Вот миллион и составится, а дальше – желанный итог: он вступит в ту неведомую и прекрасную жизнь, которую сулит этот миллион, совсем молодым, с пушком на губах.
Ну а что же он станет делать со своим миллионом в высоких промышленных сферах? Мы уже достаточно удалились от сквера Невинных и не скрываем презрения к маленькой лавчонке. Рельсы для стокилометровой железной дороги или поставки муки – вот это для нас. Лучшими всегда бывают самые простые идеи. Можно, например, не мудрствуя лукаво, заняться производством вина из яблочных очистков…
Однако этот Лекок не такой уж и сумасшедший! Но чтобы нажить миллион, необходимо иметь пятьдесят тысяч франков, для получения пятидесяти тысяч франков нужны тысячи экю, а для тысяч экю – двадцать монет достоинством в сто су господина Лекока.
Увы, увы! Черепки молочного кувшина снова рассыпались.
И Ж.-Б. Шварц пробудился с тревогой в душе, говоря: «Близок рассвет! Должно быть, уже три часа. Лекок насмеялся надо мной!»
И тут донесся едва различимый звук едущей повозки! Ж.-Б. Шварц вскочил, воскрешенный мелькнувшей надеждой. В эти унылые часы, когда все кругом спит, даже шорохи слышны на большом расстоянии. С того момента, когда послышался звук приближающейся повозки, и до ее появления в предрассветных сумерках надежда не раз покидала Ж.-Б. Шварца. Наконец повозка, которая двигалась с огромной скоростью, приблизилась к нему почти вплотную.
– Садись, Жан-Батист! – скомандовал знакомый голос. В тот же миг крепкая рука подхватила Ж.-Б. Шварца, и он очутился в глубине повозки, в то время как Лекок победно щелкнул кнутом, и Красавчик рванул с места, наращивая скорость и поднимая клубы пыли.
V
МУЧЕНИЯ Ж.-Б.ШВАРЦА
Повозка пронеслась, как смерч, через немецкую деревню, еще погруженную в сон, а затем Лекок резко повернул влево. Несколько минут они ехали молча. – Да, Жан-Батист, карты, вино и красотки, – неожиданно заговорил Лекок. – На моем счету немало побед. Ты хорошо справился с моим заданием, приятель. Комиссар ни о чем не догадался!
Тут он стегнул Красавчика, который взвился, как черт на пружине.
– Итак, душа моя, – продолжал он, – к вечеру ты покроешь тридцать пять лье!
– Куда же мы едем? – спросил Шварц.
– Ну, ты-то недалеко, Жан-Батист. А я сейчас нахожусь в Алансоне, в постели, у меня простуда, а вот завтра утром я проснусь здоровым и свежим.
– Вы, значит, боитесь мужа, господин Лекок?
– Какого мужа, Жан-Батист? Где ты взял мужа?.. Я встану в бодром расположении духа, чтобы заняться делами, продажей ящиков, и чтобы поговорить о простуде. Хорошо иметь друзей, ты согласен, старина? Друг, в доме которого я заночую, – тот самый, что отнесет на почту мое письмо с просьбой вернуть мне трость… Слышал ты что-нибудь о масонском братстве, старина?
– Мой папаша был его членом, – отозвался Ж.-Б. Шварц.
– Значит, папаша тоже, – продолжил, смеясь, Лекок. – Может, это и неплохо. А знаешь ты такую историю? Как один военный очутился в бою прямо перед вражьей пушкой, и по условному знаку артиллерист сразил его наповал, просто так, чтобы доставить кому-то удовольствие? Слышал такое?
– Папаша рассказывал, господин Лекок.
– Опять папаша; а история интересная. Ну да ладно! Итак, Жан-Батист, всего нас около сотни приятелей, может быть, около двухсот, и все однокашники, так сказать, ветераны, выпускники школы Балансьель. Время от времени мы оказываем друг другу небольшие услуги, так, чтобы дружба не слабела… Значит, я говорил тебе о муже, да, старина?
– Вы мне сказали…
– Карты, вино и красотки! Я не против мужа, Жан-Батист, если тебе так хочется. Какого ты предпочитаешь: брюнета, блондина? Мое слабое сердце не может сделать выбор. Ты веришь в Верховное существо? Да? Я не стану тебя осуждать. Этой верой живут все народы мира. Остерегайся только крайностей вроде ночи святого Варфоломея. Какая дрянь этот Карл IX, правда? Чего смеешься-то? Мне вот не до смеху. И кстати: что касается мужа, то это я погорячился.
В тоне Лекока звучала едкая насмешка. А наш молодой эльзасец как человек, так скажем, строгих правил, привык понимать слова в их буквальном смысле, к тому же его немало удивлял тот диковинный парижский жаргон, которому, как известно, предстояло вытеснить язык Боссюэ. Он слушал, раскрыв рот, всю эту белиберду, и ему даже не пришла в голову мысль, что его компаньон лишился рассудка. При всей наивности Ж.-Б. Шварц трезво смотрел на вещи. Он подумал, что эта пустынная дорога – место весьма подходящее для убийства. И ему стало по-настоящему страшно. Особенно его взволновали последние слова господина Лекока. Он смутно сознавал, что проник чересчур глубоко в некую опасную тайну.
Дорога пролегала в ложбинке, и небо над окаймлявшими ее по обе стороны высокими изгородями посерело в свете наступающего утра. Ж.-Б. Шварц уголком глаза наблюдал за своим товарищем. Если бы дело дошло до драки, то мы бы не поставили на Ж.-Б. Шварца, чья худосочная фигура лишь оттеняла бравую осанку его соседа; но внимательно всмотревшись в это угловатое создание, в эти настороженные, проницательные глаза, мы бы поняли, что наш эльзасец вовсе не из тех, кто с безропотностью курицы позволит с собой расправиться.
Господин Лекок внезапно повернулся к Ж.-Б. Шварцу и посмотрел на него сверху вниз. Настроение у него было хорошее; вид молодого эльзасца заставил его расхохотаться.
– Эге, Жан-Батист, – воскликнул он, – да у вас такой вид, будто вы только и боитесь, как бы вам пулю в лоб не всадили. В газетах ведь пишут, что такое случается, правда? Ну-ка, постой, приятель! – прервал он свою тираду, внимательно вглядываясь в Жана-Батиста. – А ведь ты способен постоять за себя, да-да! Впрочем, на чем мы остановились? На муже? Нет, на Верховном существе. Верховное существо – это вроде как распорядитель в большой лотерее. А вам бы хотелось угадать все пять номеров, Жан-Батист?
Под взглядом коммивояжера в глазах Шварца появилась уверенность. Он холодно и спокойно ответил:
– Смотря по обстоятельствам, господин Лекок.
– Так, так! – продолжал последний. – Хочешь, чтобы тебе выложили всю правду, Жан-Батист?
– Нет, – твердо ответил Шварц. – Если вы совершили преступление, я не хочу этого знать.
– Великолепно! – проворчал коммивояжер. – Все вы такие. Ну ладно, старина. Был-таки такой муж! Доволен?
– Да, – ответил Шварц. – И вы мне обещали сто франков за оказанную мною услугу, на случай, если муж вас заподозрит.
– Верно… и я даю тебе – тысячу, Жан-Батист.
Он держал в руке купюру названного достоинства.
Ж.-Б. Шварц быстро заморгал, сильно побледнел и тихо спросил:
– Почему тысячу франков?
Господин Лекок весело обласкал кнутом своего маленького бретонца и ответил:
– Ишь какой любопытный! Хочешь со мной поссориться?
– Я хочу знать! – медленно произнес Ж.-Б. Шварц. Господин Лекок всматривался в него со все большим вниманием.
«Забавной породы это существо!» – подумал он и громко добавил: – Врешь ты, Жан-Батист. Ты хочешь только одного – ничего не знать.
– Что вы делали этой ночью, господин Лекок? – еле слышно спросил наш молодой эльзасец, у которого на лбу выступил пот.
– Вино, карты, красотки… – начал Лекок, пожимая плечами.
Но вдруг он осекся и решительно скомандовал:
– Слезай-ка, парень. Хватит, поговорили; нам с тобой не по пути.
Он резко остановил повозку, и Ж.-Б. Шварц с видимой поспешностью соскочил на землю.
– Жан-Батист, – продолжал господин Лекок более вежливо, – я доволен вами. Быть может, мы еще встретимся. И вы, конечно, настоящий мужчина, приятель. Вы оказали мне услугу, и она стоит тысячи франков; а я не тот человек, кто отказывается от своих долгов. Вот ваша тысяча, и мы в расчете.
Поскольку молодой Шварц, стоя неподвижно рядом с повозкой, не протянул руки, Лекок выпустил банкноту, которая, покружившись, опустилась на землю.
– Ладно, – продолжал он, снова пытаясь иронизировать, – подберешь, когда я уеду. Положение-то деликатное, я ж понимаю. Но все у нас по-честному, не сомневайся. Правда, комиссару пришлось соврать, так что, с другой стороны, можно и судебную повестку получить. Их, кстати, жандармы носят.
Глаза Шварца наполнились гневом; господин Лекок продолжал, смеясь:
– Я человек не злой: муж есть, Жан-Батист. И вот что я посоветую: идите-ка вы прямо своей дорогой и не оборачивайтесь, а то увидите, что творится у вас за спиной. Знаете, наверное, пословицу? Глух тот, кто не хочет слышать. Так что затыкайте уши – и вы сохраните душевный покой. А если будете как следует себя вести, то с этими деньжатами сможете обделать неплохие делишки. Если же вы будете плохо себя вести, то вас будет ждать, с одной стороны, прокурор, а с другой – я и мои приятели, которые, предупреждаю, прошли курс обучения в одном специальном заведении. Так что у тебя на шее две петли, Жан-Батист! Желаю удачи!
И он хлестнул свою лошадь, которая в ответ взбрыкнула весело, но вдруг спохватился и, натянув поводья, добавил:
– Старина, было бы неразумно разменивать банкноту в этих местах. Вот деньги на дорожные расходы. Как видишь, я про все помню. Итак, желаю успеха! Пошел, Красавчик!
На этот раз бретонская лошадка, тут же пустилась вскачь, и повозка скрылась в густой зелени придорожных кустов. В подтверждение последних слов господин Лекок бросил две золотые и несколько серебряных монет к ногам Ж.-Б. Шварца. Никакие расходы не останавливали в это утро нашего великолепного коммерсанта, он сорил деньгами и расточал благодеяния на своем пути.
Хотя сам по себе Ж.-Б. Шварц и не походил на шедевры античной скульптуры, сейчас он сильно напоминал бюст античного бога, стоящий на пьедестале. Золото, серебро и банкнота лежали в пыли у его ног, но он даже не пошевелился, чтобы их поднять, и стоял, как статуя.
И когда шум повозки уже стих, он еще долго не трогался с места.
Его прикованный к земле взгляд выражал то напряженную работу мысли, то полное оцепенение. Предрассветные сумерки рассеялись, светало; затем наступил день и восходящее солнце заиграло в просветах листвы. А Ж.-Б. Шварц все не двигался.
Наконец он пошевелился, но лишь для того, чтобы сесть у края дороги. Ноги ему отказывали. На лбу выступили капельки пота, и в глазах стояли слезы.
Ж.-Б. Шварц был честным, совестливым человеком, он не любил окольных путей. И вид денег Лекока, разбросанных на песке, внушал ему ужас.
Теперь он уже почти не сомневался: совершено преступление! И его помраченному воображению представлялась кровь на каких-то клочках бумаги. Фигура Лекока выросла в его воображении до дьявольских размеров.
Вдали на дороге послышался шум большой повозки. Ж.-Б. Шварц сгреб ногой монеты и банкноту и засыпал их придорожной пылью. Затем он вскарабкался вверх по откосу, продрался, как дикое животное, сквозь заросли кустарника и, весь исцарапанный, затаился в траве на поле близ дороги.
Проехала телега; сидевший на ней крестьянин то весело разговаривал с живностью, помещавшейся в той же повозке, то напевал какой-то сельский мотив, покачивая в такт головой в большой бумазейной шляпе.
Проводив его взглядом, Ж.-Б. Шварц поднялся и инстинктивно сделал шаг к своему сокровищу. Но и сейчас он показал себя как честный человек: рассердившись на самого себя и отвернувшись от дороги, он быстро зашагал прочь по полю. Он шел и шел, задыхаясь, прямо по пашне, перепрыгивая через канавы, пробираясь через попадавшиеся заросли кустарника.
Да, он уходил сознательно, и этот поступок был тем более достоин похвалы, что в характере Ж.-Б. Шварца имелись свойства, заставлявшие его страдать из-за оставленных денег. Послушайте, ведь это же тысяча франков! Его мечта, да вдобавок десятикратно увеличенная! И еще карманные деньги.
Он все шагал, а солнце нещадно пекло. И он остановился в изнеможении на краю колосящегося поля в тени деревьев. Ему хотелось есть, пить и спать; главное – как следует выспаться после всего пережитого. И он уснул.
Он видел во сне свои деньги в виде желудя, из которого выросло могучее дерево. Но в листве этого дерева порхали птицы, и в их щебете слышалась брань господина Лекока.
Пробудившись, наш Шварц огляделся вокруг. В его сознании мешались явь, сон и воспоминания. Он увидел проход в густых зарослях, напоминающий след, оставленный диким животным. И полный новой решимости, направился к этому лазу. Путь был ему знаком. Он спустился по откосу к дороге и очутился перед кучкой земли, скрывавшей его банкноту.
Шварц был порядочным человеком, но не сама ли судьба вернула его на это место?
Он думал так: «Конечно, нужно спрятать все это в надежном укрытии». И выкопал ножом небольшую ямку в зарослях кустарника – чистое и аккуратное углубление, в которое и опустил банкноту, зажав ее с обеих сторон плоскими камнями.
Да можно ли представить себе Лекока без любовных похождений? Он молод, щегольски одет, недурен собой, смел, весел, общителен. Наш Шварц говорил себе это, роя углубление и одновременно поглядывая на свои сокровища. Ах, банкнота! Желанная банкнота, предмет безумной страсти! Великолепный образчик банковских изделий, не особенно чистый, но и без разрывов, склеенных бумагой. А сколь прелестно все изображенное на ней! Безбожники, полюбуйтесь билетом французского банка: пелена спадет с ваших глаз.
Да, да, этот Лекок в своем жилете и клетчатых панталонах способен нарушить семейный покой. На банкноте были булавочные проколы, которые ее очень украшали. И рисунок, и булавочные уколы суть не что иное, как пленительные ямочки на обличье банкноты. У Лекока было, как видно, немалое состояние; об этом свидетельствовала его внешность, костюм – все. Банкноты имеют иногда особые приметы, вроде родинок у дам. В углу тысячефранкового билета находилась подпись Боннивэ-сына с росчерком.
Итак, поразмыслим: что делать? Пойти к комиссару полиции? Вручить ему банкноту, золото и серебро? Такая мысль возникала у Ж.-Б. Шварца, поскольку он был, напомним, честным человеком; но, по совести говоря, имел ли он право так поступать? Ведь это было бы прямым предательством: а если ревнивый муж пронзит Лекока своей шпагой?..
На что, однако, рассчитывает Боннивэ-младший, ставя свою подпись в углу банковского билета?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82