– Это описание, как изготовить не знающий поражения бич, а рядом – список чудодейственных заклинаний, избавляющих от болезней.
Вместе они ходили по залу, следом за ними медленно шел Пенбу, занятый своими записями. Вдруг Хаэмуас радостно вскрикнул и остановился. В высокой нише, совсем рядом с зияющим проходом, ведущим в погребальный зал, стояли две статуи. Одна из них изображала высокую изящную женщину, она улыбалась Хаэмуасу из-под старомодного парика, выбитого из гранита и украшенного выкрашенной в синюю краску головной повязкой. Одну руку она держала на боку, а второй обхватила запястье своего мужа – высокого человека с широким и спокойным лицом. На нем были лишь короткая набедренная повязка и сандалии. Как и женщина, он улыбался. Одна нога у мужчины была вынесена вперед, как будто он сделал шаг, а в руке этот человек сжимал каменный свиток. Как и все прочие украшения в этой гробнице, скульптуры представляли собой произведения искусства такого выдающегося мастерства, какое Хаэмуасу редко доводилось видеть.
Глаза обеих статуй сияли темным огнем. Для ожерелья на шее у женщины были выбраны камни красного и синего цветов, кисти на ее узкой одежде сверкали золотом. Хаэмуас склонился к изножью статуй.
– Вот, – произнес он через минуту, – мы нашли царевну и, вероятно, царевича, хотя я не могу прочесть его имени. Там, где оно должно быть, камень весь в зазубринах.
Гори ощупал пальцами каменный срез.
– Разбойники здесь ни при чем, – заметил он через некоторое время. – Я думаю, основание статуи повредили, когда ее сюда устанавливали, а потом у рабочих просто не было времени, чтобы привести все в надлежащий вид. – Он выпрямился. – В любом случае его имя должно быть написано на саркофаге.
– Согласен, – сказал Хаэмуас. – А у нее, у царевны, имя просто удивительное – Агура. Очень необычное. А скажи, Гори, можем ли мы определить время этого захоронения?
Гори рассмеялся. Его смех эхом раскатился под каменными сводами, а статуи, казалось, поморщились при этих резких звуках. Кто-то из слуг даже вскрикнул от страха, а Хаэмуас, мгновенно позабыв свою недавнюю задумчивость, чуть не бросился к сыну, чтобы закрыть ему рот рукой.
– Почему ты меня спрашиваешь? – усмехнулся Гори. – Я всего лишь твой жалкий помощник, о мудрейший. Полагаю, что точную дату установить практически невозможно. Мебель самая простая, скромная, относится, вероятно, к эпохе Великих пирамид, а общее убранство наводит на мысль о тех временах, когда отдавали дань богатству украшений, – это времена правления моего прадеда Сети. Возможно, мы узнаем кое-что еще, когда посмотрим на гробы.
Хаэмуасу не хотелось идти в следующий зал. Не хотелось этого и слугам. Они стояли, сбившись в тесную кучку.
– У статуи принца в руке какой-то свиток, – сказал Хаэмуас, обращаясь к Гори. – На вид можно сказать, что это – символ власти фараона. Само по себе это очень странно и могло бы посчитаться святотатством, ведь только правителей разрешалось изображать с атрибутами земной власти.
Гори в ответ лишь кивнул и сделал знак слугам проследовать в погребальный зал. Они дружно отпрянули, глядя на него широко раскрытыми глазами. В неверном свете факелов было заметно, как они бледны. Хаэмуас подошел к ним, подумав на ходу, что у него, должно быть, на лице написан точно такой же испуг и нервное напряжение.
– Все в порядке, – сказал он мягко. – Разве я не самый могущественный чародей во всем Египте? И разве я не сильнее тех, что уже умерли? Дайте факел. – Он вырвал факел у охваченного дрожью слуги и, собрав всю силу воли, сделал следующий шаг. Он оказался в погребальном зале.
Хаэмуас чуть не выронил факел. Он сделал над собой неимоверное усилие, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Прямо перед ним, освещаемый огненным светом, огромный, стоял сам Тот, его исполненные мудрости птичьи глаза переливались пламенем, а острый изогнутый клюв ибиса был, казалось, направлен прямо на Хэмуаса. В правой руке он держал писчее перо, а в левой – дощечку писца. От статуи размером в человеческий рост исходило некое живое сияние, и Хаэмуас, немного успокоившись и придя в себя, заметил, что вся она покрыта пластинами из чистого золота.
– Тот, – прошептал он и, сделав шаг вперед, распростерся ниц перед божеством, припав к его блистающим стопам. За его спиной Гори также выражал богу свое почтение, а слуги, охваченные восхищением, на время позабыв свои страхи, толпились в дверном проходе.
Хаэмуас поднялся, все еще охваченный благоговейной дрожью, и только теперь заметил снятые с саркофагов крышки. Две мощные глыбы полированного кварцита, они стояли, прислоненные к алебастровой стене, и Хаэмуас уставился на них в недоумении.
– Но это невозможно! – наконец произнес он. – Сюда ведь не врывались грабители. Почему же царевич пожелал покоиться в открытом гробу?
– Возможно, царевича и вовсе здесь нет. – Голос Гори глухо прозвучал в небольшом пространстве зала. Повинуясь общему порыву, отец и сын резко обернулись, и в это мгновение Хаэмуас ощутил новый прилив ужаса, впервые охватившего его, когда он только увидел гору земли и песка, наваленную рабочими, и открывавшуюся за ней зловещую черную дыру. Ладони его стали влажными, и Хаэмуас поудобнее перехватил древко факела.
– Нет, – ответил он шепотом. – Он здесь. Они оба здесь.
На каменном основании рядом покоились два гроба. На них играли яркие отблески, в глубине собирались мрачные тени. Гори утратил свою веселую беспечность. Он старался держаться поближе к отцу. И снова Хаэмуасу пришлось заставлять себя сдвинуться с места. «Что со мной происходит? – думал он с раздражением. – Я многие сотни раз смотрел на умерших. Я, в конце концов, жрец – сем, я – лекарь. Нет, в этом месте царствуют некие враждебные магические силы, вот отчего кровь стынет у меня в жилах. Почему, во имя Амона, почему гробы в усыпальнице открыты?»
Перед ним лежало завернутое в ткань тело. Одна рука была вытянута вдоль туловища, другая покоилась на груди. Это женщина, царевна Агура. Хаэмуас долго смотрел на нее. Под древней тканью, потемневшей от впитавшихся бальзамических солей, призванных вобрать в себя все жидкости человеческого тела, он ясно различил очертания многочисленных амулетов. Хаэмуас мысленно их пересчитал. Некоторые амулеты надевают прямо на тело. Хаэмуас распознал пряжку пояса Исиды, защищающую усопших от любого посягательства, а также амулет Тота на шее – стержень Осириса, благодаря которому мертвому, когда он попадет в мир иной, даровалась способность восстановить свое физическое и духовное обличье. Чуть ниже этих привычных очертаний Хаэмуас разглядел амулет-оплечье – широкую пластину из золота и бирюзы. Она целиком покрывала высохшую грудь женщины и отбрасывала на Хаэмуаса дразнящие отсветы. Хаэмуас вздрогнул. Если умершему надевали амулет-оплечье, он получал возможность освободиться от всех пут, что связывают и обездвиживают мертвое тело.
– Какая красивая, – прошептал Гори.
Хаэмуас кивнул, поджав губы.
Он с осторожностью приблизился ко второму гробу. Его страх несколько рассеялся, ведь в этой гробнице им уже удалось совершить столько таинственных открытий. Царевич лежал, как и подобает мужчинам, опустив руки по сторонам. Так же как и тело жены, его тело было обернуто обычными погребальными тканями. На нем был такой же амулет-оплечье из золота и бирюзы, и в первую минуту Хаэмуас не заметил, что в правой руке он что-то держит. Но вдруг он удивленно вскрикнул и наклонился пониже, чтобы получше рассмотреть находку.
– Гори! Здесь какой-то свиток, – сказал он. Хаэмуас наклонился над краем саркофага и с осторожностью коснулся свитка. Он был совершенно сухим и довольно твердым, прочным на ощупь. Тогда Хаэмуас надавил сильнее, так, что даже шевельнулась рука мертвого царевича.
– Царевич на самом деле не держит его в руках, – заметил Гори. – Тело забинтовано по всем правилам.
– Я вижу, – согласился Хаэмуас. – Похоже, свиток впоследствии пришили к бинтам, покрывающим руку. Смотри, я тяну, и рука начинает шевелиться.
Они выпрямились и в удивлении уставились друг на друга.
– Вот вопрос, – медленно начал Гори. – Одно дело – забрать свиток из гробницы, переписать, а потом вернуть на законное место, но совсем другое, если придется срезать находку с его руки, так ведь, отец? Мы никогда прежде не забирали ничего, что лежало в гробу, а только вещи из первого зала.
– Я знаю, – раздраженно перебил Хаэмуас. Его уже одолевала так хорошо знакомая страсть, и он с вожделением взирал на кусок папируса и на руку, словно обвившуюся вокруг свитка. – Если гробы были убраны и украшены подобающим образом, со всеми надписями и заклинаниями, что обычно наносятся на саркофаги, нам бы, я полагаю, удалось получить какие-нибудь разъяснения. Но здесь нет ни единого слова. Нет даже Ока, чтобы усопшие могли смотреть, что делается вокруг. Что же такого важного в этом свитке, что царевич распорядился прикрепить его к своему мертвому телу?
– Вопрос серьезный. – К ним подошел Пенбу. Не выпуская из рук перо и дощечку, он стал рассматривать лежащие в гробах мертвые тела. – Из этих надписей мне ничего не удалось узнать ни о бабуинах, ни о воде, изображенной на всех без исключениях картинах. А где, царевич, их сын? Может быть, он умер в другом месте и поэтому похоронен не здесь? – Он сделал паузу, но ответа не последовало, и Пенбу продолжал: – Смиренно, царевич, я выражаю тебе свои опасения. Молю, закрой гробницу, не нарушай покоя усопших. Не трогай свитка. Не нравится мне это место.
Хаэмуас понимал, что его писцу досаждает вовсе не затхлый воздух и не духота подземелья. Он и сам чувствовал себя неуютно, но в глубине души, спрятанное под гнетом беспокойства и неуверенности, жило страстное желание продолжить путь. Перед ним – драгоценный свиток, столь важный, что царевич приказал во что бы то ни стало похоронить его в гробнице вместе с собой. Вот главная тайна, окруженная целым сонмом менее существенных загадок. Во время своих экспедиций Хаэмуас находил огромное множество свитков, в основном тех, что выбросили за ненадобностью грабители, ведь такие свитки представляют интерес только для ученых. В них содержались, как правило, какие-нибудь рассказы или стихи, которыми усопший наслаждался при жизни и не пожелал расстаться с любимыми творениями после смерти, когда предстанет у трона Осириса. Иногда в этих свитках были обычные ученические задания, отлично выполненные в годы учебы, гордо хранимые всю жизнь. Или же хвастливые описания ценностей, собранных вельможей при жизни, подарков, кои он сделал фараону по случаю празднования нового года, списки рабов, привезенных из воинских походов.
Но это… Хаэмуас задумчиво провел рукой по свитку. Этот папирус символизировал некий неведомый священный мир, бесценный, безмерно важный для усопшего царевича, чьи хрупкие истлевшие руки с такой страстью сжимают свиток. «Я заслуживаю по меньшей мере права взглянуть на это сокровище, – думал Хаэмуас, внезапно охваченный мятежным духом, совершенно не свойственным его благородной природе. – Я восстанавливаю гробницы, тем самым воздаю усопшим почести, причитающиеся им по праву. Так пусть же этот человек на сей раз окажет и мне небольшую услугу, поможет моим стремлениям к новому знанию».
– Храм Осириса Неусера-Ра с нетерпением ожидает тебя, – с надеждой проговорил Пенбу. – Ты ведь не хочешь прогневить бога?
Хаэмуас оставил без внимания жалкую попытку своего писца воззвать к благоразумию господина.
– Гори, дай мне нож, – приказал он.
С той стороны, где в дверном проеме кучкой жались слуги, послышался недовольный ропот. Гори вынул из-за пояса короткий медный меч и передал отцу. Хаэмуас наклонился над гробом. Секунду он колебался, устремив глаза на лицо мертвого царевича и разглядывая его амулеты – висевшее на шее Око Гора, дарующее владельцу счастье и силу, а также пряжку Исиды, которая призвана охранять человека от демонов, нападающих сзади. Но вот, собравшись с духом, он склонился еще ниже, аккуратно взял свиток, туго натянув ткань, чтобы как следует проступили стежки, которыми он был пришит к бинтам на руке. Медный нож оказался очень острым. Хаэмуас перерезал все нити, удивляясь их прочности. При каждом движении рука мертвого царевича вздрагивала. Пенбу отошел в сторону, но Гори не отрываясь смотрел на то, что делает отец.
Хаэмуас удовлетворенно вздохнул и поднял вверх свое сокровище. Свиток был не слишком большим. Хаэмуас передал его Пенбу.
– Аккуратно заверни его в чистое полотно, Пенбу, – приказал он, – и сам отнеси домой. Не доверяй никому. Положи его ко мне на стол в кабинете и прикажи страже у дверей ни под каким видом ни одного человека и близко не подпускать к моей комнате. Я прочту свиток, потом ты его перепишешь, и мы вернем его на место. – «Если только он не представляет какой-нибудь особой ценности, – мысленно добавил он. – И тогда он останется у меня навсегда, будет храниться в моей библиотеке, а может быть, я передам его в Обитель Книг в Пи-Рамзесе. Царевичу он больше не нужен».
– Не нравится мне это, – откровенно заявил Пенбу, недоверчиво глядя на свиток, и Хаэмуас гневно обрушился на писца.
– Твои вкусы и предпочтения мне совершенно не интересны! – заявил он. – Ты – мой слуга. Запомни это, Пенбу, иначе придется тебе убираться из моего дома!
Пенбу побледнел, поклонился и вышел из погребального зала, не произнеся ни слова. У Гори был серьезный вид.
– По-моему, ты слишком суров с ним, отец, – заговорил он.
Хаэмуас бросил на сына раздраженный взгляд:
– Это тебя не касается, Гори. – Больше он ничего не сказал.
После прохлады подземелья красные лучи закатного солнца обжигали. Хаэмуас и Гори стояли наверху, с удовольствием и благодарностью вдыхая чистый воздух пустыни. Поднялся легкий вечерний ветерок, теплый и бодрящий, он шевелил их грязную одежду, осушил холодный пот, покрывающий тела. Гори заговорил, словно озвучивая мысли, одолевавшие в ту минуту и отца, и сына:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87