– Спасибо, Вернуро, – сказал он. – Спи пока здесь. Я разбужу тебя, когда буду уходить.
Вернуро согласно кивнула, но он этого уже не видел, потому что быстро прошел к дальней двери. Служанка прикрыла ее неплотно. Там, в большой комнате, на ложе, лежала Нубнофрет, закутавшись в целую гору покрывал. Хаэмуас видел, как при дыхании чуть вздымается ее грудь. Воздух наполнял сладкий аромат цветов яблони, которые стояли в вазе у изголовья. Этот дурманящий запах подействовал на него странно; Хаэмуас тихонько подошел к кровати и осторожно присел на краешек. Ему вдруг припомнились все, подобные этой, весенние поездки в город фараона, а вместе с ними его охватил и целый вихрь прежних, старых переживаний, долгое время дремавших в душе, переживаний отрочества и юности, относящихся к той поре, когда он и сам жил в этом дворце.
– Нубнофрет, – позвал он шепотом, – ты спишь?
Она что-то пробормотала в ответ. Нубнофрет повернулась, и покрывало соскользнуло вниз, до самой талии. На ней была совсем тонкая ночная сорочка, и взгляд Хаэмуаса в тот же миг приковали к себе ее груди, большие и мягкие, с темными ореолами посередине и всегда твердыми сосками. До него доносилось тепло и легкий аромат ее тела, а сам он, дрожа, поплотнее запахнул плащ. Ее спутанные волосы, в которых тут и там блестели пряди седины, разметались по подушке, лицо во сне было спокойным и гладким.
Хаэмуасу вспомнились первые дни их супружества, когда они предавались любви очень часто, иногда ради желания лучше узнать друг друга, а не просто подчиняясь зову страсти. И все же им было хорошо вместе. «Ни ее, ни меня нельзя назвать людьми импульсивными, – размышлял Хаэмуас, – но иногда на нас нападало такое озорство и игривость, что мы вели себя совсем как расшалившиеся дети. Интересно, помнит ли она те дни, скучает ли по времени, когда мы были так близки? Или, с наслаждением предаваясь исполнению своих многих обязанностей, она думает теперь, что те времена не более чем глупая юность, которая наконец-то миновала? Она знает, что я редко тревожу покой своих наложниц. Бывает ли так, чтобы она ждала меня на своем ложе? Мы по-прежнему иногда предаемся любви, но скорее следуя условностям и заведенному порядку, машинально исполняя лишь одну из многих своих обязанностей. О Нубнофрет, желанная и суровая, куда ушло наше прошлое?» Порыв прошел. Он поднялся, и она пробормотала что-то сквозь сон, но когда он обернулся, она опять крепко спала. Хаэмуас отослал Вернуро в ее уголок и вернулся в свои покои.
Утром, с особым тщанием одевшись, наложив краску и выбрав украшения, Хаэмуас в сопровождении Амека, Рамоза и Иба отправился с визитом к матери. Астноферт по-прежнему сохраняла за собой титул императрицы, дарованный ей Рамзесом, когда умерла великолепная Нефертари, та, кого он любил на протяжении долгих двадцати лет. Нефертари была родной сестрой Рамзеса, следовательно, тетушкой Хаэмуаса, тогда как Астноферт была сводной сестрой царя. Теперь, в возрасте пятидесяти девяти лет, она больше не занимала место рядом с мужем, как подобает правящей царице, поскольку болезнь приковала ее к постели. Рамзес взял также в жены свою дочь, рожденную в браке с Астноферт, младшую сестру Хаэмуаса, Бинт-Анат, и вот уже десять лет как она была Верховной царской женой. Ей было тридцать шесть, и внешностью она удивительно напоминала покойную Нефертари. Ложе своего отца делила и еще одна царица, Мериет-Амон, дочь Нефертари, но истинную привязанность Рамзес питал только к Бинт-Анат. Хаэмуасу ужасно не нравилось ее семитское имя, но к ней самой он относился с теплом и любовью – она была умна, подвижна, да к тому же очень красива. Он нечасто с ней виделся, и они не писали друг другу писем, но эти редкие встречи всякий раз доставляли ему большое удовольствие.
Хаэмуас смотрел, не покажется ли она, когда он со своей свитой величественно ступал по дворцовым покоям. Рамоз, как обычно, выкрикивал о приближении царевича. Они направлялись в женскую часть дворца, где в одиночестве и царственном великолепии возлежала Астноферт. Вдалеке он заметил гордый профиль Мериет-Амон, она торжественно проплывала в окружении стражи и неумолчно болтающих придворных дам, но его сестры нигде не было видно. У входа на женскую половину он оставил Амека и Рамоза ждать, а с собой взял только Иба.
Комнаты его матери располагались недалеко от входа в гарем. Обычные двери, каких множество тянулось по стенам коридора, открывались в великолепные покои, состоящие из четырех комнат, огромных и изысканно декорированных. Из самой последней комнаты, размером поменьше и не столь роскошно убранной, можно было по крытому переходу попасть прямо в сады гарема. Астноферт любила, чтобы в дневное время ее ложе выносили в сад. Она лежала и смотрела, как ветер колышет деревья, как, сидя в траве, чем-то занимаются женщины – болтают и сплетничают, коротая томительно долгие дни, или же предаются обильным возлияниям душными летними ночами.
Именно в маленькой комнате Хаэмуас и нашел ее. Она полулежала высоко на подушках, маленькая, совершенно седая женщина, обратив к яркому потоку солнечного света свое пожелтевшее от старости ненакрашенное лицо. В углу перебирала струны арфистка, и лилась медленная задумчивая мелодия. При виде Хаэмуаса служанка принялась собирать фишки и катушки для игры в сеннет, в которую она только что играла с царицей. Астноферт повернула к нему голову, и в этом жесте, несмотря на ее физическую немощь, по-прежнему были грациозность и царственность, благодаря которым в дни своей юности она слыла первейшей красавицей. Она с усилием улыбнулась, и Хаэмуас склонился к матери, чтобы поцеловать сначала ее морщинистую руку, а потом губы.
– Итак, Хаэмуас, – начала она, тщательно и с трудом выговаривая каждое слово, стараясь сохранить правильную артикуляцию, – я слышала, тебя вновь призвали на помощь Рамзесу, чтобы вытащить его из очередных брачных тенет. Но, похоже, он находит удовольствие в том, чтобы попадаться в сети.
Другая служанка принесла Хаэмуасу стул, и он сел, наклонившись вперед и пристально вглядываясь в лицо матери. От его внимания не ускользнула дрожь ее пальцев, а также некоторая затуманенность взгляда.
– Мне кажется, мама, он специально ввязывается в неприятности ради того, чтобы сполна насладиться дипломатическими интригами и хитросплетениями, которые неизбежно затем последуют, – ответил он с усмешкой. – Как твои дела? Боли тебя больше не мучают?
– Нет, но тебе следует переговорить с моим лекарем по поводу макового настоя, что ты посоветовал мне принимать. – Плавным жестом она отпустила служанку, и та ушла, захватив доску для сеннета. Царица вновь посмотрела на сына. – Это питье теперь не так хорошо снимает приступы боли, и к тому же мне кажется, лекарь потерял твой рецепт.
Сначала Хаэмуасу хотелось сказать ей неправду, но он удержал себя. Она медленно умирает, вполне отдавая себе отчет в том, что происходит.
– Дело тут не в рецепте, и твой врач тоже не виноват, – произнес он твердым голосом. – Если принимать маковую настойку изо дня в день, постепенно мак начинает терять свою действенность, потому что человеческое тело привыкает к нему, и тогда для достижения того же результата требуется значительно большая порция. – Она кивала, не сводя с него слезящихся, но по-прежнему выразительных глаз. – Многие товары, что везут к нам из Сирии, не вызывают у меня ничего, кроме отвращения, но мак – это истинная ценность. Если бы ты страдала от временного недуга или же над тобой тяготело проклятие, снять которое было бы в моих силах, я не стал бы прописывать тебе новые дозы… – На этих словах он запнулся, но в ее бесцветных глазах с желтыми от болезни белками не было и капли сомнения или неуверенности, поэтому он продолжал: – Но ты умираешь, милая мама. Я распоряжусь, чтобы твой лекарь давал тебе столько маковой настойки, сколько ты пожелаешь.
– Спасибо, – проговорила она, и ее рот скривился в некоем подобии улыбки. – Мы с тобой всегда говорили друг другу правду, мой дорогой. Теперь, когда мы покончили с разговорами о моем здоровье, расскажи мне, почему у тебя такой измученный вид.
Он смотрел на нее, не зная, что сказать. За дверями раздался внезапный взрыв звонкого девичьего смеха – мимо проходили юные наложницы с тремя только что выкупанными обезьянками, которые тщетно пытались устроиться где-нибудь в уголке и почистить шерстку. Хаэмуас уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в комнату впорхнула пара синих птичек; они пролетели вдоль стен, мелькнули яркой молнией у окна и скрылись в листве деревьев. Внезапно Хаэмуаса охватило острое щемящее чувство – ему захотелось превратиться вот в такую беспечную пичужку, парить, ни о чем не тревожась, высоко в бескрайнем жарком небе, улететь подальше отсюда, от этой комнаты, где, невидимая, притаилась смерть и ждет только своего часа, чтобы захватить женщину, давшую ему жизнь.
– Не знаю, – произнес он наконец. – Дома все в порядке…
– Да. Нубнофрет вчера вечером составила мне компанию.
– Имения мои процветают. Отец ожидает от меня того, что и обычно…
Она засмеялась – раздался сухой резкий смешок, в котором тем не менее слышалось искреннее веселье.
– Проще говоря, всего без остатка!
– Пусть так! – Хаэмуас улыбнулся, потом вновь стал серьезным. – Однако… – У него не было сил закончить, и в конце концов он только пожал плечами.
– Ты должен серьезно заняться поисками мужа для малышки Шеритры, – посоветовала она. – Тебе необходимо какое-то новое дело, и оно – вот, прямо перед тобой.
Он не заглотил этой наживки. С матерью они в основном сходились во мнениях, исключение составлял лишь вопрос о судьбе дочери, в котором мать активно поддерживала позицию Нубнофрет.
– Есть у меня одно новое дело, оно ждет меня дома, на плато Саккары, – ответил он печально. – Если только у меня достанет сил когда-нибудь все довести до конца. Ты давно видела отца?
Тему замужества Шеритры она оставила.
– Он навещает меня раз в неделю, – ответила она на его вопрос. – И мы говорим о всяких пустяках. Он рассказывает, что в каменоломнях Силсилеха закончена вырубка стелы, на которой выбиты ты и я, Бинт-Анат и он, а также Рамзес в качестве наследника. Хотелось бы мне посмотреть на торжественное открытие.
«Можешь не сомневаться, Рамзес, мой любезный братец, непременно придет на открытие», – хотелось сказать Хаэмуасу, но он сдержался. Из немногих радостей, что еще оставались доступны его матери, мысль о том, что на троне Египта будет восседать ее сын, а не отпрыск Нефертари, доставляла ей наибольшее счастье.
– А мой брат Мернептах сейчас при дворе? – поинтересовался он.
– Нет, мне кажется, нет. Он путешествует где-то на юге, присматривает за своим строительством. Он, вероятно, навестит тебя в Мемфисе по дороге домой.
– Наверное.
Больше им нечего было сказать друг другу. Хаэмуас еще несколько минут продолжал эту беседу ни о чем, потом поднялся, поцеловал мать и вышел. Он на мгновение сжал ее руку в своей, и на ощупь она оказалась холодной и шершавой. Ему в ту же секунду захотелось очутиться под палящими лучами солнца, поднять лицо к небу и закрыть глаза при виде ослепляющего величия бога Ра.
Покинув гарем, он короткой дорогой прошел в закрытый садик, примыкавший к покоям его семьи. Там никого не было. Приближался полдень, и тени от сикомор стали совсем короткими и тонкими. Рыбный пруд блестел как стекло, отливая синевой бирюзовых плиток, выстилавших дно; в фонтанах монотонно журчала вода. Хаэмуас опустил пальцы в сверкающий поток, теплая вода на ощупь показалась ему гладкой, как шелк. Он чувствовал, как огненные солнечные лучи медленно нагревают его полотняный головной убор, заложенный жесткими складками, и это тепло доставляло ему радость. Его охватило странное, необъяснимое ощущение – он чувствовал себя, как заключенный, которому милостиво даровали отсрочку исполнения приговора, как ребенок, которого отпустили поиграть. И вот его чувства обострены до предела, жадно впитывают любое яркое, свежее впечатление, на которые так щедра жизнь вокруг. И в то же время его не оставляло некое ощущение нечистоты, казалось, будто его кожу запятнало сухое несвежее дыхание матери. Он до сих пор ощущал ледяной холод ее прикосновений. Он погрузил обе руки под струи фонтана, потом склонился вперед еще сильнее, и вот вода уже плещется у самых его плеч. «Я люблю ее, – думал он. – Дело не в этом. Я не хочу умирать, осознавая, что все мечты не более чем иллюзии». Он долго стоял так, глядя на свои руки в потоках воды, но ощущение чистоты не приходило.
Он съел легкий завтрак в обществе Гори и Нубнофрет. Гори встал сегодня поздно. Он собирался вместе с Антефом отправиться в Обитель Жизни, а оттуда взять носилки и поехать в город, на рынок. Нубнофрет получила приглашение от царской жены Мериет-Амон после полудня покататься с ней под парусом в одном из спокойных притоков Нила. Хаэмуас вполуха слушал рассказы об их планах, не переставая думать о предстоящей встрече с отцом. Он едва притронулся к пище, потом Каса поменял ему одежду, и он с должным сопровождением отправился в покои отца.
Чем ближе он подходил к средоточию дворцовой власти и могущества, тем больше становилось людей, собиравшихся в залах и приемных, которые он миновал на своем пути. Ему часто приходилось замедлять шаг, а Рамозу – выкрикивать его имя и титулы чуть громче, дожидаясь, чтобы мелкие чиновники, вельможи, рабы, слуги и чужеземцы пали ниц, выражая свое почтение царевичу. В конце концов он оказался у входа в оазис тишины и покоя – именно здесь, в небольшом помещении позади величественного тронного зала, Рамзес и вершил свои дела, здесь он сидел, принимая изъявления низкопоклонства и раболепия равно как от своих подданных, так и от чужеземных послов.
Хаэмуас ждал, пока о нем доложит верховный глашатай. Его впустили незамедлительно, и, подходя к большому, заваленному бумагами столу, из-за которого ему навстречу уже поднимался отец, Хаэмуас отметил про себя, кто еще находился в кабинете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87