«Ты слышал когда-нибудь ту часть Священного Писания, которая именуется Песнь Песней Соломона?» Когда я ответил, что не слышал, он прочел мне следующие строки, зажав переносицу пальцами и закрыв глаза:

Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста;
Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих,
Одним ожерельем на шее твоей.
О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста;
О, как много ласки твои лучше вина,
И благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!
Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста;
Мед и молоко под языком твоим,
И благоухание одежды твоей
Подобно благоуханию Ливана!

Когда он умолк, его слова еще долго звучали в моих ушах сладчайшей музыкой, и мне показалось, что все остальные стихи умерли и как пепел развеяны по ветру.
Потом я сказал: «Неужели так сказано в Священном Писании?» «Да, так, – ответил он, – и я слышал, как многие умудренные экзегеты спорили о том, что являет собой Песнь Песней. Каков бы ни был источник – там много слов и все в том же духе: аллегорическое описание любви Бога к святой церкви, или же любви Господа нашего Иисуса к душе человека, или, как мне сказал один просвещенный еврей, любви Бога к чистому разуму. А ты что думаешь, трувер?»
Я ответил, что недостаточно осведомлен, дабы судить о таких вещах, но поскольку он продолжал настаивать, я признал, что мне это показалось самой великой песней любви из всех, какие мне доводилось слышать. «И хотя вы, вероятно, подумаете, что я просто богохульствую, – добавил я, – все же пусть моя душа будет проклята навеки, если в песне сокрыто нечто иное, чем любовь мужчины к своей избраннице. Этот царь Соломон, – продолжал я, – наверное, был самым выдающимся трувером в мире, равным самому Гильему де Пуатье». И тогда отшельник сказал, что я не должен просить о проклятии своей души, но во всем остальном он склонен согласиться со мной.
К уже сказанному я мало что мог прибавить, ибо мои мысли пребывали в большом смятении. Потому я поднялся на ноги и собрался идти. Но прежде, чем я ушел, Гавриил сказал, что жизнь коротка и мы, возможно, больше не увидимся, и с тем пожелал мне добра. Он велел мне опуститься на колени, благословил и напутствовал так: «Ни Бога, ни хорошей поэзии не следует искать с помощью одной лишь формы. Подумай об этом, трувер». На том я расстался с ним, глубоко убежденный, что независимо от того, был он настоящим архангелом или нет, он стяжал и мудрости, и благодати вполне достаточно для смертного человека.
На другой день – на девятнадцатый день до сентябрьских календ, или по простому счету на четырнадцатый день августа – во время обеда Артуру передали известие, что накануне король Ричард ступил на английский берег, высадившись в гавани Портсмута, где его встретили с великой радостью. Там он принял от жителей города присягу на верность, а вслед за тем со всей своей свитой ускакал в Винчестер. И тогда я понял, что отшельник предвидел это событие и потому простился со мной.
Однако мне были уготованы и другие сюрпризы. Ибо когда я сказал Артуру, что настала пора мне попрощаться с ним и покинуть Хайдхерст, он ответил, что нам не придется расставаться, поскольку он решил ехать вместе со мной. Услышав это, я застыл с открытым ртом, словно меня поразил гром небесный. Он заявил довольно легкомысленно, что, познакомившись со мной, исполнился столь неодолимой жаждой странствий, что не успокоится, пока не совершит путешествия, тем более, раз еще не видел ни Лондона, ни какого-либо иного места дальше Чичестера или Саутгемптона. Но это было еще не все. На следующее утро в замок приехала верхом леди Мод, также узнавшая новость о прибытии короля, и сказала, что теперь настало время, когда она может помочь мне, как обещала, и она не станет давать мне никаких писем и записок, но отправится со мной к Уильяму Маршалу и попросит его провести меня к королю. Слезы выступили у меня на глазах, и я возблагодарил Пречистую Деву и блаженного св. Дени за то, что они послали мне столь верных друзей.
Мы пустились в путь не сразу, поскольку обоим, Артуру и Мод, предстояло привести в порядок свои дела в замках и имениях. Тем временем до нас дошли свежие вести о том, что королева Алиенор была освобождена из долгого заточения Уильямом Маршалом и встретилась в Винчестере со своим сыном Ричардом, которого не видела около пятнадцати лет, и будто все, видевшие, как она обнимала его, плакали. И еще Уильям Хотерив рассказал нам, что король подтвердил обещание, данное его отцом Уильяму Маршалу, а именно выдать за него замуж леди Изабеллу де Клер, дочь эрла Страйглского. Король сказал: «Боже правый, мой отец только обещал, а я с легкостью отдаю и даму, и земли». Свадьбу назначили на двадцать первый день августа, после чего новобрачные должны удалиться в поместье лорда Энгеррана д'Абернона в Суррее. После некоторых колебаний мы решили, что нам лучше приехать прямо туда спустя два-три дня после свадьбы, а не в Лондон и попытать счастья, понадеявшись на покровительство Маршала.
Одиннадцатый день до сентябрьских календ . В сей день мы вместе отправились в путь: Артур и его оруженосец, юноша по имени Питер из Котса, Мод, в сопровождении служанки и одного из своих домочадцев, и я. Мы ехали, распевая песни, смеясь и рассказывая забавные истории. Артур сиял от радости и счастья, точно ребенок, любой пустяк вызывал у него улыбку. Светило солнце, из придорожного кустарника доносились птичьи рулады, и приподнятое настроение не покидало нас.
Путешествуя таким образом, мы прибыли наконец в Сток д'Абернон, оставив позади деревни, названия которых немало повеселили меня: Миклхэм и Эффингхэм, Брокхэм и Фетхэм. Ибо, полагаясь на скудные познания в английском языке, я предположил, что слово «хэм» должно означать нечто съедобное, и подобное изобилие «хэмов», с моей точки зрения, красноречиво свидетельствовало об аппетите англичан. Но Артур объяснил мне, что на саксонском диалекте это значит всего лишь «деревня». Мы провели ночь в городе, название которого я не запомнил, а на следующее утро отправились прямиком в замок лорда Энгеррана и там встретились с зерцалом рыцарства – благородным, доблестным и любезным Уильямом Маршалом.
Что я могу сказать об этом лорде, чье имя прогремело по всему миру и чьи подвиги сделали его образцом для подражания среди рыцарей. Приятной наружности, хотя и широковат в талии, в расцвете сил, с неспешной речью и скромными манерами, но с горделивой осанкой – таков был облик этого человека. Начав свой путь нищим рыцарем, не имевшим ни гроша за душой и добывавшим себе пропитание, выступая на турнирах, он достиг того высокого положения, которое занимал ныне, сделавшись правой рукой короля. Но тогда как многие другие в его положении преисполнились бы высокомерия и чванства, он остался таким же приветливым и внимательным, как и раньше. Он встретил леди Мод весьма и весьма радушно, обнял ее и, прежде чем она успела вымолвить хотя бы одно слово, напомнил ей об их последней встрече пять лет назад, когда она была еще двенадцатилетней девушкой, а он в то время приезжал в Англию навестить свою сестру, бывшую супругой Робера де Пон-де-л'Арш. Он приветствовал всех нас и, выслушав просьбу Мод походатайствовать обо мне перед королем, сказал: «Я нахожу несправедливым, чтобы столь достойный человек, которому Ричард обязан жизнью, стоял и ждал милости в передней. Я исправлю упущение, и это доставит мне огромное удовольствие». Затем он сообщил нам, что поедет в Лондон на коронацию, которая должна состояться не позднее сентябрьских нон, хотя точный день еще пока не назначен, и что сразу после церемонии он лично представит меня Ричарду.
В тот вечер он не отпустил нас от себя, и мы пировали вместе с ним и его супругой, которая была наделена и красотой, и разумом, а кроме того, познакомились с неким рыцарем по имени Хью из Хемлинкорта, одним из старых соратников Маршала, человеком весьма доблестным, хотя и несколько туповатым. Однако он поведал нам о тех временах, когда он, Маршал и знаменитый рыцарь Бодуэн Бетюнский были товарищами по оружию, и рассказал нам множество историй об их совместных приключениях.
Мы услышали о тех днях, когда король-юноша был отдан королем Генрихом на попечение Маршала, и как они принимали участие во многих турнирах, завоевав предостаточно почестей и выкупов. По подсчетам самого Маршала, он в то время принял участие в ста двадцати турнирах, не менее.
Мы услышали рассказ о состязании между Анет и Сорель, на котором билось великое множество рыцарей из Франции, Фландрии, Шампани, Нормандии, Анжу и Англии, так что земля была сплошь усеяна сломанными копьями, и боевые кони с большим трудом могли передвигаться по ристалищу. На этот турнир Маршал и король-юноша прибыли с опозданием и увидели, что путь им преградил весьма достойный рыцарь Симон де Нофле со своими вассалами. Король-юноша было вознамерился повернуть назад, но Уильям ринулся вперед, опрокинув вооруженный заслон и расчистив себе путь. Он схватил за повод коня Симона де Нофле и галопом помчался дальше, увлекая его за собой, а вслед спешил король-юноша. Продолжая путь, они достигли места, где дождевой желоб выступал из стены дома на дорогу. Симон зацепился за него, вылетел из седла и, повиснув на желобе, остался в таком глупом положении. Однако Маршал об этом не знал и прискакал туда, где они разбили лагерь. Там он приказал оруженосцу: «Хватай этого рыцаря». – «О каком рыцаре ты говоришь?» – вскричал король-юноша, следовавший за ним по пятам. «Того, которого я веду», – ответил Маршал и, обернувшись, узрел пустое седло. Вот когда король-юноша очень повеселился.
А далее мы услышали еще из уст самого Маршала историю о том, как однажды он держал жизнь Ричарда в своих руках, что само по себе было беспримерным подвигом. Это случилось в июне, незадолго до смерти короля Генриха, когда тот воевал с королем Франции Филиппом, а его сын, граф Ричард, сражался на стороне короля Филиппа. Король Генрих укрылся в Ле-Мане и там же был осажден несколькими баронами из Пуату и Франции. Часть предместий была предана огню, и, хотя англичане дрались храбро, падение города казалось неизбежным. Маршал рассказал нам о том, что, когда он убеждал короля спасаться бегством, Генрих воскликнул: «Христос, я больше не почитаю Тебя, ибо Ты отнял у меня все, что я считал самым дорогим на свете, и допустил, чтобы мне нанес позорное поражение этот молокосос-предатель». И в самом деле прискорбно было видеть, с каким ожесточением сын воюет против родного отца. И они покинули город, в спешке даже не надев кольчуг. Не успели они удалиться на небольшое расстояние, как их настиг отряд всадников, и впереди всех скакал граф Ричард. Ричард был одет лишь в кожаную куртку, какие рыцари обычно носят под доспехами, и вооружен одной только булавой, не имея в руках ни копья, ни меча, – так стремительно он рванулся в погоню. Уильям повернул назад, и когда они сошлись лицом к лицу, Ричард выкрикнул: «Боже правый, Маршал, неужели ты убьешь безоружного человека?» «Пусть дьявол поразит тебя, а не я», – ответил Уильям. Пронзив копьем коня Ричарда, он развернулся и галопом умчался прочь. Таким образом он спас короля Генриха от плена.
Подперев одной рукой щеку, а другой рукой катая по столу хлебные крошки, он продолжал рассказ и поведал нам, что стыдно было смотреть, как больного и уставшего короля травили и выгнали к Шинонской бухте. Так свора гончих псов травит матерого оленя. Из-за быстрой скачки открылась старая рана Генриха, и у него поднялся жар. А потом его вынудили согласиться на переговоры с королем Филиппом. Ему пришлось принять условия, по которым он лишался своих земель в пользу Ричарда. Отдавая дань справедливости, признался Маршал, нельзя целиком винить в том Ричарда, ибо его отец весьма часто вел с ним нечестную игру и угрожал отобрать богатые провинции, коими тот владел, чтобы отдать их его младшему брату, графу Джону, своему любимчику. Кроме того, сказал Маршал, вовсе не это соглашение свело короля в могилу. Причина его смерти была иной. А именно: он поставил условие, что ему назовут тех, кто бросил его на произвол судьбы, дабы присоединиться к королю Филиппу. И когда огласили список, выяснилось, что первым стоит имя графа Джона.
После я спросил у Маршала, каково пришлось ему после кончины старого короля. Ведь всем известно, что Ричард не выносит, когда его выбивают из седла или наносят ему поражение в бою. Он ответил: «После того, как он взглянул на тело усопшего, которое лежало в аббатстве Фонтевро, он потребовал меня к себе и, гневно взглянув, сказал: „Маршал, недавно ты хотел убить меня, и тебе это удалось бы, когда б я не отвел рукой твое копье“. Я хорошо знаю Ричарда, и он никогда не скажет правды, если она ему не нравится, а также он любит зло подшучивать над людьми и подвергать их испытаниям, однако я не собирался мириться с этим. Я сказал: „Милорд, у меня никогда и в мыслях не было убивать вас, тем более я не пытался этого сделать. Ибо если я способен нанести точный удар копьем на турнире, я так же могу поразить цель и в бою, что вам хорошо известно. И я столь же легко мог направить удар в ваше тело, как в вашего коня. Но полагаю, что, умертвив коня, я не совершил преступления, потому нимало в том не раскаиваюсь“. В ответ на мои слова он улыбнулся и промолвил: „Маршал, я прощаю тебя и зла не держу“.
Легким движением пальцев Маршал смахнул крошки хлеба и заметил: «Говорю вам: несмотря на свои недостатки, он достойный король. Ибо уничтожить меня ему было бы не труднее, чем мне избавиться от этих крошек, но он великодушен и щедр, как и подобает венценосцу. И готов поручиться головой, он наверняка не забыл тебя, трувер. Только… – Тут он обратил на меня спокойный взгляд. – Остерегайтесь его капризов, ибо кровь в нем играет, словно в него бес вселился. Его настроение переменчиво, будто морской ветер. Не зря Бертран де Борн прозвал его Ричард Да-и-Нет». Эти слова Маршала я постарался запомнить.
На следующее утро мы выехали из замка, направившись в Лондон вместе с Хью Хемлинкортом, который решил составить нам компанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64