– У него не было и тени сомнения, что его поступок – настоящее преступление. – Конечно, царевич вправе изменять свое завещание, как сочтет нужным, но эти новшества – явное свидетельство дурных намерений. О, Тот, мудрый повелитель всякого истинного писца, направляющий и его руку, и душу, – молил бога Птах-Сеанк под заинтересованными взглядами стражников, – молю тебя, скажи, как мне поступить».
Медленным шагом он двинулся по коридору, в дальнем конце которого вскоре заметил Антефа, слугу и друга царевича Гори. «Это знак», – решил Птах-Сеанк. Поклонившись Антефу, он спросил, где можно найти царевича, но Антеф лишь коротко бросил, что не знает. И Птах-Сеанк начал поиски. Прошел час, он так и не нашел Гори, но вместо этого повстречал царевну Шеритру. Она несла блюдечко с молоком.
– Приветствую тебя, Птах-Сеанк, – сказала она. – Надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо на службе у отца и он не слишком загружает тебя работой.
Он поклонился.
– Я счастлив тем, что поступил на службу в этот дом, царевна, – ответил он. – Могу я спросить, не видела ли ты своего брата? Я искал его повсюду, мне необходимо как можно скорее с ним побеседовать.
У Шеритры был задумчивый вид.
– Если его нет в доме, возможно, он спустился на берег, к причалу, – ответила Шеритра. – Я могу точно объяснить тебе, как туда пройти. У тебя к нему срочное дело? – Он кивнул. – Тогда я сейчас же пошлю его к тебе. Иди в его покои и дожидайся там. Однако сначала я должна покормить змей. – И с улыбкой на устах она прошла мимо, а он направился к покоям Гори. Свиток он по-прежнему крепко сжимал в руках.
Ждать ему пришлось долго, но Птах-Сеанк не терял терпения. Наступил час послеполуденного сна, и он с тоской думал о своей удобной постели, но все же по-прежнему терпеливо дожидался в приемной Гори под любопытными взглядами управляющего царевича, пока наконец в дверях не появился сам хозяин этих комнат.
С улыбкой он подошел к Птах-Сеанку. Юбка на нем бесформенно висела, вымазанная речным илом. На Гори не было ни единого украшения, даже амулета. Но Птах-Сеанк подумал, что даже это не портит его красоту.
– Ты хотел меня видеть? – резко спросил он.
Птах-Сеанк поклонился, кося взглядом на управляющего.
– Да, царевич, я хотел говорить с тобой, но я бы предпочел сделать это с глазу на глаз.
Движением руки Гори приказал управляющему удалиться и, когда за ним закрылась дверь, предложил Птах-Сеанку отведать вина, которое стояло на столе в уже откупоренном кувшине. Птах-Сеанк отказался от угощения. Тогда Гори щедрой рукой налил полную чашу себе и уютно устроился в кресле.
– Это последний кувшин одного восхитительного урожая, – заметил он, держа чашу на свету так, что солнечные лучи отражались от поверхности вина. – Пусть дядю и понизили в статусе, низвели до положения мелкой знати, все же из винограда, что он возделывает, получается самое лучшее вино в Египте. Что ты хочешь мне сказать, Птах-Сеанк?
Молодой человек подошел ближе.
– Царевич, – начал он, – возможно, я подвергаю опасности свое будущее и свое положение в этом доме, возможно, этот поступок ты сочтешь настоящим предательством, но мою душу терзают жесточайшие сомнения и страдания, и я не знаю, что еще мне остается.
Гори выпрямился. В его ясных, блестящих глазах светилось любопытство, он недоуменно моргнул. У Птах-Сеанка мелькнула мысль, что длинным черным ресницам царевича может позавидовать любая женщина.
– Ты подвергаешь себя риску совершить предательство либо по отношению к отцу, либо ко мне, – медленно проговорил царевич. – Ты хорошо подумал, Птах-Сеанк, ты на самом деле хочешь мне что-то сообщить? Ты ведь состоишь на службе у моего отца, а не у меня.
– Я все понимаю, царевич, – согласился Птах-Сеанк. – Но дело в том, что твой отец отдал мне приказ, исполнить который, не сообщив тебе, мне не позволяет совесть. Я люблю твоего отца, – продолжал он. – Он много лет был благодетелем нашей семьи. И я не стал бы обманывать его доверие, если бы на то не было веских причин.
Гори смотрел на него, прищурив глаза, в которых светился неподдельный интерес. Чаша с вином стояла забытая на столе, хотя пальцами он машинально поглаживал ее ножку.
– Говори, – приказал он.
Птах-Сеанк, судорожно глотнув ртом воздух, протянул ему свиток.
– Это завещание царевича Хаэмуаса. Нынче утром он приказал мне внести изменения в этот документ. Ты и твоя сестра Шеритра лишаетесь всяких прав на наследство, а ваше место занимает еще не рожденное дитя госпожи Табубы.
Пальцы царевича крепко сжались. Его глаза блестели ярким светом, словно агаты.
– Табуба ждет ребенка? – прошептал он. – Ты в этом уверен?
– Я знаю об этом со слов царевича, – объяснил Птах-Сеанк, – и его решение внести изменения в завещание служит тому подтверждением. О, прости меня, царевич Гори, прости меня! Я не мог не сообщить тебе об этом! Тебя лишили наследства. И я не знаю, что теперь делать!
Гори молчал. Затем он медленно пошевелился, все еще не вставая с кресла. Он вытянул ноги, скрестил лодыжки, откинулся назад. Рука опять потянулась к чаше и принялась страстно гладить, ласкать ножку, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, а Птах-Сеанк не мог оторвать взгляд от этого завораживающего движения.
– Лишаемся наследства, – задумчиво произнес он. – Этого следовало ожидать. Мой отец одурманен. Он в одночасье сделался слепым, глухим и безумным. – Гори резко рассмеялся, и Птах-Сеанку показалось, что в этом смехе прозвучало нечто большее, чем боль и обида на несправедливость. – Что же до тебя самого, писец, – продолжат царевич, – будь ты у меня на службе, я прогнал бы тебя с глаз долой сию же секунду. Ты беспринципен и не достоин доверия.
– Царевич, – начал Птах-Сеанк, хотя горло у него сдавило, и ему казалось, что больше он вообще не сможет вымолвить ни слова, – если бы дело касалось одного лишь завещания твоего отца, я держал бы рот на замке и молча исполнил бы его приказание. Однако это еще не все. – Он судорожно сглотнул и, сам не заметив, как это произошло, опустился перед Гори на колени. – Я совершил ужасный грех.
Теперь Гори сидел, напряженно склонившись вперед, и на его лице читалась неподдельная тревога. Он протянул писцу чашу с вином. С громким звуком чаша стукнулась о зубы Птах-Сеанка, но от крепкого напитка он почувствовал прилив сил и храбрости.
– Пожалуй, тебе будет лучше во всем признаться, – сказал царевич, и Птах-Сеанк все ему рассказал. Словно бы вскрыл застарелый больной нарыв.
– За день до моего отъезда в Коптос, – говорил он, – ко мне обратилась госпожа Табуба. Она продиктовала мне письмо, предназначенное для твоего отца. В письме содержались все сведения касательно ее происхождения и состояния, которые я должен был получить во время своих изысканий на юге, тех самых изысканий, выполняя которые умер мой отец. Все мои сообщения – ложь! Одна только ложь, царевич! Я начал возражать, но она пригрозила, что очернит меня в глазах моего господина, а потом и вообще изгонит из этого дома, если я не выполню все в точности так, как она мне приказала. – Он наконец набрался мужества, чтобы взглянуть Гори в глаза. Царевич пристально смотрел на него. – Мой отец служил царевичу на протяжении многих лет, – продолжал он. – Ему бы царевич Хаэмуас поверил, или, во всяком случае, к его словам бы прислушались. Но я здесь недавно, я еще не доказал свою преданность, не заслужил собственного доброго имени. И я сделал все, как она сказала.
Царевич близко придвинул к нему лицо. Птах-Сеанка охватил страх, когда он увидел перед собой эти губы, искривленные судорожной гримасой, искаженный рот, а во взгляде Гори читалось нечто нечеловеческое.
– То есть ты хочешь сказать, – начал он сдавленным голосом, – что Табуба сама продиктовала тебе то, что якобы явилось результатом твоих изысканий на юге? Что она сама продиктовала тебе то письмо, которое ты привез моему отцу, вернувшись из Коптоса? – Птах-Сеанк с несчастным видом кивнул. – Значит, ты не изучал древних свитков в хранилищах? Ты просто пробыл там положенное время, а потом как ни в чем не бывало вернулся домой?
– Да. Мне стыдно в этом признаваться, царевич, но тогда я очень испугался. Я понадеялся, что это не будет иметь никаких последствий. Твой отец так привязан к этой госпоже…
Одним резким, исполненным отчаяния движением царевич приказал ему замолчать. Гори не шелохнулся. Его лицо было по-прежнему совсем рядом с лицом Птах-Сеанка, и тот чувствовал кожей его быстрое ритмичное дыхание. Мало-помалу выражение звериной ярости сошло с лица Гори, и теперь в его глазах Птах-Сеанк читал лишь боль и отражение глубоких раздумий.
– Но почему? – едва слышно выдохнул он. – Почему, почему, почему? Если она не та, за кого себя выдает, не знатная дама с богатой и благородной древней семейной историей, то кто она на самом деле? Ни одной крестьянке, ни одной простолюдинке-танцовщице или даже шлюхе ни за что не овладеть теми знаниями и безупречными манерами, какими обладает она. Что за этим скрывается? – Он резко откинулся назад, одним глотком осушил свою чашу и поднялся. – Идем, Птах-Сеанк, – сказал он. – Сейчас мы пойдем к отцу. – И он выхватил свиток из рук писца.
Птах-Сеанк, который тоже успел подняться на ноги, принялся было возражать:
– Царевич, прошу тебя, не надо! Не надо! Я хотел обратиться к тебе за советом, облегчить душу, рассказать все начистоту без посторонних ушей! Едва только царевичу Хаэмуасу станет известно о том, что я предал его доверие, он в тот же миг вышвырнет меня за порог!
– И все же тебе придется рискнуть, – мрачно заметил Гори. – Ты должен будешь повторить ему слово в слово то, что рассказал мне, а потом отдаться на его милость. Я не буду молчать и не позволю, чтобы принадлежащее мне по праву, а также приданое Шеритры отдали невесть кому. И потом, – добавил он, – разве не станет тебе легче, когда ты во всем ему признаешься? – И он шагнул к двери. Птах-Сеанк с замирающим сердцем последовал за ним.
Гори нагнал Хаэмуаса, когда тот направлялся в большой зал на дневную трапезу, ведя под руку Табубу. Он любезно приветствовал сына, но потом взгляд его упал на Птах-Сеанка и на свиток, зажатый в руке Гори. Улыбка сошла с лица царевича.
– В чем дело? – резко спросил он.
– Я должен немедленно поговорить с тобой с глазу на глаз, – сказал Гори. – Давай выйдем в сад.
– Может быть, этот разговор стоит отложить на более позднее время, когда мы закончим трапезу? – возразил Хаэмуас. – Табуба голодна.
– Так пусть Табуба отправляется в зал и садится за стол, – громко проговорил Гори. – А мое дело не терпит отлагательств.
Он заметил, как муж и жена обменялись быстрым, встревоженным взглядом, потом Хаэмуас поцеловал ее, и Табуба отпустила его руку.
– Попроси Нубнофрет, чтобы без меня не начинали, – сказал Хаэмуас, и Табуба скрылась в тени колонн, украшающих вход в зал.
Хаэмуас прошел мимо Гори, сын в сопровождении Птах-Сеанка последовал за ним. Некоторое время они шли по саду, пока не оказались в уединенном уголке вблизи густого кустарника, за которым начинался спуск к воде. Здесь Хаэмуас остановился и обернулся к сыну.
– Ну что, – рявкнул он, – в чем дело? Вместо ответа Гори сунул свиток ему в лицо.
– Тебе известно, что это такое? – спросил он, и голос его задрожал от гнева. – А теперь объясни, как ты оказался способен разрушить всю мою жизнь и будущее Шеритры, и после этого ты еще можешь так спокойно идти обедать!
Медленным движением Хаэмуас повернулся и взглянул на писца.
– Ты не достоин моего доверия, – холодно произнес он. – Я изгоняю тебя.
Птах-Сеанк побледнел. Не проронив ни слова, он поклонился и пошел, но Гори успел схватить его за руку.
– Не так быстро, – сказал он. – Возможно, отец, ты еще передумаешь, когда узнаешь все, что собирается рассказать тебе твой писец. И вовсе не Птах-Сеанк не достоин твоего доверия, а твоя любимая и обожаемая Табуба. Расскажи ему все, Птах-Сеанк!
С жалким видом тот упал на колени. Запинаясь и смущаясь, то и дело бросая вопросительные взгляды то на Гори, разъяренно глядевшего на него сверху вниз, то на его отца-царевича, чье лицо горело сначала гневом, а потом недоумением, он от начала до конца рассказал историю своего бесславного падения. И когда было произнесено последнее слово, царевич Хаэмуас больше не сверлил своего слугу безжалостным взглядом. Вместо этого он не отрываясь смотрел на сына.
Птах-Сеанк замолчал. А Хаэмуас по-прежнему смотрел на Гори. Потом он принялся сжимать и разжимать кулаки, и стало заметно, как зловеще перекатываются под кожей мышцы.
– Никогда в жизни мне не доводилось слышать такой жестокой и глупой выдумки, – наконец произнес он. – И все же мне хотелось бы, чтобы ты повторил свой рассказ еще раз, теперь уже в присутствии Табубы. Эй! – окликнул он стражника, стоящего на карауле у дорожки, проходящей по другую сторону зарослей. – Приведи ко мне госпожу Табубу! Она в обеденном зале. – И он снова повернулся к двум молодым людям. – Я знал, что ты испытываешь к ней неприязнь, – сказал он Гори, – но я никогда бы не поверил, что эта неприязнь способна вылиться в столь лютую враждебность. Что же до тебя… – Он наклонился и вдруг резко ударил слугу по щеке. – Рассказ, который ты должен будешь повторить здесь через несколько минут, станет последним словом, которое тебе суждено произнести в стенах этого дома.
– Значит, отец, ты уже вынес нам свой приговор? – прошептал Гори. Он стоял словно оглушенный, забыв свой гнев и негодование. – Ты не допускаешь даже мысли о том, что этот рассказ может быть правдой. Ты считаешь, что я заставил Птах-Сеанка все выдумать, что мы с ним вступили в злобный заговор, направленный против Табубы. Ты полностью в ее власти.
– Молчи! – взревел Хаэмуас, и Гори, закусив губу, вынужден был подчиниться. Он бросил сочувственный взгляд на писца, потом опустил глаза в землю.
Вскоре кусты зашелестели, и появилась Табуба. Она улыбалась, красное платье прилипло к стройным бедрам, жаркие солнечные лучи играли в гладких черных волосах. Она подошла к мужу и приветствовала его поклоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87