Тетушка Мэй погладила мой блейзер тыльной стороной пальцев ладони.
– А пиджак-то твой не иначе как из отличного нью-йоркского магазина типа «Сакса» с Пятой авеню, да? – Подняв глаза, она встретилась с моими, и голос ее вдруг стал выше и отчетливей. – Когда ты приехал?
– Буквально минуту назад, – ответил я. – Добирался автостопом. Даже вещи не пристроил. – Я показал на рюкзак и спортивную сумку у входа на полу.
Тетя Нетти изучала меня хмурым оценивающим взглядом. Таким хмурым, что сейчас ей подошло бы траурное платье.
– Вместо того чтобы расходовать попусту деньги на 11ятой авеню, следовало бы сэкономить их на поездку. Тебе просто повезло, что добрался так быстро.
Аккуратный маленький человечек в белой куртке энергично вышел из-за ширмы. Светлые волосы ниспадали с шишковатой головы, на которой выделялись до странности большие очки в черной оправе. Доктор стрельнул в меня неопределенным взглядом, и тетушки собрались с духом, приготовившись услышать все, что он скажет.
– А вы… – Он сверился с записями на доске. – Нэд, сын Валери Данстэн?
– Да, – кивнул я.
– Доктор Барнхилл, – назвался он и поджал губы. Голова его казалась шишковатой, потому что не соответствовала размерам тела, и редеющие светлые волосы обнажали большой участок черепа. Маленькие лысые мужчины кажутся более лысыми, чем высокие. Он одарил меня коротким сухим рукопожатием. – Сегодня утром у вашей матери был обширный инсульт. Ее состояние пока остается тяжелым. Очень жаль, что мне приходится сообщать вам такие печальные новости. – Доктор Барнхилл прижал доску с записями к груди, словно боясь, что мы попытаемся прочесть его врачебные тайны. – Вы представляете себе, что означает «обширный инсульт»?
– Не совсем, – сказал я.
– Тромб попал в головной мозг и отрезал доступ кислорода. Если кислород не может достичь определенной области головного мозга, на этом участке наблюдается повреждение ткани. В случае с вашей матерью пораженная область представляет собой часть левого полушария мозга. – Он коснулся своего левого виска. – Вскоре после того, как мы поместили ее в палату интенсивной терапии, у нее развилась аритмия вследствие испытанного организмом потрясения. Я ввел ей препарат, предписанный в таких случаях, но мы наблюдаем общее ослабление сердечных функций. Ваша мать много курила?
– Она не курит, – сказал я.
– Стар много работала в прокуренных насквозь ночных клубах, – сказала тетя Мэй. – Она пела, у нее был волшебный голос.
– Известно ли вам, принимала ли она наркотики, и какие?
– Свою дозу марихуаны, – заявила Мэй, – она получала, дыша одним воздухом с теми, кто крутился вокруг нее и курил эту гадость.
– Пассивное курение и марихуана в прошлом могли стать сопутствующими факторами, – сказал доктор. – Вашей матери… – Он посмотрел на свои записи, потом глянул украдкой еще разок. – Пятьдесят три. Нередко подобный возраст позволяет нам делать благоприятные прогнозы. Мы надеемся, что коумадин растворит тромб. Если вашей матери удастся продержаться в течение следующих двенадцати часов, мы будем надеяться на помощь долгой восстановительной экстенсивной терапии. Вот мои самые хорошие новости для вас.
– Двенадцать часов… – проговорил я.
Его лицо разгладилось, став похожим на маску:
– Все зависит от индивидуального состояния пациента.
– Она узнает меня?
– Надо надеяться на это, в лучшем случае. – Он вновь опустил глаза на доску. – Скажите, есть ли у вас родные братья, сестры?
– Нет, – ответил я, а тетушка Нетти мгновенно вставила: – Я же говорила. У Стар единственный сын, вот он.
Доктор Барнхилл кивнул и удалился. Мэй зашла мне за спину.
– Родные братья, сестры?
– Цвик до нашего прихода проявила тут чудеса усердия, конспектируя все, что твоя матушка наболтала ей, а известно ведь, если кто-то что-то запишет, всегда найдется тот, кто написанному поверит…
Я оглянулся. Облокотившись на трость, тетя Мэй разговаривала с плотным молодым человеком с короткой светлой бородкой и длинными волосами, зачесанными назад и туго завязанными в «конский хвост». Он отступил на шаг и проронил:
– Э, я ничего не понимаю.
Я откинул полог бокса и шагнул вперед. Незнакомка, лежавшая между подмигивающих индикаторами приборов, мгновенно приняла болезненный, но все еще узнаваемый образ Стар Данстэн. Щеки ее казались рыхлыми и бесцветными. Прозрачная жидкость из подвешенных сосудов и пакетов бежала по трубочкам, уходящим под белевшие на предплечьях повязки. Ярко-красная лампочка была прилеплена к указательному пальцу правой руки. Я взял ее за руку и поцеловал в лоб.
Оба маминых глаза одновременно широко распахнулись.
– У-у-унд… – Правый уголок ее рта оттянулся вниз и замер, словно расплавившаяся и тут же застывшая капля воска. Она пыталась приподняться с подушки, и рука ее чуть оперлась на мою. – А-а-ах… В-в-в… О-о-о…
– Я тоже люблю тебя, – сказал я.
Мама кивнула и, расслабившись, вновь утонула в подушке.
Негромкие звуки и сигналы все пели и пели отрывисто и вкрадчиво, готовые вот-вот соткаться в мелодию. Свет на одеяле, взлеты и падения линий на ленте диаграммы, нисходящие изгибы трубок казались мне более реальными, чем мои собственные ощущения. Все было так, будто я тоже впал в кому и теперь двигался и размышлял на автопилоте.
Рука моя оторвалась от поручня койки и коснулась щеки матери – ее кожа была упруга и прохладна. Стар вновь открыла глаза и улыбнулась той стороной лица, которая повиновалась ей:
– Ты знаешь, где ты сейчас?
– О-ль-ни-ц…
– Правильно. Я останусь с тобой, пока тебе не станет лучше.
Ее правый глаз резко закрылся, и левый уголок рта приоткрылся и снова сжался. Она повторила попытку:
– Ка… ты… у… на-а…
– Просто почувствовал., что тебе плохо, и приехал. Слезинка выкатилась из уголка правого глаза и побежала вниз по щеке.
– Про… ун-н-н…
– Не волнуйся, все у меня хорошо, – сказал я, но она уже забылась сном.

17

Седовласый господин, похожий на ирландского политикана, представил себя как доктора Малдуна, кардиолога, назначенного лечащим врачом моей матери, и охарактеризовал состояние Стар как «на волоске». Доверительное звучание его густого баритона придало этому выражению оттенок приглашения на прогулку по морю. Сразу же по окончании рекламной кампании Малдуна мускулистый парень с конским хвостом, разговаривавший только что с Мэй, направился в бокс, и я последовал за ним.
«Конский хвост» делал записи показаний комплекса приборов. Бокс скорее напоминал кокпит «Боинга-747». Заметив меня, парень выпрямился, заполнив собой почти все пространство между панелью приборов и краем кровати. Бэйджик на груди сообщил его имя – Винсент Гардтке. Он смахивал на футболиста-старшеклассника, по уикэндам чрезмерно увлекающегося пивом.
Я спросил, как давно он работает в больнице Святой Анны.
– Шесть лет. Это приличный стаж, если вы сомневаетесь. Клиентура, правда, здесь небогатая, в основном из Лаундэйла, но, поверьте, если мне вдруг случится заболеть, я попрошусь сюда. И только сюда. И знаете, будь это моя матушка, я был бы спокоен: здесь за ней первоклассный Уход.
– Вам приходилось видеть таких же тяжелых больных, как моя мать. Они выкарабкивались?
– Мне приходилось видеть пациентов и похуже – и ничего, поправлялись. Состояние вашей матушки сейчас довольно стабильное. – Гардтке сделал шаг назад. – А пожилая дама с тросточкой, скажу я вам, – это что-то!
Он отодвинул полог и ухмыльнулся тете Мэй. Та в ответ вздернула подбородок с достоинством герцогини.
К полудню посетители собрались в проходах между постом медсестер и двумя рядами боксов. Решив размять ноги, я сделал пару кругов вокруг поста и вспомнил кое-что из сказанного Нетти.
Сестра Цвик не обращала на меня внимания до того момента, пока я не остановился прямо напротив нее.
– Сестра, – заговорил я и указал на свои рюкзак и сумку, сложенные у стены, – если вы считаете, что мои вещи кому-то мешают, я с удовольствием уберу их туда, куда вы мне посоветуете.
Она о вещах совсем забыла.
– Здесь, знаете ли, не багажный вагон. – Она мгновенно приняла решение приказать мне отнести вещи в подвал или в какое-нибудь место, равнозначно удаленное. – Ваши вещи никому не мешают. Можете оставить их пока здесь.
– Благодарю вас.
Я отошел, но тут же вернулся.
– Да?
– Доктор Барнхилл сказал, что вы утром говорили с моей матерью.
Лицо ее вдруг стало обиженно-колючим, и щеки чуть заметно зарделись:
– Ваша мать поступила сюда, когда мы осматривали первого пациента.
Я кивнул.
– Она была очень смущена, что, как правило, всегда происходит с теми, кого разбил паралич. Однако, увидев мою униформу, она ухватила меня за руку и попыталась что-то сказать.
– Вам удалось расслышать? Гнев добавил краски ее щекам.
– Л не заставляла ее ничего говорить, мистер Данстэн, – это она захотела говорить со мной. Позже я подошла сюда и записала ее слова. Возможно, мой рапорт мистеру Барнхиллу расстроил ваших родственниц, но я, простите, всего лишь делала свою работу. Жертвы инсульта очень часто страдают нарушением процесса восприятия.
– Мать, наверное, была очень вам благодарна за внимание, – сказал я.
Почти весь ее гнев схлынул, затаившись во временном убежище.
– Очень приятно иметь дело с джентльменом.
– Мать моя говаривала: «Ничто не мешает быть добрым к людям». – Я немного приврал. Мама не уставала твердить: «Чтобы что-то получать, учись отдавать». – Не могли бы вы рассказать мне о том, что было в вашем докладе доктору?
Цвик нахмурилась, уткнув взгляд в стопку документов.
– Поначалу я никак не могла разобрать ее слов. Потом, когда мы переложили ее с каталки на кровать, она притянула меня к себе и сказала: «Они украли моих детей».

18

Величественные, словно пара цариц за партией покера, Нетти и Мэй обозревали свое королевство, восседая на стульях, временно изъятых ими из центрального поста. Каким-то образом они исхитрились разузнать имена, род занятий и состояние чуть ли не всех пациентов отделения интенсивной терапии.
Бокс номер три – огнестрельное ранение вкупе с сердечным приступом, Клайд Прентисс, отброс общества, разбивший сердце своей матери. Номер пять – мистер Темпл, был красив, как кинозвезда, до того момента, когда получил жуткую травму на производстве. Номер девять – миссис Хелен Люм, уборщица, после операции – рак ободочной кишки. Четырех футов кишечника лишился мистер Баргерон из восьмого номера, аккордеонист-профессионал из ансамбля польки. Мистер Баргерон допился до такого состояния, что стал видеть чертей, летающих по его боксу.
– Это из него алкоголь вылетает, – проворчала Нетти. – А у чертей тех есть имена: Джим Бим и Джонни Уокер.
– А мистер Темпл, – сказала Мэй, – всю оставшуюся жизнь будет похож на составную картинку-загадку…
Главная же тема – моя мать – плавала под поверхностью их болтовни. Обе считали, что ее безрассудство принесло им боль и разочарование. Нетти и Мэй любили Стар, но не могли избавиться от ощущения, что у нее больше общего со спившимся аккордеонистом и Клайдом Прентиссом, чем с мистером Темплом.
Формально Нетти и Мэй перестали быть Данстэнами, когда вышли замуж, но их мужья адсорбировались в закрытый и самодостаточный мирок Вишневой улицы настолько, будто в нем и родились. Замужество Куинни с Тоби Крафтом и ее дезертирство в ломбард мужа произошло позже и лишь ненамного отдалило ее от сестер.
– Как поживает Тоби Крафт?
– Что ему сделается? Из собаки блох не выколотишь, – взвилась Нетти.
Тетя Мэй медленно, с усилием поднялась со стула, будто ржавая буровая вышка. Глаза ее сверкали:
– Перл Гейтс тут заявилась в своем второсортном платье. Представляешь, Перли состоит в той же конгрегации в Маунт Хеброн, что и Хелен Люм.
Нетти вытянула шею:
– То самое платье, которое она выкрасила в мутно-зеленый цвет, это в нем она была похожа на черепаху?
Тетя Мэй едва не столкнулась с горбатой женщиной у бокса номер девять. Я повернулся к Нетти:
– Перли Гейтс В переводе с английского «жемчужные врата» – иносказательное название женского полового органа.

?
– В девичестве Перл Хупер, потом вышла замуж за мистера Гейтса. В подобных случаях мужчине следует взять фамилию жены, дабы не выставлять ее на посмешище, учитывая надменность, с которой твой дядя Кларк всегда относился к нашей семье, удивительно, что он не поменял свое имя и не стал Кларком Данстэном вместо того, чтобы мне стать миссис Аннет Рутлидж.
– Надеюсь, дядя Кларк здоров?
– Как всегда, эксперт в области всего на свете. Который час?
– Почти половина первого.
– Он сейчас нарезает круги по стоянке, ищет местечко пошире – боится, что его машину поцарапают, и каждый раз паркует ее так, чтобы слева и справа было просторно. – Нетти подняла глаза на меня. – В прошлом году умер Джеймс. Заснул перед телевизором и уже не проснулся. Разве я тебе не сообщала?
– Увы.
– Перепутала, наверное, думала, что сообщала.
Впервые, подумалось мне, я смотрю на своих родственников глазами взрослого человека Нетти не колебалась ни секунды, сообщать ли мне о смерти Джеймса.
– А вот и твой дядя Кларк, точно по расписанию.
Во внешности старичка в просторной желтой рубашке, обходившего конторку медсестры, было лишь очень общее сходство с человеком, которого я помнил. Его уши торчали почти под прямым углом к голому, напоминающему грецкий орех, черепу. Над болезненно-розовыми нижними веками тускло поблескивали белки цвета фортепьянных клавиш из слоновой кости.
Дядя Кларк остановился перед своей супругой, как старомодный автомобиль, притормозивший передохнуть у городского памятника:
– Ну, как она?
– Все так же, – ответила Нетти.
Он поднял голову, чтобы рассмотреть меня.
– Если ты маленький Нэд, то я тот, кто сегодня спас жизнь твоей матери.
– Здравствуйте, дядя Кларк, – сказал я. – Спасибо, что вызвали «скорую».
Он вяло отмахнулся и направился в бокс. Я последовал за ним.
Кларк подошел к краю кровати.
– Сынок твой пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78