустить ее домой пораньше, если и дальше она будет так же поправляться.
А на другом конце города мне становилось все хуже. Однажды ночью мне приснилось, как на рубеже веков я занимался в Вене проституцией. Казалось бы, полная бессмыслица; но, проснувшись и вспомнив, что «папа» говорил про тридцать одну мою жизнь, я понял, что это была одна из них. Сон был неистовый, чувственный, полный оперных певцов-гомосексуалистов, баронов-трансвеститов и борделей прямиком из пьес Жана Жене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35