Иаков ведь тоже боролся с Господом.
На лбу у молодого человека выступил пот, щеки побледнели; он не замечал, что творилось вокруг него. Он был захвачен – если можно так выразиться – беседой с Богом. В сознании Андре отчетливо звучал роковой вопрос. Его ненависть противостояла его же любви. И Андре терпеливо, болезненно искал ответа…
Надежда отомстить прочно укоренилась в его душе; это стремление стало частицей его жизни; мысль же о прощении казалась сначала чудовищной, невозможной.
Но в молитве, словно голос Господа, звучали слова: оттолкни от себя ненависть, и Бог вернет тебе любовь!
Тем временем пустовавший до того храм начал наполняться народом. Люди в основном собирались возле ризницы; молящиеся зажигали свечи на алтаре.
Андре не думал об осторожности.
Усталость последних дней притупила его чувства. Ему казалось, что он все еще размышляет, но мозг его стал погружаться в туман, и постепенно раздумья уступили место грезам.
Ему привиделась очаровательная головка Жюли; ее чудесные улыбающиеся глаза манили его к себе. Это была его любовь. Но между Жюли и Андре пролегла все расширяющаяся пропасть, олицетворявшая его ненависть.
Храм заполнила толпа любопытных; становилось шумно. Гулко прозвучал долгий аккорд органа.
Однако день не был ни воскресным, ни праздничным. Почему же зажгли свечи в полдень? Отчего играет музыка? Что привлекло зевак? Андре не знал ответов на эти вопросы – да и какое ему было дело? Грезя или размышляя, он спорил одновременно и с самим собой, и с Богом.
Невдалеке от него, между ризницей и распятием, в дальнем углу придела пресвятой Богородицы стоял человек и с любопытством разглядывал главный неф. Давно уже мы не встречались с господином Лекоком – продавцом сейфов, который сделал такой прекрасный подарок нашему Ж.-Б. Шварцу; а между тем мы могли бы быстро узнать парижского коммерсанта по вызывающе наглому виду. Его дорожный костюм сменился очень элегантной городской одеждой несколько крикливой расцветки. Смешавшись с зеваками, Лекок, похоже, кого-то ждал.
Со своего места он мог видеть центральную часть нефа и особенно хорошо – пространство перед ризницей, где толпа, разделившись надвое, образовала живой коридор, начинавшийся у входа в ризницу.
Дверь ризницы распахнулась, и оттуда вышла процессия; зеваки сразу заволновались; за священником следовала молодая пара: невеста в белом платье с венком из флердоранжа в волосах и жених в черном фраке. Несмотря на присутствие большого числа священнослужителей, многие любопытные становились ногами на скамьи. Господину Лекоку удалось лишь мельком увидеть то, что его интересовало, но и этого ему было довольно; глаза его заблестели, а губы сложились в некое подобие улыбки.
Орган гремел. Это была свадьба, пышная свадьба.
Как только жених и невеста остановились, присутствующие, расступившись, расположились вдоль стен, чтобы лучше видеть церемонию.
Господин Лекок, которого нам не стоит путать с простыми зеваками, замер на прежнем месте, сияя победоносной улыбкой. Какое-то время он стоял неподвижно, потом его большой рот раскрылся в зевке, и как раз в этот момент взгляд коммерсанта, случайно скользнувший по приделу святой Богородицы, упал на Андре, преклонившего колени перед алтарем. Лекок вздрогнул, краска залила его лицо, он невольно сделал два шага назад, чтобы спрятаться за колонной. Оттуда он снова быстро и осторожно посмотрел на Андре. Лицо Лекока во второй раз изменило цвет.
– Провалиться мне на этом месте! – изумленно прошептал коммерсант. – Но это он! Да, конечно, он! Вот так история!
Все предосторожности Лекока были совершенно излишними: Андре пребывал сейчас в ином мире и не замечал того, что происходило вокруг. Но захватившая его внутренняя борьба не могла длиться долго: ненависть Мэйнотта была стойкой и глубокой, ибо подкреплялась законным стремлением наказать истинных преступников; однако любовь была его вторым «я» и должна была победить. Погруженный в это кризисное состояние, которое не было сном, но в котором здравый рассудок, вероятно, бездействовал, Андре вдруг – видимо, под влиянием окружающей обстановки – возвратился к мысли о том, что находится в Париже. Цель его поездки, Жюли, звала его к себе, воспоминание о ней развеяло его последние сомнения. В страстном порыве он сомкнул ладони и обратился к Богу:
– Я забуду того, кто причинил мне столько зла. Я не стану дознаваться, кто он и как его зовут. Я не буду мстить. Обещаю это и клянусь – ради того, чтобы отыскать мою Жюли, чтобы она меня по-прежнему любила и чтобы мы были счастливы!
Он поднялся, обретя необыкновенное спокойствие. Возможно, это и покажется ребячеством, но договор был заключен. Волнение и боль, терзавшие Андре во время путешествия и по прибытии в Париж, исчезли. Молодой человек и в самом деле только что купил свое счастье.
А если принять во внимание корсиканский темперамент Андре, то он заплатил немалую цену.
Обернувшись, Андре увидел циферблат часов у выхода из собора. Стрелки показывали половину первого. Молодой человек удивился, как быстро пролетело время, и заторопился на улицу, чтобы наконец добраться до дома Жюли.
В храме Сен-Рош без труда мог сориентироваться даже человек, попавший туда впервые. Боковая дверца возле ризницы явно не вела наружу, и Андре направился к главным дверям, выходившим на улицу Сент-Оноре. Но, едва сделав первый шаг, он в удивлении остановился: храм, который два часа назад казался совершенно пустым, был теперь забит людьми, заполнившими все его приделы. Господин Лекок прятался за колонной, стараясь не попасться Андре на глаза; теперь коммерсант с жадным любопытством устремил свой взор в глубину храма. Губы Лекока кривились в хитрой улыбке, которая словно говорила: «Ну и потеха же сейчас начнется!»
Андре не подозревал, что за ним наблюдают и что здесь его ожидают события, которые немало развлекут собравшихся зевак.
Толпившиеся в храме люди беседовали друг с другом; Андре проходил мимо них, не прислушиваясь к разговорам. Но вот до сознания молодого человека дошли слова:
– Ни су, господин Жонас, ни су!
Фраза, звучавшая как непреложная истина, слетела с уст полной, апоплексического вида женщины, которая переговаривалась со спокойным, очень бледным мужчиной. И пока Андре пытался обойти пышнотелую даму, та добавила:
– И приехала без единого су, поверьте мне! Ни родственников, ни семьи! Платные уроки игры на гитаре, а?! Этим все сказано!
Господин Жонас, худощавый человек, владевший лавкой подержанных вещей, одной из многих в квартале Сен-Рош, ответил:
– Да, отменно расчетливая особа… К нам в лавку заходит немало таких… Покупают всякую всячину – да все норовят взять в долг. Впрочем, эта могла бы заработать любые деньги: мужчинам нравится ее недоступность.
Госпожа Кутан, полная краснолицая женщина, пожала плечами.
– Ведет хитрую игру! – проворчала она. – Но чего еще ожидать от смазливой девчонки?! И какая, видишь ты, Добродетельная! А имена у нее кончаются на «а» и на «и». Ни недвижимости, ни ренты, ни своего дела… Поглядите-ка на нее!
Андре удалось обойти госпожу Кутан, которая желчно бросила ему вслед:
– В церкви не толкаются! Много тут таких, что пристают к дамам! – добавила она.
– Или шарят по чужим карманам, – поддержал соседку господин Жонас.
– Как она прекрасна! – воскликнул, встав на цыпочки, напыщенный молодой человек – явно из чиновников.
Серьезный, хорошо одетый мужчина высказал свое мнение, опиравшееся на здоровую мораль:
– Для дела никогда не вредно взять в жены очень красивую женщину.
– Шутник! – бесцеремонно откликнулся сосед.
Андре еще ни разу не взглянул в сторону нефа. Поглощенный своими заботами, он пропускал мимо ушей всю эту болтовню. С трудом протискиваясь сквозь толпу, он продвинулся на один или два метра и оказался перед главным алтарем.
И тут долетавшие до Андре со всех сторон обрывки фраз заставили его замереть на месте. Особенно его поразили два слова: одна цифра и одно имя. Мэйнотт почувствовал, как все его тело охватывает дрожь.
Справа до него донеслось:
– У этого человека четыреста тысяч франков! А слева:
Разве вы не знаете господина Шварца?
Известная поговорка в мрачно-шутливом тоне запрещает говорить о веревке в доме повешенного. Когда человека постоянно терзает боль, появляется масса слов, фраз, имен, дат и цифр, которые звучат для него так же, как рассуждения о веревке для родственников висельника.
На свете полно Шварцев, да и сумма «четыреста тысяч франков» может упоминаться в разговоре двух финансистов раз двадцать в течение часа. Тем не менее Андре остановился, чтобы взглянуть на соседей справа и слева. Услышанное имя поразило его вдвойне, цифра воскресила тяжелые воспоминания, а имя и цифра вместе взятые, мгновенно заставив Андре забыть о Париже и обо всех событиях последних дней, вернули его в Кан и обострили его мучения.
Соседа справа Андре не знал – так же, как и соседа слева. И пока молодой человек пребывал в полной растерянности, за его спиной высказалось третье лицо:
– Этот эльзасец совсем потерял из-за нее голову! Если бы красавица Джованна отказала ему, он бы пустил себе пулю в лоб!
В глазах у Андре потемнело.
Ведь Жюли на самом деле тоже звали Джованной. Кто-то недавно сказал: «Девушка с именами, которые кончаются на «а» и на «и»… Настоящее имя Жюли, его жены, которое она снова: взяла себе по совету Андре, было Джованна Мария Рени.
Но имелись ли тут основания для опасений или подозрений? Ведь это – просто цепочка случайных совпадений… Андре рассмеялся, как дитя, услышавшее совсем уж неправдоподобную сказку. Однако молодой человек все-таки оглядел неф: ему впервые захотелось увидеть жениха и невесту. Но пару, стоявшую на коленях перед алтарем, заслоняла от Андре массивная колонна.
Шварц! Четыреста тысяч франков! Как раз та сумма, которая находилась в кассе господина Банселля!
– Тихо, тихо! – прокатилось по храму. – Тихо!
И действительно – в соборе воцарилось молчание, ибо в дверях ризницы появился служитель и ударил об пол древком своей мирной алебарды. После этого заговорил священник… Шварц! Они сказали Шварц! Человека, которому Андре доверил свои письма на острове Джерси, тоже звали Шварцем.
– Они уже слали друг другу весточки, когда он ездил по делам на Джерси, – заявил последний собеседник.
Андре ошалело взглянул на него.
– Слышите? Слышите? – зашептались собравшиеся. – Он сказал «да»!
Андре не разобрал, произнесла ли «да» женщина, но ее голос, такой тихий, что соседи молодого человека ничего не разобрали, поразил несчастного чеканщика. Голова Андре поникла; на его плечи словно лег тяжкий груз. Мэйнотт безумным взглядом окинул окружающих и в яростном порыве ринулся вперед, к узорной решетке между двумя колоннами. Оттуда можно было видеть церемонию.
Грубо расталкивая на своем пути мужчин и женщин, Андре, с налитыми кровью глазами и побелевшими губами твердил задыхающимся голосом:
– Это не она! Вы лжете! Вы лжете!
В Париже очень боятся эпилептических припадков; тем не менее зеваки охотно останавливаются, когда можно на них поглазеть. Это вроде как бесплатные спектакли – вдобавок к тем, что устраивают в дни национальных праздников. Люди мгновенно обступили Андре, он приковал к себе множество взоров.
В уголках его рта появилась пена. Страж с важным видом принялся наводить порядок. Госпожа Кутан обратилась к господину Жонасу:
– В прошлом году на балу в Тиволи один взбесившийся англичанин покусал трех пожилых модисток и левретку.
Но задолго до того, как страж порядка занялся толпой, Андре сумел пробиться к решетке. Обеими руками он вцепился в прутья и устремил напряженный взгляд, полный отчаяния и надежды, на балюстраду, за которой находилась коленопреклоненная пара. Ему был виден только мужчина: это и впрямь был Ж.-Б. Шварц. Из груди Андре вырвался хриплый стон. Невесту заслонял священник…
Несчастный чеканщик снова повторил:
– Это не она!
Но в следующий миг священник, отступив на шаг, перестал заслонять новобрачную, чье задумчивое и изумительно красивое лицо под флердоранжевым венком потрясло Андре.
Пальцы молодого человека разжались. Отчаянный крик вырвался из его груди, и он рухнул как подкошенный.
XVI
МАДЕМУАЗЕЛЬ ФАНШЕТТА
Услышав этот вопль, Жюли Мэйнотт, Джованна Мария Рени, или госпожа Шварц, ибо отныне ей было суждено носить это последнее имя, подняла голову и посмотрела в ту сторону, откуда донесся шум. Ее чудесные огромные глаза были полны глубокой тоски и вместе с тем тихого смирения. Она была красива, как и прежде. Нет, еще более красива…
Что касается новобрачного, Ж.-Б. Шварца – а это был именно он, наш старый знакомый, бедный эльзасец, который имел теперь четыреста тысяч франков и брал в жены самое очаровательное создание в Париже, – то выражение лица этого человека сейчас постоянно менялось: новобрачную он окидывал быстрым и ревнивым взглядом, взоры же, бросаемые им в сторону решетки, были полны беспокойства.
Ж. Б. Шварц мало изменился. Угловатые черты его лица не отличались выразительностью, но оно посвежело, а сам он приобрел известную солидность. Сейчас он и его невеста видели от алтаря лишь суету у решетки. Они не замечали Андре, лежавшего без сознания на плитах пола.
Новобрачная вновь склонила голову, а Ж.-Б. Шварц, решив, что речь идет о каком-то пустяке, опять принял позу, приличествующую торжественному моменту.
Это была богатая свадьба. Неф не мог вместить толпу любопытных; люди теснились в боковых приделах – вечном пристанище зевак. Да и парижане, заполнившие неф, не слишком походили на родственников новобрачных. Некий Шварц, превратившийся в человека с четырьмястами тысячами франков, имел, разумеется, и родственников, и друзей, но эти родственники и друзья были особого рода.
Что же касается красавицы-невесты, то у нее не было вообще никого. Имя Джованна Рени свидетельствовало о иностранном происхождении молодой женщины. Так что, даже являясь Шварцем, наш угловатый эльзасец тем не менее решился на плачевно-романтический брак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82