https://wodolei.ru/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Вы глупец, – гневно сказал Дени. – Господи, вы полный дурак. Пейре Видаль просто светоч разума в сравнении с вами. Если вы не хотите подумать о себе, подумайте обо мне. Мне придется гоняться за вами и оберегать, словно слепого младенца…
Выпалив это, он тотчас спохватился и готов был откусить свой язык. Артур, моргая, смотрел на него с несчастным видом.
– Разумеется, нет, – возразил он. – Я не смею требовать от вас этого. Нам придется расстаться.
Дени со стоном рухнул на колени.
– Я еще больший глупец, чем вы, – признался он. – Я сказал так лишь потому, что боюсь: вас ранят. Вы действительно подумали, что я вас брошу?
– Но вы…
– Пустое. Или вы меня принимаете за предателя?
– Простите, Дени, – улыбнулся Артур. – Я не хотел вас оскорбить. Вы понимаете меня, не правда ли? Я не могу трусливо убежать домой. Слово рыцаря нерушимо. Когда приносят клятву верности сеньору, то предполагается, что клятву будут соблюдать. Богу прекрасно известно, что я вижу гораздо хуже других людей, однако Он принял мою присягу. Следовательно, я должен оправдать звание рыцаря и уповать на Него. Не так ли?
Дени кивнул.
– Вы покажете мне, где сарацины, и я ринусь на них. Бог да защитит меня. В конце концов, Дени, Он ведь не допустил, чтобы меня ранили сегодня, как и вчера, на базарной площади.
– Да, я знаю.
– И я дам еще один обет, – серьезно сказал Артур. Он не без труда извлек свой меч, поскольку Дени вложил его в ножны, не вычистив клинка, и теперь меч застрял в чехле. Артур вонзил острие в землю и опустился на колени, почти приникнув лицом к рукояти.
– Клянусь, – произнес он, – что никогда не обнажу меч против собрата-христианина. Я не буду обнажать меч до тех пор, пока мы не подойдем к стенам Акры, а тогда я обращу его только против неверных. Вы свидетельствуете клятву, Дени?
– Свидетельствую, – сказал Дени с ужасным чувством полной безнадежности.
Пожалуй, самым серьезным последствием взятия Мессины явилось то, что оно ухудшило отношения двух предводителей крестового похода. Король Филипп был разъярен. Можно было бы истолковать его гнев патетически: будто он был возмущен и потрясен как христианский сюзерен и как человек, отзывчивый к чужому горю. Однако его гнев имел более простую и практическую причину – он был оскорблен тем, что Ричард водрузил над стенами Мессины свой собственный стяг, отнюдь не французский. Формально Ричард правил Англией как феодом Франции. Кроме того, оба короля торжественно поклялись в Везеле делить поровну военную добычу, захваченную в ходе крестового похода. Следовательно, по мнению Филиппа, Ричард повел себя эгоистично и, более того, вероломно. Они обменялись любезностями, а затем со стороны августейших противников потребовался весь такт и политическое искусство, чтобы восстановить мир. В конце концов знамя Филиппа поместили рядом со стягом Ричарда, и были принесены новые клятвы взаимной верности и обещания делить трофеи поровну. Тем не менее основные разногласия, которые начались между двумя лагерями, явились прямым результатом штурма, считали, что война, которой суждено было вспыхнуть по завершении крестового похода между Англией и Францией из-за Нормандии, началась по той же самой причине.
Но в тот момент, как отмечал Дени в своем дневнике, обстановка стала гораздо спокойнее, и крестоносцы приготовились к зимовке. И в обоих лагерях, и во всей округе соблюдалось негласное перемирие, и никто не брался за оружие, тогда как Ричард вел переговоры с королем Танкредом сначала по поводу приданого королевы Джоанны, а затем чтобы предотвратить заключение союза между королем Сицилии и Филиппом Французским, союза, способного лишить Ричарда звания военного предводителя крестового похода. На холме напротив города он приказал построить деревянный форт для размещения главного штаба, используя часть бревен осадных машин. С обычным своим энтузиазмом он принялся планировать строительство и надзирать за работами. Когда крепость была завершена, он назвал ее «Разгром Грека», что являлось одновременно и оскорблением, и напоминанием о том, как стремительно и ужасно он расправился с жителями Мессины. В итоге он сошелся с Танкредом на сорока тысячах унций золота. Треть он тотчас отдал королю Филиппу, подкрепив тем самым предложение мира, хотя эти деньги были не военной добычей, а приданым его сестры. Трофеи, взятые его воинами в Мессине, он повелел вернуть, дабы восстановить согласие. Это вызвало немалое недовольство, особенно со стороны рыцарей, не рассчитывавших на долгое пребывание на Сицилии. Некоторые из них, как, например, Хью Хемлинкорт, уже успели проиграть все захваченное добро. Но Ричард утихомирил недовольных, щедро одарив всех из своей казны деньгами, драгоценностями, нагрудными цепями, золотыми кубками и прочими подношениями, так что самый последний пехотинец имел теперь пригоршню су, чтобы выпить за великодушие короля. Хотя он тратил деньги осмотрительно и был расчетливым дельцом, однако знал цену щедрости. Цель для Ричарда всегда значила неизмеримо больше, чем средства ее достижения.
В порыве расточительности Ричард не забыл и своих труверов. Каждый получил вознаграждение, и Дени, привыкший жить обещаниями, стоически подтянув пояс, стал обладателем пятнадцати марок серебром. Внезапно свалившееся ему в руки богатство настолько вывело его из равновесия, что он нанял к себе на службу менестрелем Гираута из Эврё.
Этот человек появился после взятия Мессины с новой арфой, беззаботно объяснив, что какой-то незадачливый горожанин ее потерял, а он подобрал добро. Он принес еще несколько памятных сувениров, добытых из того же источника: серебряный котелок, несколько брошей и колец, пару новых туфель, сарацинский кинжал с нефритовой рукоятью, инкрустированной перламутром, и чернильницу из слоновой кости, искусно выточенную, покрытую резными фигурками мифических животных, таких как слон и жираф.
Понс, желая немного подшутить над ним, сказал:
– Ты называл себя менестрелем. Ну так спой нам что-нибудь, а мы послушаем.
– Что угодно вашей светлости, – ответил Гираут, – любовную песнь, батальную песнь, веселый танцевальный напев?
Понс, с усмешкой взглянув на Хью Хемлинкорта, с которым они заключили небольшое пари по этому поводу, сказал:
– О нет. Я расположен послушать что-нибудь более величественное. Спой нам отрывок баллады о Гильеме, то место, где граф Вивьен ведет франков против неверных в первый раз.
– Хм… – Гираут с сомнением провел пальцем по струнам арфы. – Очень трудно вспомнить.
Потом он запел:

Он плащ пурпурный сдернул с плеч долой,
Подобно флагу привязал на пике верной –
И свежий ветер высоко над головой
Расправил знамя с золотой каймой.
И он вскричал: «Монжуа!» –
Старинный клич военный.

– Вы именно это имели в виду? – спросил он после.
– Неплохо, – сказал Понс несколько удивленно.
Хью протянул сложенную горстью ладонь.
– Два денье, старик, – напомнил он Понсу.
– Спой нам какую-нибудь песню кого-либо из ныне живущих мэтров, – попросил Дени.
Менестрель кивнул и начал петь:

Я рыцарство явил во всей красе,
Притом любви постигнул тайны все,
Я преданнейшим был ее слугой,
И как под крышей дома рады мне,
Так ужас я внушаю на войне…

Он был вынужден замолчать, так как его голос потонул в раскатах дружного смеха. Это была одна из самых скромных и самоуничижительных песен Пейре Видаля, а сам Пейре сказал:
– Очень хорошо спето. Если бы я не был таким скупцом, я бы щедро одарил тебя.
Менестрель поклонился, оскалившись в ухмылке, как голодный волк.
– Все, что прикажете, достойные milites, – называйте любую песню по своему желанию.
Это превратилось в увлекательную игру: «Послушаем немного из „Ами и Амиля“, „Что-нибудь из сочинений графа Гильема де Пуатье“, „Ты знаешь: „Коль петь звучней, искусней, сладостней, нежней велит столь славной дамы власть…“ – Фолькета Марсельского?“ И всякий раз менестрель отвечал на вызов верным напевом и правильными стихами. Но что удивляло еще больше, принимая во внимание его грязную одежду и нерасполагающую внешность, так это его голос, который был чистым, безупречным, гибким и сладостным. Он закончил свое выступление, спев одну из аубад Понса, и вслед за ней: «Мила мне радость вешних дней, и свежих листьев, и цветов…» – сирвенту, которую Дени сочинил по заказу короля Ричарда. Потом он сказал:
– Благородные господа, прошу прощения, но горло у меня пересохло, а пальцы самую малость сводит судорога, а то я был бы счастлив петь для вас до конца зимы.
Они уразумели намек и вытащили парочку бурдюков вина, а когда с вином было покончено, Гираут, точно сторожевой пес, свернулся калачиком под навесом одной из палаток и проспал всю ночь. С тех пор он постоянно находился где-нибудь поблизости, ненавязчиво, но всегда под рукой, услужливо бегал с разного рода поручениями и оказался хорошим компаньоном, помогавшим скрасить долгие часы томительной скуки. Получив от короля деньги, Дени сказал Гирауту:
– Я буду платить тебе по одному пенни в день, кормить и одевать тебя. Ты будешь петь мои песни, а также любые другие, о чем я, возможно, тебя попрошу. Не знаю, как долго продлится твоя служба, но, с другой стороны, в жизни вообще нет ничего постоянного, особенно во время путешествия, подобного нашему. Тебя это устраивает?
– Вы увидите, что я способен на невероятную преданность, благородный господин, – ответил Гираут.
Он имел свои недостатки, не мог удержаться от воровства, но воровал очень неумело, и его всегда ловили и били. Понс избил его за кражу рубахи; Пейре Видаль избил его за то, что он выпил полбурдюка вина и долил туда воды. Хью безжалостно избил его за поползновение стянуть его шпоры. А Дени избил для его же собственного блага.
– Из-за тебя началась всеобщая драка на базаре в Мессине, потому что ты попытался украсть булку, – сказал он. – Неужели ты никогда не поумнеешь?
– Достопочтенный господин, – рыдал Гираут, – я просто порочный человек. Меня наказывали за мои грехи в Париже, Руане, Пуатье, Кельне, Вормсе, Генуе, Пизе и в двух сотнях других городов. Я ничего не могу с собой поделать.
– Ну так и нечего этим хвастаться, – сурово сказал Дени. – Постарайся исправиться.
Дени охотно прощал Гирауту его слабости, ведь именно благодаря менестрелю он встретился с Еленой, дочерью Франческо ди Гацци.
Он трудился над новой песней, сирвентой, которая должна была живописать и прославить союз двух королей, восхваляя их добродетель, побудившую их пренебречь своими земными королевствами, дабы защитить царство Божие и отвоевать для Господа вновь Его земли. Ричард намеревался устроить пышный рождественский пир в форте «Разгром Грека», и Дени надеялся, что по этому случаю ему представится возможность преподнести свое сочинение. Он завершил черновой набросок и теперь, когда до праздника осталось чуть более трех недель, хотел обсудить с Гираутом музыку. Он привык совершать уединенные прогулки по окрестностям, невзирая на опасность того, что мстительные крестьяне могут напасть на одинокого крестоносца, о чем Хью уже несколько раз предупреждал его. Он нашел местечко среди каменистых холмов приблизительно в миле к югу от Мессины, где сохранились руины древнего греческого храма. Туда он забирался и сидел, рассеянно глядя вдаль, на поросшую мхом гористую землю с островками низкорослых, узловатых деревьев, на сверкающую воду внизу и на темные, неясные очертания Калабрии у самого горизонта. Ему нравилось, что погода была теплой, как ранняя осень в Пуату, хотя уже почти наступило Рождество, и в своем одиноком убежище среди разрушенных колонн, под прикрытием гор он даже не чувствовал влажного, пронизывающего ветра, который иногда налетал с севера.
В тот день, заслуживающий отдельного рассказа, он взял с собой Гираута, посадив его на свободную лошадь. Они верхом проехали через холмы, поднимаясь все выше, а оставшуюся часть пути прошли пешком, держа коней на поводу. Они стреножили лошадей и оставили на террасе среди руин, а сами устроились на широкой пожелтевшей плите, согретой солнцем. Они потратили час или даже больше на песнь, и Гираут пропел ее, аранжируя на свой лад, к восхищению Дени. Они съели небольшой запас хлеба и сыра, который захватили с собой, и Дени лег на спину, заложив руки за голову и устремив взгляд в небо. Гираут пошел прогуляться, тихо напевая первые строки песни.
Дени погрузился в неглубокий сон. Его разбудил шум, услышав который он вскочил на ноги прежде, чем успел открыть глаза. Он слышал, как орал Гираут и второй голос, женский, выкрикивал проклятия. «О, Господи, – подумал Дени, – теперь он решил испытать радость в изнасиловании».
Он побежал в ту сторону, откуда доносились голоса. За ровной грядой зеленоватых камней склон холма уходил вниз террасами, поросшими сорной травой. Дени перебрался через гряду и с шумом – мелкие камни градом посыпались из-под его мягких туфель – скатился в неглубокую впадину между скал. Он увидел, как Гираут, согнувшись пополам и закрыв руками голову, мечется в разные стороны, в то время как высокая, крупная девушка лупит его изо всей силы палкой.
– Хватит! – закричал Дени, надеясь, что хоть это слово по-французски она поймет.
Девушка и вправду опустила палку и недовольно посмотрела на него. Гираут вытер лицо, распухшее от слез.
– Шут! Болван! – сердито напустился на него Дени. – Ты хочешь надеть нам на головы осиное гнездо? Или у тебя не хватает ума сообразить, что ты не сможешь справиться с девушкой, которая на полголовы выше тебя? – Он повернулся к девушке, выдавив улыбку. – Сумасшедший, – объяснил он, указав на Гираута, а затем повертел пальцами у виска, объясняясь на универсальном языке жестов. – Он не стал бы тебя насиловать.
– Sturpo? Насиловать? Этот? – девушка расхохоталась. – Я разорву его на шесть кусков, – сказала она на сносном французском. – Он взял мою корзину.
Она свирепо покосилась на Гираута, который отпрянул назад. Теперь Дени увидел, что менестрель держит сплетенный из прутьев короб, до половины наполненный чем-то напоминавшим коренья или сорняки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64


А-П

П-Я