Еще мушку прилепил, – аксессуар обычно женский. И как только сумел сохранить столь модный фасон среди ободранных стен, унылого курляндского запустения.
– Вы не немец?
– Я француз, майн герр. А вы, если я не обознался в проклятых потемках, князь Куракин.
– Совершенно верно, монсеньер.
– Но я действительно шпион, мой принц. Шпион его светлости герцога Фридриха-Вильгельма.
Слово это, на французском, как бы утратило зловещее свое значение.
– Видите, я узнал вас. Наблюдать, оставаясь невидимым, – такова ведь моя обязанность. Шпион, шпион… Меня дважды хотели расстрелять.
Так-таки шпион… Он вскидывал голову и словно подбрасывал в воздух сие звание. И наслаждался эффектом. Удивителен французский язык, – он переносит в иную сферу, где легче поверить в самое необыкновенное.
– Не трудитесь, мой принц, заряжать пистолет. Скажите фельдмаршалу Шере… Шер… О, тысяча чертей, до чего сложны ваши русские имена! Впрочем, если угодно, я готов удовлетворить и ваше любопытство.
– Что же сказать Шереметеву? – спросил Борис.
На руке застывал горячий ручеек воска.
– Вы встретили маркиза Сен-Поля, вот и все. Этого будет достаточно. Прошу вас!
Тот же шкаф впустил их в небольшое помещение, половину коего занимал диван, продавленный посередине.
– Моя гнусная нора, – сказал маркиз.
Видимого выхода из норы не было. Маркиз набросил на Куракина одеяло, – здесь впору разводить белых медведей. Показав на голую щербатую стену, сообщил, что библиотека там, рядом. Иначе он выбрал бы жилье получше.
– Француз я, собственно, по воспитанию. Во мне половина крови немецкая. Садитесь! Моя мать немка, я родился в Кельне, вырос во Франции. Отец в некоторой мере испанец, так что я по происхождению дитя Европы. Садитесь же, принц! Слава богу, нет дождя. Там, – он указал на оконце под потолком, – разбито стекло, и я ничего не могу поделать. Не дотянуться… Наплевать, Жорж Сен-Поль бывал во всяких передрягах. Увы, именья Сен-Полей мне не достались. Увы, принц! Мой родитель проиграл их, проел, проспал с любовницами. Грешно осуждать отца. Он дал мне все же образование. И на том спасибо! Имею кусок хлеба, преподаю фехтование и верховую езду в Эрлангене, в Рыцарской академии. Название пышное. Академия, пропахшая сапожной мазью и конским пометом. Мальчик пыжится, вы понимаете, – возраст самолюбивый. Герцог, мой ученик…
Дитя Европы тараторило взахлеб, верно, изголодалось по собеседнику. Живет анахоретом, однако без распятия, без иконы. С трехногого стола – четвертую заменил обрубок сосны – свешивается карта. Ее прижал канделябр, массивная медная черепаха. В углу ворох бумаг, там тоскливо скребется мышь. К маркизу она привыкла, а стоит Борису подать голос, затихает.
– Лошади его сбрасывают, беднягу. Лошадь не терпит робких, мой принц. В точности как женщина. На моих уроках мальчик безнадежен. Зато учителя истории, географии не нахвалятся. Я говорю: «Фриц-Вилли, не забывай, ты – курляндец! А небесные знамения при твоем рождении – небывалая гроза, красное зарево… Не зря же!» Он отвечает: «Мосье Сен-Поль, я помню». И хлопает детскими глазами. Можно умереть со смеха. Если бы не Отто, я пропал бы тут. Это камердинер герцога. Правда, старик нацарапал не план, а черт знает что. Я десять раз ломал стену. Для герцога Митава – нечто туманное, в воспоминаниях детства.
Что же ему нужно, беспоместному маркизу?
На карте, под черепахой, – некий остров. Форма странная – слева округлен, справа вытянут и конец загнут кверху крючком. От берегов расходится волнистая, дрожащая синева, – земля будто брошена в море и начертана картографом в самый момент падения.
– Мальчик не хотел меня отпускать. Понимаете, ему поручили роту солдат. Они не слушают его, напиваются, как свиньи. Мальчик бегает ко мне, не знает, как укротить балбесов. Ему не до Курляндии. Сам начал пить для храбрости, а он слабенький… Я говорю: «Фриц-Вилли, ты наследник престола. Шведов прогнали. Неужели тебе не интересно, в каком состоянии твое герцогство? Будешь зевать – выхватят из-под носа». Вижу, мои увещевания глохнут в нем. «Нет, говорит, у меня отчего дома. Шведы отняли, а теперь русские. Говорит, русские надругались над могилами предков, не хочу я туда…» Это его мать настраивает, Елизабет-Софи. Дама властная. Я подозреваю, сама метит на трон. А мавзолей разворотили шведы, я нарочно расспрашивал здешних жителей.
Похоже, России сей шпион не враг. Борис отвлекся от карты, прислушался.
– Понимаете, Фриц-Вилли вдобавок влюблен. Таинственная сильфида, грация, фея… Имя ее – тайна, даже от меня. Стихи сочиняет, бормочет на уроках, дурачок.
– Пора жениться, – улыбнулся Борис. – Для него невеста есть.
– Невеста? Где?
– У нас, в Москве.
– Любопытно, – засмеялся маркиз. – В жизни не встречал ни одной русской женщины. Пригласите меня к себе в Москву, мой принц! У вас там гарем, наверно.
– Я не шучу. Царское величество предлагает герцогу свою племянницу.
– Нет, вы… Вы в самом деле не шутите?
– Слово благородного человека. Скажу больше, прусский король этот союз одобрил. При мне, в Мариенвердере.
Скрывать надобности нет. Дипломату лишь по нужде следует играть в прятки, – так мыслит Петр Алексеевич. И показал довольно примеров прямоты отважной, ошеломляющей в сношениях с иностранцами.
– Ку-ра-кин, – проговорил Сен-Поль. – Я не ошибся? Так вы советник царя? Вы приехали с ним? Я верю вам, конечно… Это чудесно. Это слишком чудесно, мой принц. Брак с русской принцессой… Лучшего нельзя вообразить.
Он схватил обе руки Куракина и не выпускал их, пылая ликованием неподдельным.
– Я говорю ему: «Поклонись царю, Фрицци! Это твой единственный шанс». Вы, мой принц, подняли меня за облака, право… Послушайте! Вы устроите мне аудиенцию с царем. К фельдмаршалу вашему, к Ше… Шер… Шер ами, одним словом, я обращался, но у него были другие орехи для расколки. Кто-то из его интендантов проворовался. Я униженно молю вас, мой принц.
Потом он снова зачастил выражениями восторга, коими французский язык намного богаче русского.
Не умолкая ни на миг, Сен-Поль приподнял черепаху за передние лапы, высвободил карту и расправил, победно взмахнув ею, словно знаменем.
– Когда его царское величество узнает, что я нашел архив герцога Якоба…
Гибкие тела тритонов, жителей морских, огибают щиток, на коем оттиснуто – Тобаго. Странное названье. На немецкое не похоже. Герцог Якоб, дед нынешнего? Помнится, обширную вел коммерцию.
Большой Курляндский залив… Малый Курляндский залив… Надписи стали от времени рыжими. Квадрат крепости, по углам – ромбы бастионов. Кругом – шалаши неких обитателей, шалаши и вперемежку с ними пальмы.
– Тобаго, Тобаго, мой принц… Сахарный тростник, какао, кофе, мускат, перец, кокосовые орехи… Да, представьте, – во владениях герцога Курляндского!
На другой карте, в атласе всемирном, Тобаго – крохотное зернышко у берега Южной Америки, против устья реки, распавшейся на рукава подобно Неве у Санктпитербурха. «Ориноко», – прочел Борис. А Сен-Поль, раскидывая бумажный сугроб, клал перед ним на стол, на черепашью спину, на кровать, все новые свидетельства удивительных промыслов мизерной по размерам державы.
Какова Курляндия! Шведы, цесарцы – и те не забежали столь далеко!
«Записи, из коих явствует, что остров Тобаго принадлежит его высочеству…»
Заглавие книжицы длинное, на трех языках – латинском, французском, голландском. Напечатана в Митаве, в 1668 году. Тобаго, – говорит книжица, – подарен герцогу английским королем Яковом, и колония тамошняя основана курляндцами. Они первые поселились на острове, хотя враги герцога уверяют противное.
Помнится, в Амстердаме среди флагов в порту встречался и курляндский – с черным крабом на кроваво-алом поле… Нора Сен-Поля как бы раздвинулась, вошли, загудели на ветру паруса, грянула якорная цепь. Грудь, окропленную брызгами, обнажила дева морей, распятая на носу фрегата. Загомонили матросы купецких флотов, люди Гоутмана, люди Брандта, щеголи в бархатных куртках, в башмаках с дорогими пряжками. Шелковые шейные платки… С виду – всякого ришпекта достойные кавалеры. А сейчас, в зеркале жалоб, адресованных герцогу Якобу из-за океана, Ост-Индская компания предстает шайкой гнусных грабителей.
«Высадились самовольно… Подданных вашей светлости побили, туземцев взяли в плен и увезли».
Дела запутанные, кровавые вытащил на свет божий Сен-Поль. Какова польза? Маркиз имеет надежду обогатить своего беспечного ученика, да и себя заодно. Что ж, было бы недурно… Цена жениху возрастет преважно. Вопрос, – есть ли почва под сим прожектом? Как затевать тяжбу? На что опереться?
На короля Якова, что ли? Должна быть дарственная грамота. Где она? Грамоты нет, есть лишь показания старых моряков, со ссылкой на отцов и дедов. Маловато!
– А то, что десятки лет существует поселение курляндцев на острове, вам мало, принц?
– Кто разрешил им селиться? Хоть бы строка с подписью суверена?
– Зато есть судовой журнал. Слушайте! Сто пятьдесят человек, отправленных герцогом искать остров, на который белые люди не предъявляли претензий, обнаружили в Антильском архипелаге… Впрочем, это все пустое, мой принц. Главное, голландцы тоже ничего не докажут. Все зависит от Англии. Если королева окажет милость… Да, мой принц, иного средства нет. Потому я и хочу обратить внимание царя.
Легко сказать… Не столь мы любезны королеве Анне. Царь посмеется. Скажет, спятил ты, Мышелов. Держи-ка, удружит нам англичанка! Британцы пуще всех напуганы нашей викторией.
– Фрицу-Вилли я напишу сегодня же. Какой-нибудь гофрат с удовольствием поскачет в Эрланген, в тихую, сытую Баварию. Напишу – возвеселитесь, ваша светлость, врата рая вам откроются! Увитые мускатом, корицей, гвоздикой…
– Перцем увиты, перцем, – сказал Куракин хмуро, и маркиз захлопал в ладоши.
Положим, Анна на троне не вечна. Слыхать, похварывает. Королем Англии будет Георг-Людвиг, ныне курфюрст Ганноверский, после Фридриха потентат в Германии славнейший. Значит, и ганноверца надо привлечь к альянсу.
Борис оставил маркиза в настроении лучезарном, хотя обещал не ахти что – только доложить его величеству.
3
Мучения первой любви постигли Фридриха-Вильгельма два года назад, в Байрейте, на каникулах.
Музыканты на балконе дворца трудились с утра. Из карет в июльскую теплынь выпархивали нежные создания, коих поэты уподобляют Диане, Авроре, Цирцее, – знатные фрейлины на выданье, приглашенные ради шестнадцатилетнего герцога. Соскакивали с седел, хлопали плетками, лихо сбивая пыль с голенищ, бравые кавалеры – женихи для сестер юного герцога.
Мать Фридриха-Вильгельма и отчим, маркграф бранденбург-байрейтский, устраивали в то лето бал за балом. «Крючок Кеттлеров действует ловко», – шептали остроумцы, имея в виду эмблему курляндской династии – нечто напоминающее обломок багра.
«Пригласи принцессу фон Вольфенбюттель», – сказала сестра Элеонора. «Она скучает», – тянула просительно сестра Амалия. Покладистый Фрицци послушался.
Нет, Шарлотта не поразила его ни красотой Дианы, ни лучистой прелестью Авроры. Высокая, тощая, с оспинами на щеках… Взглянула неприветливо, в ответ на поклон присела в равнодушном книксене, без улыбки.
Он не выучил новейших па, и она строго поправляла его. Без улыбки, резко сводя густо-черные брови. Держалась как старшая, хотя ей тогда не исполнилось четырнадцати. Смутившись, он наступал ей на ноги.
Загадочная принцесса, непохожая на хохотушек-сестер… На следующем балу он пустился искать ее в толпе, танцевал с ней, гулял в саду. В отблесках фейерверка ее черты волшебно менялись. Он говорил без устали.
«Ты страшно важничал», – укоряла потом сестра Элеонора.
Он издевался над подрезанными кустиками, над бедной, скованной природой и восхвалял прелести тропиков. Разошелся, сказал, что намерен отправиться туда, добывать колонии, отнятые неправдой.
– Там же дикари, – поморщилась Шарлотта. – Они ходят голые. Фу, мерзость!
Но эти люди зато честны, искренни. А путешествия, опасные приключения у него в крови. В числе его предков – герои крестовых походов. Один рыцарь привез из дальних стран ручного льва, покорного как собачонка.
– Мой дедушка, – сказала Шарлотта, – пишет рыцарские романы.
Он не мог не похвалиться. Скоро выйдет в свет его книга. Типографщику уже заплачено. Это не роман, не выдумки. «Бранденбургский пантеон» – труд исторический, извлечения из старых хроник.
– Мы, Кеттлеры, слились с бранденбуржцами, – объяснял он с жаром. – С тысячелетним славным родом… Граф Фердинанд разгромил колоссальное войско аваров…
Шарлотта вдруг рассмеялась.
– Вы должны познакомиться с моим дедушкой Антоном Ульрихом. Непременно!
Амалии она сказала:
– Он вбивал мне в голову каких-то аваров. Он что – всегда у вас такой?
Элеонора пожурила сестру и принялась утешать Фрицци. Шарлотта пошутила. У нее злой язычок, но доброе сердце. Фрицци старался поверить.
С мыслями о суровой принцессе он вернулся осенью в Эрланген и облегчил свою душу перед маркграфом Кристианом.
Мраморный, в римской тоге, он стоит в замковом саду, на площадке, затененной деревьями. Истинный рыцарь, настоящий суверен. Не боялся ни короля, ни папы, даровал приют еретикам-гугенотам, бежавшим из Франции.
Это укромное место в саду облюбовано герцогом для мечтаний и размышлений.
Прелестное дитя! Не ведаешь ты муки
И слез, пролитых в тишине ночной.
О, сжалься! Дай доверчиво мне руку!
Или умолкну я под крышкой гробовой.
Выплеснулось на бумагу сразу… Правда, рифма хромала. И написал он по-немецки, а Шарлотта говорила – немецкий язык в Вольфенбюттеле звучит только в казармах. Поэтому он не послал свое признание.
«Бранденбургский пантеон» был отправлен в сумке курьера, с пылкой надписью на заглавном листе. Шарлотта сдержанно поблагодарила.
«Она думает о тебе, – писала Элеонора. – Она из тех натур, которые не умеют выразить свои чувства и хранят их глубоко внутри».
Вот уже год, как Шарлотта в письмах сестры не упоминается. Ударом хлыста была последняя весть о жестокой принцессе, – «мы пили с ней кофе за твое здоровье».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65