Настоящий театральный эффект…
– Кто она, эта вторая женщина?
– Графиня Корона, черт возьми!
– Откуда она взялась?
– Наверное, из-под земли. Лекок подпер голову рукой.
– А случайно проходивший по двору мужчина?
– Господин Мишель.
Лекок наполнил свой стакан со словами:
– В добрый час! Впишется и это.
Трехлапый, улыбаясь, наблюдал, как патрон опорожняет стакан. Рука Лекока слегка дрожала, когда он ставил стакан на стол.
– Тайна у нее! – процедил он сквозь зубы. – Тайна должна быть моей: старик меня обманул. Девчонка возненавидела меня раньше, чем научилась лепетать имя матери. Мой прирожденный враг! Тем хуже для нее!
– Вы говорите о баронессе Шварц? – полюбопытствовал калека.
– А ты знаешь, – вместо ответа спросил Лекок, – зачем приходила в наш дом графиня?
– Она приходила обсудить со мной кое-какие дела, – не колеблясь, ответил Трехлапый.
Лекок бросил на него подозрительный взгляд.
– На вашем месте, – холодно промолвил калека, – я бы оставил графиню в покое. Она знает так же много, как вы.
– И гораздо больше, чем ты?
– Да, особенно про этого Брюно, который так вам пришелся по сердцу.
Торжествующее лицо господина Лекока заметно омрачилось.
– Сам черт ему помогает! – воскликнул он. – Три раза мы видели его с веревкой на шее, а в четвертый, когда он вернулся из Лондона, Отец сказал: «Смерть этого человека не берет, тогда его возьмем мы». Отец был очень умен, но он умирал слишком долго.
– Теперь, когда он мертв, – сказал Трехлапый, – я могу наконец переведаться с моим соседом Брюно.
Господин Лекок взял рожок, издавший в этот момент долгий призывный звук.
– Надеюсь, ты не теряешь его из виду? – спросил он, прикладывая раструб к уху.
– Я стал его тенью, – заверил Трехлапый. – Я живу в его шкуре. Я понаделал дырок в перегородке, чтобы слышать, как он спит.
– Тебе ничего не удалось обнаружить?
– Ничего особенного, кроме того, что сегодняшнее воскресенье он тоже провел неподалеку от замка, а от Ливри до Парижа ехал вместе с Эдме Лебер – в отдельном купе.
– Надо спешить, – вслух подумал Лекок. – Затевается настоящее дело. Лишние нам не нужны. Груша созрела и должна упасть. Когда мы ее сорвем, можно будет вволю над этим Брюно посмеяться!
Из раструба в его ухо сказали:
– Баронесса вышла из терпения, а барон угрожает.
– Пускай ждут! – заорал в ответ обозлившийся Лекок. – Терпения им понадобится очень много. Пускай ждут! – повторил он, вставая и принимаясь мерить комнату большими шагами. – Их головы под моей ногой! Посмотрим сейчас, кто кому будет угрожать!
Ветер менялся: на него накатил приступ фанфаронства.
– Значит, – продолжил он победительным тоном, круто останавливаясь перед Трехлапым, не изменившим своей спокойной и ленивой позы, – барон упустил шкатулку?
– Упустил, отвесив чуть ли не земной поклон графине Корона.
– Его одурачили?
– Наполовину.
– Узнал он своего Мишеля?
– Конечно!
Господин Лекок торжествующе хлопнул себя по ляжке.
– Порядок! – вскричал он. – Я бы вовремя расплатился с Фаншеттой, не умей она увертываться так ловко! Брюно и твоя юная Эдме сослужат мне службу, не подозревая об этом. Когда план хорош, все… Какое местечко попросишь ты, мой дорогой шутник господин Матье, когда я стану министром, а? Ситуация прочищается одним ударом! Впереди нечего желать, позади нечего бояться! Как ты думаешь, сколько может принести билет в тысячу франков, бескорыстно отданный босяку? За пятнадцать лет? Четыре миллиона достаточно? Не стесняйся, накидывай до шести. Да, груша созрела, в этом старик не ошибся! И ты меня не предашь, Матье, слышишь! Уж ты-то знаешь прекрасно, что я обыграю всех. Раз, два, и готово! Через три дня, дружище, ты получишь свою богатую долю: целую груду профилей короля-гражданина, отчеканенных на золоте и серебре, на них можно закупить полсотни женщин, старина, ведь ты их так любишь! Женщин, которые не продаются, и все прочие радости жизни, а сверх того дружбу великого человека, посланную тебе благоволением небес, как говорится в песнях.
– Так говорится в трагедиях, – поправил его Трехлапый.
– В трагедиях так в трагедиях, тебе виднее, чудак! Погляди на меня хорошенько! Разве мы похожи на новобранцев? Настал момент напомнить тебе, что будь на то моя воля, через час тебя бы уже везли на каторгу.
Трехлапый опустил глаза под пристальным взором господина Лекока. Это переполнило чашу горделивого ликования патрона.
– Я держу тебя так же крепко, как остальных, – хвастливо продолжал он, – и в этом твой шанс, старина: не будь у тебя веревки на шее, я бы перестал тебе доверять. А когда я перестаю доверять… Ладно, хватит! Ты многого стоишь, и мне не хотелось бы лишиться тебя!
– Патрон, – с простодушным видом промолвил калека, поднимая свои большие печальные глаза, – клянусь вам, что в моем прошлом было, больше несчастья, чем вины.
Господин Лекок звонко расхохотался.
– И в моем тоже, черт возьми! Превосходно!.. Тем не менее в своем прошлом ты увяз по уши, дорогой Матье!
Он сделал пируэт и, схватив воронку, прокричал в нее:
– Иду! Через две минуты подать клиентов горяченькими!
Скрестив на груди руки, откинув голову назад и раздувая ноздри, он повернулся к сообщнику, внимавшему ему с задумчиво-униженным видом.
– Теперь командуя я, – тоном сухим и резким объявил Лекок, – полковник пошел к чертям! Он был стар, он стеснял меня. Я не позволил бы упасть волосу с его седой головы, потому что он был – Отец. Но он мертв, и теперь Отец – я, я – генерал Каморры, предводитель Черных Мантий, Хозяин в Лондоне и Париже, я – Главный везде! Ты знаешь, что эта парочка, измученная ожиданием, моя добыча. Но даже ты не знаешь, как я собираюсь ее сожрать, этого не угадать никому. Понаблюдав, как я действую, можно кое-чему научиться. Я их допек ожиданием, я их заранее сокрушил – помял, запугал, унизил! Я возвышаюсь, сводя их на нет, ко мне переходит сила, которую они теряют. Кажется, что я болтаю, а я работаю. Чем больше они ждут, тем мягче они становятся, а они мне нужны мягонькими, как шевровые перчатки! Когда-то мне приходилось льстить, гнуть спину, действовать исподтишка. Это позади. В разные времена люди по-разному впадают в детство. Пуританин или философ превращается в идиота от страха перед каким-нибудь картонным монстром вроде Тартюфа, изобретенным гением. Произошла перестановка персонажей: на смену Тартюфу явился угрюмый добродей. Будь грубым – и в тебя поверят, раздавай на все стороны пинки – и тебя провозгласят апостолом. Мольер и Бомарше знали в этом толк: лицемерие оттачивало себя, становясь профессией. Дружище, пора и нам внести свой вклад в развитие комического жанра. Ты, будь так добр, отправляйся в караулку (он указал на дверь, ведущую в маленькое подсобное помещение), там есть окошечко, ты все увидишь и услышишь, там есть бумага, чернила и перо – будешь записывать…
При этих словах Трехлапый ползком пересек комнату. Когда он одолевал порог соседней комнатушки, Лекок в напутствие ему сказал:
– Смотри, слушай и делай заметки, поручение важное, в четыре миллиона: ты будешь одновременно свидетелем и секретарем суда.
– Понял.
– Проводите ко мне госпожу баронессу, – распорядился Лекок в раструб.
XXXI
ОЧНАЯ СТАВКА
Оказавшись один в маленькой голой комнатке, которую патрон называл своей караулкой, Трехлапый подполз к соломенному креслу, стоявшему перед столом, но залезать в него не стал, а придвинул к двери, то же самое он проделал и со столом, с той чрезвычайной легкостью движений, которая обнаруживалась в нем, когда он не опасался чужого взгляда. В двери было проделано маленькое окошечко, похожее на круглую дыру и прикрытое квадратным куском материи. Трехлапый, подтянув себя до нужного положения, увидел Лекока – тот стоял посредине комнаты в торжественно-комической позе. Три раза пристукнув каблуком о пол, он объявил:
– Внимание! Занавес! Начинаем!
– Я уже на своем посту, патрон, – доложил Трехлапый.
Патрон сделал выразительный жест, призывающий к молчанию. Дверь, ведущая в официальные помещения агентства, отворилась.
Трехлапый провел дрожащей рукой по лбу, смоченному обильной испариной. Он был очень бледен. Лицо его, полускрытое буйной шевелюрой, хранило обычную неподвижность, но вокруг заблестевших глаз обозначились темные круги.
Господин Лекок, галантно поклонившись баронессе, подвел ее к креслу. Случайно или умышленно, но кресло, в которое он усаживал жену банкира миллионера, располагалось как раз напротив окошечка. Трехлапый бросил на гостью всего один взгляд и полузакрыл глаза. Баронесса Шварц была очень взволнованна: длительное ожидание, наполненное тревожными мыслями, довело ее до предела.
– Я занимался именно вами, моя прекрасная дама… – начал было Лекок.
– Я пропала! – прервала его баронесса глухим голосом, заставившим вздрогнуть калеку, укрытого в тайнике. Этот голос красноречивее слов свидетельствовал о глубокой тревоге, переполнявшей ее сердце.
– Согласен с вами, мадам, – холодно ответил Лекок. – Тем не менее я убежден, что вы заблуждаетесь насчет причин вашего отчаянного положения.
– Можете вы сделать так, – резко прервала его баронесса, – денег я не пожалею, чтобы эта девушка, Эдме Лебер, немедленно отплыла в Америку?
Господин Лекок презрительно улыбнулся, и эта улыбка горьким и печальным отражением тронула губы калеки. Патрон ответил:
– Между Нью-Йорком и Гавром всего тринадцать дней морского пути. Ну, накинем еще денек-другой, все равно эта идея слишком старомодна для наших дней. Времена парусного флота прошли. Нынче требуются совсем иные меры предосторожности. И зря вы так беспокоитесь из-за этой девушки. Она не самая жгучая из ваших проблем.
– Вы еще не знаете… – начала объяснять баронесса.
– Я знаю все. Мысль, не знаю уж, честолюбивая или нет, сделаться зятем барона Шварца заставила меня глаз не спускать с вашего богатого и уважаемого дома. Во-первых, мне показался подозрительным тот факт, что вы пошли навстречу моим намерениям, хотя и с заметным отвращением. Денежные короли редко переступают через отвращение. Впрочем, кое-какие сомнения насчет вашего дома имелись у меня и прежде. Ну и, разумеется, в моем возрасте и в моем скромном положении домогаться столь блистательного союза было дерзостью, хотя и не лишенной некоторых романтических мотивов.
– Нас удивил ваш отказ, – сделав над собой усилие, вымолвила баронесса.
– А он должен был вас обрадовать или огорчить, мадам, слово «удивил» ничего не означает. В любом случае я остаюсь вашим другом, если вы позволите, а к мадемуазель Бланш сохраню нежную отеческую привязанность. Давайте говорить о вас, и ни о ком другом.
Он уселся подле госпожи Шварц. Видимо, это был не первый ее визит в агентство.
– Извините, что принимаю вас в халате, мадам, – произнес Лекок, разваливаясь в кресле. – Вы знаете, что я бесцеремонен… Признавайтесь: что спрятано в вашей божественной шкатулке?
– Вы виделись с моим мужем! – ошеломленно пролепетала баронесса.
– Еще не виделся.
– Откуда же вам про нее известно?
Лекок задумчиво поигрывал кисточками своей шикарной опояски.
– Надо прояснить ситуацию, – наконец изрек он с видом человека, выдающего свои сокровенные мысли. – Мы с вами знаем друг друга давно, прекрасная дама, и люди, которые пишут комедии, совершенно правы, утверждая, что первая любовь не проходит бесследно. Прошу вас не оскорбляться! У нас бы уже могли быть взрослые дети. И может быть, вы не оказались бы на самом краю пропасти, которая готова вас поглотить.
В руке он держал, как и во время разговора с Трехлапым, послание Пиклюса, уже изрядно поистрепавшееся. Как только глаза баронессы случайно коснулись этой бумажки, он развернул ее и, разгладив на своем колене, сказал:
– Это касается вашего дома, мадам. Вам грозит огромная катастрофа, и я вынужден вас об этом предупредить.
– Мой муж должен быть здесь, – снова забеспокоилась баронесса.
– Который из ваших мужей, мадам? – спокойным тоном поинтересовался Лекок.
Она задрожала. Калека в своей клетушке дрожал еще сильнее, чем гостья.
– Надо прояснить ситуацию! – повторил Лекок, заботливо сворачивая бумажку. – Знакомство мое с господином бароном почти так же старо, как мои пылкие чувства к вам, и замечу кстати, что именно мои чувства, хоть и платонические, должны были стать причиной вашего нежелания видеть меня в своем доме. Вам пришлось побороть себя – бедная прекрасная душа, заблудившаяся в нашем злом мире. Однако вернемся к барону: если бы он увидел мою помятую бумажонку, он бы задрожал пуще вас – со страха за свой сейф. Вы когда-нибудь спускались в кассу, мадам?
– Никогда, к тому же я пришла сюда обсудить свою ситуацию…
– Вы бы там могли полюбоваться на любопытную вещь, – с добродушной жестокостью перебил ее Лекок, – вещь, купленную по случаю. По случаю! Слово как нельзя более точное. В кассе господина барона стоит сейф, о котором вы наверняка уже слышали, ибо прежний его владелец – несчастный банкир из Кана. Когда ваш супруг подыскивал для себя подходящий ящик, он поручил покупку мне, как вам известно, я считаюсь в этом деле специалистом. Сейф Банселля как раз находился в продаже, и я приобрел его для барона Шварца, потому как за этот ящик я мог поручиться вполне – ведь именно я продал его когда-то бедолаге Банселлю…
– Зачем вы мне рассказываете об этом? – изменившимся голосом спросила госпожа Шварц.
– Затем, что бывают удивительные совпадения, мадам. Я, представьте себе, знаю, где сейчас находится боевая рукавица.
– Боевая рукавица! – воскликнула Жюли с болезненным содроганием.
Мы не оговорились: это воскликнула Жюли Мэйнотт, а не баронесса Шварц, ибо с этой минуты сердце ее возвратилось в прошлое.
Кто владеет теперь рукавицей? – спросила она.
– Увы! – воскликнул Лекок. – Она принадлежит людям, которые не продадут ее ни за какую цену, несмотря на крайнюю бедность. Я заметил ее в спальной комнате госпожи Лебер.
– Мать Эдме! – воскликнула баронесса и опустила голову.
Калека по другую сторону двери, казалось, был охвачен вспышкой внезапного гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82