..
— Стой, стой. Так и сказала «равняется»?
Слово не из словаря Семели, по крайней мере как глагол.
— Да, «равняется». Дурацкое выражение, правда?
Джек призадумался, действительно ли это был сон. Похоже, кто-то или что-то оказывает на нее влияние, только очень сомнительно, чтобы это была лагуна. Скорее узловая точка в кеноте.
— Ты когда-нибудь что-нибудь слышала об Ином? — спросил он.
— По-моему, нет, — покачала она головой. — А должна была?
— Не имеет значения. — Если даже не слышала, вовсе не исключается, что девушка вольно или невольно работает на Иное. — Почему должны расплачиваться обитатели Врат? Люди живут и ближе к лагуне.
— Живут, но лагуна требует жителей Врат. Не спрашивай почему, просто требует.
Джек ткнул большим пальцем через плечо:
— Один житель Врат исключается. Договорились?
— Конечно, — кивнула она. — Лагуне уже хватит жертв. Счет еще, может, придется сравнять, но с жертвоприношениями покончено.
— Какой счет?
— Между мной и лагуной. Не бойся. Это твоего отца не коснется.
На сей раз Джек поверил, утешившись тем, что клан больше не будет охотиться за папой. Если бы не догадка, что кто-то займет его место.
— Дай Бог. И лучше покажи мне Карла, пока я не потерял раковину. Вдруг на переходе улицы выпадет из кармана. Машины быстро в пыль размелют.
Семели побледнела под загаром.
— Не шути.
— Что в ней такого особенного?
Ее рука потянулась к единственной раковине, висевшей на шее.
— Я их с детства ношу. Просто хочу вернуть.
— А я хочу вернуть садовника.
— Что ж, нам есть чем меняться, — вздохнула она. — Привези раковину в лагуну...
— Нет, — тряхнул Джек головой. — Привези сюда Карла.
Семели разжала пальцы и стиснула в крепкие кулаки.
— Ты чертовски осложняешь дело. — Она посмотрела в туманное небо, потом на него. — Пожалуй, сойдемся где-нибудь посередине. У тебя есть идеи?
Джек воскресил в памяти путь, проделанный с Карлом, и припомнил мель, через которую они тащили каноэ. Описал ее, и Семели решила:
— Ладно. Встретимся там через час.
Он оглянулся на Эверглейдс в сгущавшейся дымке. С ней еще можно договориться, а с остальными членами клана — неясно. Нужна полная ясность.
— Может быть, в полночь?
— Зачем так долго ждать?
— Мне требуется время.
— Хорошо. В полночь. Только не опаздывай.
И направилась прочь, колыхая бедрами. Джек смотрел вслед, тоскуя по Джиа, гадая, как Семели выберется из Врат... Его отвлек отцовский голос:
— Надеюсь, ты не собираешься на эту встречу?
Он оглянулся, увидев отца на веранде, смотревшего на него сквозь жалюзи.
— Ты все слышал?
— Последние фразы. Достаточно, чтобы понять ее причастность к моему несчастному случаю и, возможно, к убийству других. Что за проблема с Карлом? Речь идет о садовнике?
— О нем самом.
Джек быстро рассказал о случившемся — о поездке в лагуну, о Семели с ее кланом.
Том покачал головой:
— Ты ведь только что сюда приехал, Джек. Как умудрился за пару дней вляпаться в такое дело?
— Наверно, повезло.
— Я серьезно. Надо пойти в полицию, в Управление Национального парка...
— Я так не работаю.
— Что это значит? Второй раз повторяешь.
— Очень просто, папа. Я обещал вернуть Карла домой в целости и сохранности. Я — а не копы, не лесничие. Так и будет.
— Но ведь ты же не знал, чего это тебе будет стоить, когда обещал. Он не может требовать исполнения обещания.
— Он и не требует, — сказал Джек. — Ты не понял.
Том поскреб подбородок.
— Отлично понял. И знаешь... чем больше я тебя узнаю, тем больше ты мне нравишься. Исполнения обещания требует вовсе не Карл... а ты сам. Я за это тебя уважаю. Дьявольски глупо... но уважаю.
— Спасибо.
Что сказать? Папа понял.
— Только тебе нельзя идти одному. Необходимо прикрытие.
— Рассказывай! Знаешь, где его найти?
— У себя перед глазами.
Джек рассмеялся. Отец промолчал.
— Без шуток.
— Папа, ты на эту роль не годишься.
— Почему ты так уверен? — Он распахнул дверь веранды. — Заходи. Расскажу кое-что, чего ты не знаешь.
— О чем?
Что бы он ни рассказывал, не стоит прибегать к помощи семидесятилетнего бухгалтера, тем более что этот семидесятилетний бухгалтер его отец.
— О себе.
4
Дома отец протянул ему чашку кофе и, прежде чем Джек успел спросить, в чем дело, скрылся в своей спальне. Через минуту вернулся с серой металлической шкатулкой в руках, которую он обнаружил во вторник. Не ожидал ее снова увидеть, но еще больше его удивила одежда отца.
— Папа, ты для смеха нарядился в кофту?
Тот плотней запахнулся в старый коричневый мохеровый кардиган.
— Холодно! На градуснике за окном шестьдесят девять градусов.
Джек не удержался от смеха.
— Ты настоящий снежный человек, пап.
— Не обращай внимания. — Том поставил шкатулку на кофейный столик. — Садись.
Сын уселся напротив него.
— Что у тебя там? — спросил он, заранее зная ответ.
Отец отпер шкатулку и откинул крышку. Вытащил старую фотографию, передал Джеку: он сам и шестеро молодых парней в форме.
Джек внимательно всмотрелся, прикинувшись, будто в первый раз ее видит.
— Эй, это ж ты в армии!
— В армии? — Том скорчил гримасу. — Эти дурни из морской пехоты. «Всегда верны» и так далее.
— Армия, морская пехота, — пожал Джек плечами, — какая разница?
— Попади ты на службу, не спрашивал бы.
— Но ведь вы же сражались с одним врагом, правда?
— Да, но мы его крепче били. — Отец постучал пальцем по снимку. — Мои однополчане. — Выражение его лица смягчилось. — Остался только я один.
Джек посмотрел на юные лица.
— Чему вы улыбаетесь?
— Только что вышли из снайперской школы.
Сын взглянул на отца:
— Ты был снайпером? — Он научился верить невероятному, только это уж слишком. — Неужели мой папа снайпер?
— Ты произносишь это как ругательство.
— Вовсе нет. Я просто... потрясен.
— Многие снайперов ненавидят, даже военные. А после того, как пара психопатов поубивала недавно в округе Колумбия столько народу, почти все последовали их примеру. Но те двое не снайперы. Наемные убийцы. Даже рядом не стояли со снайперами. Снайпер стреляет не по всякой движущейся цели, он преследует конкретную цель, стратегическую.
— И ты это делал в Корее.
Отец медленно кивнул:
— Я многих там перестрелял, Джек. Наверняка нынче бродит по свету немало солдат, которые за время службы поубивали гораздо больше врагов — немцев, японцев, северных корейцев, китайцев, вьетнамцев, — но они просто стреляли в безликих незнакомцев, старавшихся убить их самих. Снайперы — дело другое. Мы прятались в укрытии, выбирали конкретную цель. Нас не интересовали мельтешившие в пятистах ярдах сотни, тысячи солдат. Нам были нужны офицеры, сержантский состав, радисты, чтобы подорвать мобильность и боевой дух противника.
Джек пристально смотрел на него.
— Что-то вроде... личной мести?
— Похоже. Поэтому мы чувствовали замешательство... Не хотелось хладнокровно брать на мушку человека на бивуаке, прицеливаться, спускать курок. — Он вздохнул. — Пожалуй, действительно что-то вроде личной мести.
— Но если это спасало жизнь...
— Все равно, хладнокровное убийство... На первых порах я следил за радистами и за гаубичной командой. Как только снимал офицера, сержанта, к рации или гаубице тут же бросался кто-то другой, и его тоже надо было снимать.
Джек кивнул.
— И ты стал охотиться за снаряжением.
— Именно. Знаешь, что делает с рацией или с прицелом гаубицы заряд 30-го калибра?
— Могу себе представить. — Джек отлично представлял себе эффект. — После этого только на свалку, больше никуда. Вы тогда из «М-1» стреляли?
— Мы, снайперы, тренировались с винтовками с восьмикратным прицелом. Я из нее сделал пару смертельных выстрелов за тысячу ярдов.
За тысячу... за три тысячи... убить человека, который находится от тебя за полмили... Немыслимо... Джек старался по возможности не пускать в ход оружие, но при необходимости без колебаний им пользовался. Как правило, с близкого расстояния, точно говоря, не более двадцати пяти футов.
А тысяча ярдов...
— Патроны какие?
— М-72.
Джек не слышал ничего подобного.
— Сколько гран?
— Ты в этом разбираешься? — прищурился Том.
— Немного, — пожал он плечами. — Главным образом в ружейных боеприпасах.
— Главным образом?
— Да. — Не хотелось вдаваться в подробности. — Ну и сколько же гран?
— Сто семьдесят пять с половиной.
Джек присвистнул.
— Да, — кивнул Том. — Дуб пробивает на двенадцать дюймов. Замечательно маленький радиус точности. Хорошие обоймы.
— Не считай меня занудой, но... многих ты убил?
Отец покачал головой, закрывая глаза:
— Не знаю. Бросил считать на пятидесяти.
На пятидесяти... Господи помилуй...
— Я думал, на войне это в самом деле имеет значение, поэтому сначала считал. А как счет дошел до пятидесяти, смысл улетучился. Одного хотелось — вернуться домой.
— Долго ты там пробыл?
— Не слишком — почти всю вторую половину пятидесятого года. В августе меня доставили в Пусан, где творился полный кошмар, поскольку армия не сделала свое дело. В середине сентября наш 5-й полк пришел в Инчон. К концу месяца взяли Сеул, передав его южным корейцам. Думали, что на том и конец. Освободили страну, вышибли коммунистов за тридцать восьмую параллель. Дело сделано, пора домой. Ан нет.
Последние слова отец протянул на манер Джона Белуши. Джек спрятал улыбку, растирая ладонью лицо.
— У Макартура возникла блестящая мысль о вторжении в Северную Корею и воссоединении страны. В результате чего мы оказались лицом к лицу с красными китайцами. Настоящие сумасшедшие. Никакого почтения к жизни — своей или чужой, — они на нас просто накатывались волна за волной.
— Может, им было бы гораздо хуже за невыполнение приказа вас уничтожить.
— Возможно, — тихо согласился отец. — Возможно. — Он содрогнулся в своем кардигане. — Если есть в мире место холоднее гор Северной Кореи, знать о нем не хочу. В октябре было холодно, а когда пришел ноябрь... ночью температура падала до минус десяти при воющем ветре скоростью тридцать — сорок миль в час. Никак не согреться. Смазка застывала на дьявольском холоде, стрелять нельзя было. Пальцы на руках и ногах отваливались вместе с носами. — Он взглянул на Джека. — Наверно, поэтому я сюда и приехал, чтобы больше никогда не чувствовать холода.
Господи боже, истинный ужас! Тяжелый разговор, но надо получить ответы еще на несколько вопросов. Джек указал на лежавшую на дне шкатулки коробочку с медалью.
— Это что?
— Ничего, — смутился отец.
Джек полез за ней, вытащил.
— Тогда я открою, если не возражаешь. — В коробочке лежали две медали. — Когда ты их получил?
Отец вздохнул:
— В одно время, в одном месте. 28 ноября пятидесятого года на реке Чосон в Северной Корее. Китайцы бесконечно вытряхивали из нас потроха. Я сидел на хорошей позиции, когда две роты красных начали заходить с фланга. С большим запасом патронов я снимал каждого, кто махал рукой или отдавал приказы, стрелял в каждую рацию. Они скоро переполошились, начали бегать, толкаться... Можно было бы посмеяться, если б было теплее, если б наш дивизион почти полностью не порубили... Все равно, говорят, я в тот день многим спас жизнь.
— Один... против двух рот китайцев?
— Сначала чуть-чуть помогал Джимми — напарник, — но быстро получил пулю в лоб, после чего я остался один.
Отец, нисколько не хвастаясь, произвел сильное впечатление. Хрупкий мужчина с тихим голосом, которого Джек знал всю жизнь, считая образцовым прозаическим представителем среднего класса, оказался хладнокровным снайпером.
— Ты герой.
— Ничего подобного.
Джек поднял «Серебряную звезду»:
— Вот доказательство. Наверно, тебе было страшно.
— Конечно. Штаны чуть не обмочил. Мы с Джимми дружили, а он рядом мертвый лежит. Я в ловушке. Там пленных не брали, и, если б меня окружили, бог знает, что сделали бы за убитых офицеров. Поэтому я махнул рукой и решил прихватить с собой как можно больше противников. — Он пожал плечами. — Знаешь, не так уж страшно было умирать, особенно если быстро, как Джимми. Я еще не познакомился с твоей матерью, не должен был растить детей... больше не пришлось бы мерзнуть... Смерть в тот момент казалась не самой плохой штукой на свете.
Есть кое-что хуже смерти... Понятно. Надо еще спросить про «Пурпурное сердце».
— А это?
Отец указал на левую нижнюю часть живота:
— Получил кусок шрапнели в кишки.
— Ты же всегда говорил, что шрам от аппендицита!
— Так и есть. Шрапнель пробила аппендикс, его удалили вместе с куском металла. Чудом доставили меня живым в Хунтам, продержали неделю на пенициллине, на том война для меня и закончилась.
Джек взглянул на отца:
— Почему ты все это скрывал? Или только мне одному ничего не известно?
— Нет, одному тебе известно.
— Почему ничего не рассказывал, когда мне было лет восемь — десять?
Хорошо бы знать в детстве — папа снайпер, морской пехотинец. Даже сейчас он предстал в другом свете.
— Мой папа снайпер... герой... ух ты!
— Не знаю, — пожал он плечами. — Когда меня, наконец, отправили домой, я понял, сколько ребят не вернется со мной. Родные больше их никогда не увидят. Потом вспомнил северных корейцев и красных китайцев, которых убил и которые тоже домой не вернутся, и как-то плоховато мне стало. Нет, стало очень плохо. Хуже того, потеряв стольких хороших ребят, мы так и не смогли пробиться за проклятую тридцать восьмую параллель. Поэтому я все выбросил из головы и старался никогда не думать.
— Но сохранил медали.
— Если хочешь, возьми их себе. Или выброси, мне все равно. Я храню фотографии, не хочу забывать тех парней. Кто-то должен их помнить. Остальное просто заодно случилось.
Джек положил медали в коробочку, а коробочку в шкатулку.
— Береги их. Это история твоей прошлой жизни.
— Можно сказать, и нынешней. Поэтому я тебе помогу забрать Карла.
— Ни в коем случае.
— Джек, тебе нельзя идти одному.
— Я кое-что придумал.
Отец минуту помолчал.
— А если я докажу, что еще чего-то стою? Пожалуйста, Джек. Мне хочется пойти с тобой.
Папа буквально упрашивает его взять. Но, черт побери... вдруг дело обернется плохо, тогда что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41