Это была часовня.
Часовня, замок и прилегающие постройки выросли за три года, после чего тип с большим листом картона отправился курить свою трубку в другое место.
Он считал, что возрождает искусство славных времен. Это был грошовый романтик; как раз один из тех, кто убил романтизм, этот прекрасный стиль, раздавленный их непомерной тупостью.
Однако за эти три года произошло столько событий!
У Горэ больше не было щетины на подбородке, ну буквально ни волоска: старуха брилась. Она умывалась три-четыре раза в неделю, хотя по ее виду это было незаметно. Она теперь носила вышитые чепчики и шерстяные юбки; у нее появились туфли, она стала пить мадеру, которую смешивала с анисовой водкой, чтобы сделать ее еще крепче.
У Матюрин на ферме, отремонтированной каменщиками, стояла кровать красного дерева.
Во дворе была засыпана зловонная яма, где «созревал» навоз.
Две пары ставен голубого цвета украшали комнату старухи. Это было очаровательно. Горэ Первый и Горэ Второй удавились бы при виде такого мотовства.
У покойного Гебрара, умершего из-за того, что у жены не нашлось пятнадцати су на лекарство, от нынешней расточительности Матюрин случился бы второй удар.
А тайны! Их было в избытке!
Приезды! Отъезды! Месье Лекок, который, казалось, был очень важной особой, несмотря на свою внешность коммивояжера; месье Лекок де ля Перьер, пожалуйста! Столетний старец, почтенный как древняя реликвия, которого называли полковником; известный парижский доктор, который перегнал ишиас Матюрин из левой ноги в правую; граф, разодетый в пух и прах, – вот люди, которых принимала теперь ля Горэ!
И все они относились к ней с величайшим почтением.
Потому что ходили слухи… тсс!
Мы еще ничего не сказали о слухах. В провинции самые забавные вещи обсуждаются порой совершенно серьезно. Слухи были – если такое вообще возможно – еще более невероятными и неправдоподобными, чем размеры состояния Горэ.
Кстати, сплетники явно его недооценивали.
Но прежде чем поведать об этих слухах, нам необходимо сообщить читателю кое-какие подробности о тех местах, где разыграются две-три сцены нашей драмы.
Ближайшие окрестности Ля Ферте-Mace – самые лучшие и зажиточные районы богатой Нормандии, но дальше к югу и к западу находится довольно обширный край, который прежде носил родовое имя Дезер. И до сих пор многие из стоящих в двух лесах – Анденском и Ля Ферте – деревень сохранили это имя: Сен-Морис-дю-Дезер, Сен-Патрис-дю-Дезер и другие.
Это – холмистые и живописные места.
Есть здесь и долина – вроде той, где находятся Баньольские минеральные источники; это – настоящая Швейцария в миниатюре, а ущелья Антуаньи славились бы на весь свет, если бы находились в Тироле.
Это уже Запад; здесь много мелкопоместных дворян; они оспаривают права на этот горный край у нескольких промышленников. Впрочем, между двумя сторонами нет ярко выраженной ненависти. Политические бури обошли эти земли стороной – не то что Бретань, где они стали истинным бедствием.
Было бы нелегко отыскать здесь приметы шуанства. Идеи преданности чему бы то ни было здесь не в чести.
Это Нормандия, которая экономит, торгует, посредничает и бранится.
Феодальный строй должен был пасть здесь на сто лет раньше.
Однако интриги, на которых самым невероятным образом можно было бы заработать деньги, легко нашли бы здесь сторонников.
Двумя самыми уважаемыми – то есть самыми богатыми в этих краях – дворянскими домами были замок де Клар, расположенный ближе к Антуаньи, и замок де Шанма, хозяин которого – граф и генерал – носил то же имя.
Эта последняя усадьба пустовала в течение многих лет.
Замок де Клар был центром интриг. Создавалось впечатление, что в этом смысле можно рассчитывать и на замок де Шанма, владелец которого подвергался прежде политическим преследованиям; но генерала не было в Нормандии.
За неимением генерала сошел и управляющий доменными печами из Кюзей, бывший воспитанник Политехнического института; этот человек командовал отрядом, защищавшим одну из баррикад в Париже в 1830 году; его рабочие – это пятьдесят два настоящих храбреца! Так утверждал шевалье Ле Камю де ля Прюнелэ, ловец форели на мух.
После новой революции шевалье де ля Прюнелэ должен был стать префектом департамента Орн, а месье Лефебюр, бывший воспитанник института и глубокий скептик по натуре, захотел возглавить министерство Общественных работ.
Оба сына Портье де ля Грий и его племянник дю Молар завязли в деле по уши, так же как и старая мадемуазель Дезанж, которая мечтала иметь пять табачных лавок, чтобы втридорога сдавать их в аренду.
Месье Лефебюр располагал целой армией из Политехнического института, выпускники которого составляли чрезвычайно опасное ядро.
Для работы же с паствой имелся викарий из Мортефонтэна. Оба сына Портье де ля Грий отвечали за отставного жандарма в Домфроне, а племянник дю Молар нажимал на хозяйку почтового двора в Аржантане.
Что же касается Пулэна, то он по понедельникам ходил обедать к помощнику Кутерна.
Как видите, сын несчастного Людовика был весьма близок к тому, чтобы вновь взойти на трон своих предков.
Уже в течение нескольких месяцев в окрестностях Ферте-Масе шла эта комичная возня, но за ней неслышно назревали весьма трагические события.
Режиссерами будущей драмы стали люди, которые отлично знали свое окружение, и, играя сельский водевиль, не придавали ему звучания, уместного на столичной сцене.
Они работали в жанре откровенного гротеска, хотя и не могли заходить слишком далеко.
Впрочем, конспирация была слабой стороной их заговора.
Параллельно с этой разыгрывалась другая пьеса, достоинством которой была, по крайней мере, безусловная оригинальность.
Строительство часовни было закончено, и в ней появился капеллан.
Целое крыло огромного уродливого замка в стиле Ренессанс стало пригодным для жилья; в центральном корпусе и в другом крыле этого жуткого здания оборудовали пышные апартаменты.
В жилом крыле остановился гость, месье Николя. Как только вы переступали порог его прихожей, месье Николя менял имя: тут его звали «король». Вот так, ни больше, ни меньше.
Предположим, что сия страшная тайна свято хранилась всеми людьми, исполнявшими второстепенные роли в этом фарсе; предположим, что власти закрывали на все глаза, и «король» жил мирно, в атмосфере загадочности, необходимой для того, чтобы сделать этот маскарад интереснее.
«Король» недурно ел, отлично пил и с удовольствием руководил заговором, местные участники которого лишь изредка допускались до лицезрения священной особы Его Величества.
С ним постоянно был то один, то другой человек из Парижа; эти люди, казалось, не только с большим уважением служили ему, но еще и весьма внимательно за ним следили.
Горэ, помимо денег на возведение и обустройство замка, уже выложила огромную сумму, необходимую для успеха заговора. При этом были использованы слабые стороны старухи: невежество и эгоизм.
Горэ давала деньги, чтобы стать королевой Франции.
Не будем говорить обиняками: слово произнесено во всем его истинном величии.
Тот, кто не знает крестьян, пожмет плечами; тот же, кто их знает, едва ли удивится.
Странный народ… Когда говоришь с ним, любое красноречие становится ненужным, если есть истина, в которую эти люди хотят поверить; но окончательно убедить их сможет лишь ложь, самая абсурдная, примитивная и чудовищная.
В данном случае ложь была тщательно продумана; она была похожа на детский спектакль. Ля Горэ уже не могла сорваться с крючка.
Она по-прежнему жила на ферме, но теперь старухе дали «свиту», поскольку в преддверии блистательного будущего Матюрин уже получила титул «табуретной герцогини».
Эти слова, которых крестьяне не понимают, имеют над ними магическую власть.
Месье Николя, сын несчастного Людовика, в виде вознаграждения за то, что Матюрин сделала для его королевской особы, предложил старухе на выбор два звания: королевы-матери или жены короля; во втором случае это был бы морганатический брак, как у Людовика XIV и мадам де Ментенон.
Разумеется, сей союз придется пока держать в тайне, поскольку месье Николя не может публично жениться до того, как его провозгласят королем. Это лишило бы его поддержки всех иностранных государей, у которых больше не осталось бы надежд выдать за него своих дочерей.
Горэ прекрасно это понимала. Тем не менее, она выбрала звание жены короля, надеясь, что вскоре после завоевания Парижа в соборе состоится оглашение, а потом и венчание…
«Свита» Горэ, пока еще герцогини, состояла из графини Корона, внучки полковника, мадам Жулу дю Бреу графини де Клар и двух молодых дам из Парижа.
Почетным кавалером старухи был виконт Аннибал Джоджа, маркиз Паллант, а в качестве шталмейстеров выступали месье Кокотт и месье Пиклюс.
Их жены, молодые парижские дамы, мадам Кокотт и мадам Пиклюс, с которыми Матюрин прекрасно ладила, целыми днями пересказывали ей на свой манер историю мадам де Ментенон; впрочем, старуха предпочитала приключения шведской королевы Кристины и особенно биографию Екатерины Великой, которую эти дамы и господа излагали тоже очень хорошо.
Нравы Екатерины особенно восхищали Матюрин, тем более, что ей объяснили: для коронованной особы нет ничего грешного. Ля Горэ охотно сорила деньгами. Несмотря на возраст, самые бурные страсти, пробудившись, клокотали теперь в душе этой грубой женщины, обладавшей почти мужским характером.
Ля Горэ мечтала стать такой же, как эта прославленная северная бой-баба; Матюрин даже приукрашивала ее историю.
Все шло хорошо. Уже назначили дату знаменитого морганатического брака, как вдруг приезд двух новых лиц вызвал некоторое замешательство среди личных советников месье Николя, сына несчастного Людовика.
Генерал, граф де Шанма, вернулся в свой замок со старшей дочерью, мадемуазель Изоль де Шанма.
А некий неизвестный здесь, молодой человек, барон Поль Лабр д'Арси, поселился в доме, расположенном в городке Мортефонтэн.
С этого дня сына несчастного Людовика не видели даже самые верные его союзники.
Смехотворный заговор продолжал, однако, занимать местных дворян; мрачная драма назревала незаметно, а дерзкая комедия королевской свадьбы разыгрывалась дальше за закрытыми дверями, в четырех стенах Шато-Неф-Горэ.
VII
БЛОНДЕТТА
Прошло около двух месяцев с тех пор, как генерал, граф де Шанма, с дочерью Изоль, с одной стороны, и Поль Лабр, с другой, поселились в окрестностях леса Ля Ферте.
Генерал жил весьма уединенно в своем замке де Шанма. Не стоит и говорить, что граф оставался совершенно безучастным к играм сельских простаков в заговоры и политические интриги.
Его дочь, прекрасная Изоль, держалась в стороне от местного «общества», которое сначала провозгласило ее гордячкой и кривлякой, а вскоре обвинило ее в том, что она – девушка «с прошлым».
Поль Лабр, или месье барон д'Арси, как его теперь называли, был даже еще большим отшельником, чем генерал и его дочь.
Прекрасная Изоль, по крайней мере, часто прогуливалась верхом в костюме амазонки и даже нанесла несколько визитов графине де Клар, которая была одно время ее покровительницей и опекуншей, когда генерал отбывал наказание в тюрьме.
Месье барон д'Арси не виделся абсолютно ни с кем и, казалось, избегал любых встреч.
Он жил в своем особняке, который оставила ему тетка; ее завещание хранилось на улице Вьей-дю-Тампль, у мэтра Эбера де л'Этан де Буа, нотариуса, казначея, лейтенанта артиллерии национальной гвардии и члена многочисленных хоровых обществ. Это наследство как нельзя более соответствовало любви Поля к одиночеству.
Дом был окружен обширным садом, надежно скрывавшим особняк от посторонних глаз. Правда, дверка в ограде выходила на одну из улиц Мортефонтэна, недалеко от храма, но две другие калитки вели в лес.
Для местного «общества» барон д'Арси, как и прекрасная Изоль де Шанма, тоже был человеком «с прошлым». Нам хорошо известно, что по сути общество не ошибалось ни в отношении девушки, ни в отношении Поля.
Только общество знало историю Поля Лабра не лучше, чем историю Изоль.
Было очевидно, что месье барон д'Арси прячет у себя молодую женщину или девушку, которая никогда не выходит из дома и которую никто ни разу не видел, даже в воскресенье в храме.
А это – неслыханная вещь, тем более неслыханная, что у барона д'Арси была в храме своя скамья и что месье Лабр никогда не пропускал воскресной мессы.
Генерал, граф де Шанма, вел себя так же.
Он и барон д'Арси немного знали друг друга, потому что в первый раз, когда они встретились в храме, барон почтительно поклонился генералу, на что тот ответил молодому человеку с подчеркнутой благожелательностью, носившей, однако, как и все действия графа, отпечаток холодной грусти.
Генерал и правда пребывал в смертельной тоске.
Он носил глубокий траур, который, говорят, не снимал с тех пор, как три года назад умерла его младшая дочь.
Обычно потеря ребенка укрепляет родственные связи между отцом и оставшимися в живых детьми. Однако в семье генерала этого не случилось. Его скорбная холодность распространялась и на прекрасную Изоль, его единственную теперь дочь.
Во время первой встречи генерал, выходя из храма, протянул руку барону д'Арси. Они обменялись несколькими словами.
Но ни один из них не пригласил другого в гости.
Мадемуазель Изоль не принимала участия в разговоре, из чего общество, собравшись на совет, сделало вывод, что барон д'Арси и прекрасная Изоль незнакомы – или притворяются незнакомыми.
В конечном счете это последнее мнение возобладало; ведь барона д'Арси некоторое время спустя встретили в лесу, молодой человек прогуливался возле замка Шанма. Итак, это чудовище слонялось по лесам, держа свою бедную женушку взаперти.
Ибо эта юная особа, жившая как пленница в доме барона, должна была быть его женой или любовницей.
Однако клубок сплетен стал стремительно расти, когда обитатели Мортефонтэна увидели, что у генерала поселилась пожилая женщина, которую звали мадам Сула;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53