А Стелка ржет, млин, и Борисова телка тоже. Ленка, кстати, ничего такая, я ее раньше не видел. Я решил, что потом у Мюллера надо будет спросить, где братец Шварца такую откопал. Он же сам урод, прыщавый весь, руки, млин, порезаны, и говорят, что даже в своей спецшколе одни жбаны хватает. Дерется, правда, классно. Помню, как он «динамовцев» мочил…
Их было пятеро, хип-хоповцев этих задротных. Три пацана и две телки. То есть на проспекте их было много, но в этот раз мы большой шоблой не собирались.
– Э, стоять, – сказал Томас.
«Мальчики, не надо», – подумал я.
– Мальчики, не надо, – телки тут же забздели.
– Чо «не надо»? – передразнил Шварц. Он с братом и Фрицем зашел сзади. – Чо «не надо»?
– Дайте нам пройти, мы не хотим проблем, – заблеял волосатик.
– Отойдем, базар есть, – сказал Латыш.
А Томас уже вернулся, там, за сквером, замок с подвала сковырнул. Хороший подвал, теплый, и бомжей нет.
То что надо.

ЗАПАХ КРОВИ
…Пока мы не догадались, что мерзкие аборигены играют с нами в подлую игру. Мы поступали благородно, как свойственно белой расе, но столкнулись со страшной подлостью! Когда десантировались в городе Ящеров, потери личного состава оказались больше двадцати процентов, а нападавших так и не нашли. Многих ребят сожрали кислотные жуки… именно так, сожрали, не дав даже развернуться в оборонительную фалангу. И снова местным аборигенам удалось выйти сухими из воды. Легат назначил расследование, уже через шесть часов в городе Ящеров сбросили турму «черных кавалеров» и комиссию из Бюро развития, но нападавших так и не нашли. Исходя из характера ранений, искали злобных демонов, с клыками, как у ядовитых змей, но это была ошибка…
Я сразу сказал ребятам, что надо было потрясти горожан!
Туземцев выволокли из их ущербных жилищ, потоптали их скотину, пожгли огороды, несколько штук пришлось поставить к стенке, но даже без комиссии стало ясно – не могли эти щуплые красноглазые альбиносы сами такого натворить. Красноглазые альбиносы из города Ящеров – они, во-первых, совсем не агрессивные, в отличие от северных, во-вторых, у них в халупах не нашлось оружия страшнее, чем навозные вилы. Потом на болотах, окружавших город, мы сумели прикончить парочку кислотных жуков, но до полевой лаборатории их не донесли – гнусные твари рассыпались, растеклись, как желе.
Ясно одно – горожанам кто-то помогал.
«Черные кавалеры» мигом повесили каждому туземцу по декодеру и назначили городскую администрацию из числа местных старичков, хотя те не слишком стремились войти в состав правительства. Затем мы осушили болота, где якобы скрывались кислотные жуки. Якобы, потому что никто этого так и не доказал. Мы осушили болота, которые здесь булькали и воняли несколько тысяч лет. Осушили и залили пенобетоном, вокруг города стало сухо и тихо.
Вновь назначенное правительство получило в распоряжение мясные пайки, теплые полы в наспех построенном дворце, вино и даже два списанных мобильных катера. Однако, вместо благодарности, дремучие туземцы пытались протестовать, когда диггеры начали закладку обогатительного комбината и осушение болот. Через декодеры они верещали что-то о грозном боге-Ящере, который не позволит ранить чрево планеты, ибо планета – только его любовница, и больше ничья…
Ничего, заявил тогда легат. Мы их заставим любить порядок. Легат выступил по дальней связи, мы прослушали, а я опять сказал ребятам, что дело не в змеях и не в жуках. И декуриону сказал, что следует скальпировать каждого пятого урода среди горожан, а лучше – каждого третьего, и все станет тихо! Ребята тогда посмеялись, а декурион утащил меня в бот и один на один объяснил, что, поскольку мы несем в этот мир идеи свободы и демократии, то нельзя так прямо высказывать свои идеи, хотя в целом он разделяет и поддерживает, и все такое…
Слабак. Хотя командир он неплохой.
…Медики из Бюро развития забрали всех убитых и раненых из числа первых манипулариев, так положено. Родители и товарищи никогда не будут роптать, все же понимают – нельзя прикасаться к раненым на чужой планете. Особенно если чьи-то челюсти насквозь прокусили пластиновый скафандр, рассчитанный на открытый космос и близкий взрыв ядерного боеприпаса…
В городе Ящеров, вроде бы, мы победили, осушили болота, и горные комбинаты начали добычу цезерия из недр, но тишина длилась до тех пор, пока…
4
ВЛИПЛИ НАТУРАЛЬНО
Не мешайте слабым умирать.
Ф. Ницше

Рэперы могли бы ноги сделать. Конкретно могли бы ломануться, но остались. Западло им было перед телками своими обосраться, ну и пошли за нами. Как в кусты зашли, Фриц, такой, прутом сразу одного зафигачил, а потом повалил, на хрен, – и давай ногами. Второй, типа, соскочить хотел, но Шварцы его мигом убрали.
Подножку поставили, в лужу харей ткнули, Мюллер цепью как врежет, ну капец! Зима ему «мартенс» на голову поставил, на щеку, чтобы тот встать не мог, а Томас руки сзади держит…
А дятел этот, второй, здоровый, которого Фриц повалил, вскочил вдруг, граблями машет, млин, Латышу бровь разбил и Роммелю губы. Тут я ему в ноги бросился, младший Шварц руку держит, а старший в щи ему, раз, другой, то ли кастетом, то ли чем, я не видел. Дятел сложился, за харю держится, воет; мы ему еще по жопе надавали. Одна из телок прыгнула на Шварца с ногтями, рожу ему вспорола, дура. Нашла, млин, на кого прыгать!
Шварц ее за волосы взял и так о стену приложил, что больше не царапалась. А Мюллер только кричал, чтобы ножами их не трогали, млин, чтобы на мокруху не подписывались из-за дятлов этих.
Бабы орать начали, а там еще через парк придурки какие-то тащились, но никто не встрял. Так всегда, никто не подходит, на измене сразу, как мочилово заметят. Ильич как-то оборзел, когда мы со «спартаковцами» махались. Начал он, короче, матом орать, ну, на прохожих. Просто так, прикинь, бакланы какие-то шли, взрослые, лет по тридцать, и ни фига! Ильич посылает их, ржет, а они идут, типа, не замечают. А один динозавр с клюкой даже сказал – так их, врежьте им ребята! Это он насчет дуриков московских, мол, не фиг к нам в город ездить! Мы тогда деду, млин, полбутылки «Разина» оставили. Ясное дело, патриот, не засранец какой-нибудь…
Запинали мы этих волосатиков вонючих, даже скучно было. Я маленько пересрал, что Мюллер того козла в луже до смерти замочил, цепью своей. Тот лежит и вообще ни фига не шевелится, мордой в воде, и промокло все у него, свитер, брюки. Роммель еще сверху на нем попрыгал, а Борисов-младший предложил: давайте их обоссым, а Шварц сказал – сперва карманы вывернем.
– Поднимай их! – приказал Мюллер.
«Не надо, ребята…»
– Не надо, ребята! – заскулила рыжая.
– Томас, дай ей в щи, чтобы заткнулась!
Мы их подняли и потащили за ограду, к подвальчику, где замок скинули. А телки их плакали, одна все кричала: мальчишки, ну не надо, ну отпустите… А Зима и Роммель схватили эту дуру за волосы и разбили ей рот. Она стоит и харкает кровью, а Зима ей джинсы начал снимать, придурок! Роммель сказал – будешь орать, сука, навсегда щи испорчу! А Мюллер дал ему поджопник и сказал, чтобы телок не трогали. Рыжая сразу заткнулась, они могли бы свалить, но пошли тоже с нами, почти подгонять не пришлось. Бабы же вечно на измене, что им морду порежут.
Там тоже, за парком, прохожие шли, дятлы всякие, но никто ни хрена не сказал; сделали вид, будто ничего не замечают. Темно уже было, но нам улицу пришлось переходить. Один только раз пацан этот в красной кофте, которому Фриц башку прутом рассадил, сбежать пытался. Вырвался, короче, но Шварц ему перо показал, и тихо до подвала дошли. А когда дошли, оказалось, что тот здоровый, что двум нашим рожи разбил, он, типа, черномазый наполовину или на треть, хрен его разберет. Но не хачик, это точно, а скорее, папашка из ниггеров был.
А Мюллер сказал – пускай наши девчонки домой валят, но Стелла заявила, что останется. А подружка Шварца тоже сказала, что хочет посмотреть. Мы тогда телок в углу посадили и велели Зиме присматривать, а хип-хоперов уродских на колени поставили. Мюллер спросил:
– Что, гомосеки долбаные, ниггеровский музон слушаем?
Все заржали. Этот, что чуть в луже не утоп, в штанах уродских, шепелявит:
– Это не ниггеровская…
– Ах ты, чмо! – Шварц ему в щи как заедет, тот и откинулся.
– А прикид яйца не жмет, собака?
– Сколько вас учить, дятлов, что в нашем городе по улицам в этом говне ходить нельзя?!
– Латыш, дай веревку!
Веревки не было, но на трубах там проволока валялась. Латыш с Роммелем целый моток, млин, принесли. Мы черномазого этого прикрутили, он никакой был. Остальных двоих Мюллер сказал отмудохать, а с этим, мол, еще побазарим, больно наглый. Отмудохали мы их кайфово.
А телок Зима и Роммель предлагали по кругу пустить, рыжая разоралась, короче, в трубу вцепилась, не оторвать, и тут Борисов-младший ей по ребрам ботинком засадил. Я сказал Борисову, что баб бить не полагается, и Лось ему сказал, что он – говно. Шварц-старший сперва на нас с Лосем попер, но Мюллер тоже с цепью выполз, и тот притух, брата своего отозвал, короче.
А рыжая, млин, так и выпала в осадок, лежит и не дышит. Латыш, такой, заржал и говорит Борисову – вот сам жмурика и дери! А Мюллер говорит – на хрен, оставьте эту телку, пока не сдохла. Но она не сдохла, я подошел, посмотрел.
– Что, манда, чуркам давать научилась, а с нами не хочешь? – спросил Фриц и дернул ее за волосы.
Но базарить там не с кем было, глаза у дуры закатились, вся рожа в земле и стеклом порезанная, а потом еще ее стошнило. Стелла ильичевская сперва хихикала, а потом сказала, чтобы рыжую не трогали, потому что у нее припадок. Никто ее и не собирался трогать; очень нужно с заблеванной дело иметь!
А вторая, тощая, запела, что все сделает, лишь бы не били. Зашибись, сказал Лось, да кому ты нужна, Аура. Поставил ее на колени тоже. У этой дуры все краски ее по роже потекли, некрасивая стала, и сережка одна порвалась вместе с ухом. Это Роммель, дурак, постарался. Они с нее содрали куртку, потом Шварц сказал, чтобы сняла майку сама.
«Снимет», – подумал я.
Она, млин, заплакала опять, но сняла. А Мюллер снова прогнал такую тему, чтобы ее не трогали. Он как почуял, Мюллер, что пора было валить. Обычно Мюллера все слушали, особенно без Ильича, но сегодня с нами были Борисовы-придурки, им Мюллер по фиг, а Зиме и Роммелю бабу обещали. Если бы Мюллера послушали, млин, не влипли бы в такое дерьмо. Я снова увидел заранее, но ничего не сказал. Мне было интересно поглядеть, чем все кончится.
Натурально ведь влипли.
Я тоже хотел сказать нашим, что уродов мы отлупили и пора сваливать по домам. Но не сказал, мне же тоже поглядеть хотелось, как Мюллер этого полуниггера допрашивать будет. Но дура эта, тощая, сама раздеваться начала, мы с Лосем, такие, переглянулись и офигели. Я так ее вообще трогать не собирался, очень мне нужно; мне Стелла подмаргивала, что вместе поедем! Но Томас и младший Шварц совсем с катушек соскочили, как гопота голимая.
Шварц приказал, чтобы она раком встала, а потом – чтобы сиськами трясла. Я Шварцу сказал, что баб трогать нельзя, но он меня не слушал. Тут черный этот баклан очнулся, из проволоки как-то вывернулся, но Фриц ему прутом опять по кумполу дал, и все заржали. И часы у этого баклана с руки снял, и ремень хороший, кожаный. А Мюллер сказал – оторви ему пуговицы на его сраных штанах растаманских, пусть с голой жопой останется.
Сиськи у нее ничего, такие, были. Она на девчонок наших уставилась, думала, что они заступаться начнут. Но они только пиво тянули и молчали. Потом Томас ей дал по роже, несильно, сказал, чтобы разделась догола и чтобы отсосала у всех по очереди. Она заблеяла что-то, типа, не умеет, и что принесет нам денег, куда скажем, а Шварц сказал – прикинь, она стебется над нами! Тогда она упала, а Зима рядом сел и стал ее, мудак, успокаивать, гладить стал. А старший Шварц, млин, ему говорит – ты опух, что-ли, тащишься от ее скулежа? Если не можешь ее заставить взять в рот, так отойди, дай другим!
Мы с Лосем отошли и закурили. Надо было делать ноги, но западло делать ноги при всех. Я решил ждать. Тыква разболелась от их воя, ни вздохнуть, ни пернуть. И снова почудилось, словно я в железных ботинках по кровище шлепаю…
А телка эта все ревет и повторяет – мальчики, ну не надо. И жопа у нее в окурках, грязная вся. А вторая, млин, тоже очухалась и снова реветь начала, дергается, как в припадке. Хотела уползти, но Роммель ей на пальцы встал, говорит – ты куда, сука? Она мордой вниз легла и больше не рыпалась. Я сказал Роммелю, чтобы ее не трогал, что баб трогать – западло. Он сперва погнал пургу, типа, про мудаков, которые его учить будут, но Лось его спросил – ты кого мудаком назвал? Роммель – малолетка еще, а борзеет не по делу. Слушать должен старших, а не возбухать!
А Лось ко мне подошел и тихо так в ухо пыхтит, что не нравится ему все это и что рыжая ни хрена не отдышалась и вся в блевоте; как бы, правда, на мокруху не попасть…
Я ничего не успел ответить, а Шварцы оба, уже с телки джинсы и трусы стянули, а Томас лифчик ей порвал. Она голая осталась, стоит, синяя вся, руками закрывается и воет. Шварц толкнул Роммеля и сказал, что тот первый. А Роммель никогда не пробовал, пересрал, стоит перед ней, красный весь, и не знает, что ему делать. А Томас ржет и не может остановиться.
Орали все, как придурки, и не услышали, что там на улице. Видать, кто-то из жильцов ментовку вызвал. Я не стал вязаться со Шварцем, потому что уже чуял, чем все кончится. Никто никого трахать не будет, а придется валить, и как можно скорее…
Короче, я как чуял, что западло вылезет. Заревело сверху, там дверь наперекос висела. Латыш ближе всех к лестнице стоял, он первый увидел, что ментовский бобик причалил, и надо ноги делать. Мы ломанулись, но младший Шварц и Зима не успели. Мы с Лосем рванули через парк, напролом, отдышались в каком-то дворе. Уже темно было, и фонари не горели.
Сидим, короче, слышим – топает кто-то. Оказалось – Мюллер. Лось говорит – стоять, придурок! А Мюллер, такой, – как завопит, типа, на хрена пугать! Мы заржали, но невесело было, из меня уже пиво все вылезло, холодно стало, зубы, млин, стучат, и ноги промокли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45