А ты, если будешь ходить на могилу к волку…
– Тогда я стану Волкарем-страшилой?
– Это было бы неплохо. Приносил бы матери зайцев, а может, и козленка дикого, хе-хе…
Ночами дети жались друг к дружке, пытаясь согреться. Порубки были запрещены, а дров не хватало. Торговать овощами тоже стало небезопасно. На рынке проводились облавы, у торговцев в красных повязках могли запросто отнять и деньги, и товар. Кроме того, никто не желал выращивать овощи на продажу. Школу заколотили, в храме разбили окна, на улицах стало пусто. Соседи не здоровались по утрам. Кто-то ночью зарезал последних куриц. В центре площади стоял танк.
Потом везде расклеили листовки.
– Теперь нам конец, – сказала в соседней комнате мама. – Они требуют, чтобы все последователи Всеблагого мученика покинули страну…
Счастливая крайщина затаилась.
20
ЛЮБИТЬ СВОБОДУ
Мир должен быть добыт победой, а не соглашением.
Цицерон

– Форсировать реку! – командует Медь. – Построение – веером. Первая декурия, направление – комбинат…
– Я – декурион Селен. Исполняю.
Легко сказать – комбинат. Если городские улицы нас подпустят…
Вдалеке я вижу грузовое шоссе. Оно похоже на наклонную трубу в оплетке из серебристой фольги. Грузовое шоссе с несущим магниторельсом проложено из самой сердцевины чудовищного подвижного нароста, который кто-то по ошибке назвал городом. Дорога вытянулась от ворот обогатительного комбината до погрузочных терминалов, отстоящих от столицы на четырнадцать миль. Возле города космопорт размещать не стали, слишком близко подземные выработки.
– Гвоздь, прикрытие по фронту! Деревянный, палинтон к пуску! Держи на прицеле вон те башни, слева! Три-три-один по привязке. Что-то они мне не нравятся!
– Понял, исполняю!
Башни мне не просто не нравятся. Три морщинистые колонны, угрюмо-кирпичного цвета, почти на окраине города, и сутки назад, если верить карте, их тут не было. Все это нагромождение рыхлых крошащихся труб, названных кем-то «закрытыми улицами», должно давно обрушиться под собственной тяжестью, но оно каким-то чудом держится…
Деревянный активировал палинтон. Не так давно на его месте крепилось гораздо более мощное оружие – лазерный эвфитон. Сейчас о лазерах и речи нет, их сняли с вооружения особым приказом принцепса. Эвфитоны трижды устанавливали на автоматических спутниках, и трижды обстреливали экваториальные области моря Ласки, когда оттуда лезли безглазые донные ящеры. Великолепные эвфитоны, стоявшие на вооружении тридцать лет, прекрасно зарекомендовавшие себя во время операций на Шестой Цезее и Кентавре, не справились. Три хлопка на орбите – и пшик, три облачка плазмы. Вопреки законам физики, лучи отразились от пенной поверхности моря Ласки, точнее – от чего-то на поверхности, и вернулись на орбиту, нисколько не ослабнув. И уничтожили спутники. А донных ящеров, неожиданно напавших на базовый лагерь, патрульные искромсали на куски со сторожевых петрарий. Били дедовским способом, прямой наводкой из дальнобойных гаубиц. Двое рядовых и декурион получили медали, а позже, при вскрытии, выяснилось, что чудища были травоядными. Но эвфитоны на орбите сгорели, это факт.
На Бете даже оружию не всегда можно доверять.
Я шагаю в реку. Река похожа на прорвавшуюся канализационную артерию, коричневая мутная вода с силой ударяет чуть ниже коленных суставов шагателя. Сенсоры биозащиты визжат на все лады; хорошо, что Медь приказал оставаться в скафандрах. Я выдергиваю конечности из ила, размышляя, откуда тут взялось столько болезнетворных микробов, ведь комбинат регулярно проводил дезактивацию…
О ходулю ударяется раздувшийся труп лесняка. Я его мигом узнаю, хотя никогда не встречал живьем, только на голограммах в учебном центре. Появление мертвого, вдобавок насильственно убитого, лесняка сбивает с толку не только меня; я слышу, как перекликаются офицеры на триреме. Мертвец ломает версию о внезапном бунте горожан, наспех состряпанную в штабе; кроме того, этому зеленокожему подобию человека вообще нечего делать в городе Мясников, лесняки ведь не опускаются южнее шестидесятой параллели. Считается, что они вполне разумны, хотя с такими челюстями можно вполне обойтись без мозга. Еще три месяца назад они выказывали бесспорную враждебность, перегрызали силовые линии на строящихся обогатительных комбинатах, ломали оборудование геологоразведки, кусали роботов-лесорубов, но никогда не нападали на персонал.
– Волкарь… то есть господин декурион, впереди еще один плывет!
По центру реки, ныряя и кружась, плывет не один, а целых три трупа лесняков. Судя по характеру повреждений, их сожгли из ручного тазера, били почти в упор на полной мощности. У первого мертвеца в груди сквозная обугленная дыра диаметром в шесть дюймов, у второго недостает половины головы… Все это мало приятно, но меня больше занимает то, что на трупах военное обмундирование конфедерации. Не подогнанные по размеру пятнистые комбинезоны пехоты без знаков отличия; очевидно, лесняки ограбили хранилище.
– Еще один, Волкарь!
– Да, вижу!
Минуту я пробирался среди коряг и водорослей, с риском застрять, но постепенно вода пошла на спад. Я проверил парней и немного успокоился. Линию держали ровно, никто не отстал, даже новичок Бор.
…Итак, лесняки. Весьма вероятно, что это они напали на научный центр. Рассеянные по степной зоне, по стальным джунглям и гуляющим озерам, они не поддаются учету, их поселки надежно спрятаны в дебрях, и, в отличие от жителей городов, они не идут на контакт. Те самые лесняки, что плыли по реке мимо меня, застреленные из запрещенного на планете оружия.
Похоже, нас ожидало много сюрпризов.
21
ЧЕТВЕРТОЕ ДИТЯ
Человек в сущности есть дикое ужасное животное…
А. Шопенгауэр

В устном изложении легенда звучит так. Обитал над рекой, на окраине селения, зажиточный боярин Бродич с женой и тремя дочерьми. Мечтали они о сыне, поскольку нажитое добро наследовалось исключительно по мужской линии. При последних родах супруга Бродича принесла мертвую девочку, и повитухи настрого запретили ей дальнейшие эксперименты. Еле спасли саму роженицу. Да и все гадания указывали на то, что при последующих усилиях могла вновь появиться девица. Селянину обратиться за советом было некуда, священники в храмах лишь раздували щеки, надеясь на лакомый кусок наследства, а официальная медицина тех лет вполне серьезно относила к причинам половых диспропорций случайные встречи с жабами и водяными змеями.
Поразмыслив, отец семейства велел навялить мяса, кликнул верных оруженосцев и отправился в дальние края к своей нелюдимой тетке, невероятно умной и прозорливой ведьме.
– Разве тебе недостаточно счастья на этой земле? – спросила ведьма. – Разве у тебя нет пригожей супруги и трех послушных дочерей? Разве покинула тебя сила, или амбары твои больше не ломятся от зерна?
– Мне нужен сын, чтобы не угас наш род, – уперся Бродич. – Я не желаю, чтобы после моей смерти пашни, пастбища и охотничьи угодья достались чужим людям!
– Подожди на крыльце, я погадаю, – колдунья исчезла, но вскоре вернулась:
– Мои карты говорят так: вы оба уже стары для того, чтобы родить доброго сына. То, что ты хочешь, называется просить добра у добра. Однако я могу выполнить твою просьбу, – ведьма усмехнулась и ловко поймала кошель с золотом. – Ты убьешь волка, сильного самца, сделаешь из его шкуры выворотку, и на этой выворотке, на голой земле, месяц будешь любить свою жену. Твоей жене раздобудь молока волчицы и незаметно подмешай в коровье молоко. Твоя жена родит мальчика, но его будут ненавидеть все в округе. Его будут ненавидеть, его непременно убьют в отрочестве.
– Как же мне поступить? – опечалился гость.
– Тебе следует выбрать, – сквозь трубочный дым сверкнула глазами тетка. – Либо вы его отнесете в лес, либо его прикончат соседи. Мое гадание говорит, что в лесу он непременно выживет.
– И когда же мне его отнести в лес? – убитым голосом спросил племянник.
– Когда станет невмоготу. Завернешь его в туже волчью шкуру и будешь нести, покуда хватит сил. Не послушаешь меня – накличешь гибель.
– А что же будет потом? – Бродич даже осип от волнения. – Видишь ли ты, вернется ко мне сын или нет?
– Это мне неизвестно, – сказала колдунья и захлопнула перед носом племянника дверь. – Ты ведь просил сына, а теперь, кажется, намерен попросить и внуков?
Селянин вернулся домой в унылом расположении духа. Очень долго они с женой не могли найти верное решение, но, в конце концов, согласились, что для счастья достаточно порой мига, а грусть точит нас полжизни.
Когда родился мальчик, неприятности посыпались, как град небесный. Малыш не рос явным уродом, но был действительно не похож на соседских детей. Зрачок имел черный, вполглаза, а на ногах и плечах с самого нежного возраста – жесткий волос. Смотрел хмуро, пристально, и почти от рождения взглядом умел гасить свечи. Такие же груднички, да и детишки постарше, лет до трех, заходились в рыданиях, когда его видели. Монахинь из соседнего монастыря трясло, когда Бродич по праздникам со всей семьей посещал монастырский храм. Раньше радовались дарам, а теперь только и ждали, когда он покинет подворье.
– Страшила, страшила, – шептались глупые бабки на рынках, и присказки эти мигом подхватывала детвора.
Все и в лице малыша, и в теле было соразмерно и правильно, однако даже отца иногда пробирала дрожь, когда он глядел на профиль маленького сына. С бумажными и деревянными куколками мальчик не играл, а откусывал им головы. Другие игрушки тоже ломал или швырял в огонь. Сам огня сторонился, ночами не хныкал, как другие дети, а подвывал тоненько. Когда зубки резались, так подвывал, что с цепи сорвались и сбежали лютые кобели, охранявшие амбар.
Зубки крепкие прорезались, дважды палец взрослым родственничкам прокусывал.
– Страшилу везут, страшилу! – хихикали за заборами злые дети горожан, остерегаясь угодить под плетку боярина.
Четыре ближайших года превратились в сплошную череду страданий. У соседа погибло стадо, затем сильный град побил фруктовые сады. Через месяц в соседней крайщине сгорел храм. Люди шептались по закоулкам. В лесу завелись разбойники и принялись воровать девушек. Однажды напали разбойники на подводу, где старшая дочь боярина ехала. И вот странно – иных повязали, а кого и прирезали, а дочь боярина словно не заметили. Снова повод появился у дураков шептаться…
Следующий год ознаменовался бешеным разливом реки, сносом плотины и гибелью виноградников. Впрочем, чудесным образом, виноградники Бродича уцелели. Затем в реке утонули трое детей. Летом молния разбила колокольню, а осенью одновременно случились две напасти. С юга на страну напали полчища саранчи, чего не случалось уже сотню лет, а с севера накатила оспа. Стоило стонущим крестьянам избавиться от этих напастей, как на скотину напал мор. Соседи боярина смотрели хмуро, все гадания указывали, что причина бед находится в доме над рекой.
– Страшила, страшила порчу на край наводит! -бормотали в лавках. Уже не скрываясь, пересказывали, как бегает четырехлетний малец по боярскому двору, и там, где пробежит, цветы и трава гибнут. К двум старшим дочкам Бродича сватались уже видные женихи, да враз схлынули.
Позорно получилось.
– Ему скоро пять лет. Пора отдать мальчика лесу, – сказал Бродич, когда в доме побывал сам настоятель и с ним целая делегация от города. Увидели они, что цветы не гибнут, дом – полная чаша, иконы на месте и обряды соблюдаются. Собак вот только в доме нет, сбежали все псы…
– Сил нет больше, – согласилась жена. – Уноси его, отец.
22
ПТИЦА
Сильнее всех – владеющий собой.
Сенека

– Селен, твое мнение? – центурион сопит в наушниках.
– Мое мнение такое – лесняки атаковали склад на космодроме, захватили одежду и оружие. Охрану перерезали. Одновременно другая группа напала на посольство и комбинат. Потом они схлестнулись между собой…
– Два разных племени?! Ты видел раны? Это стационарный тазер! Откуда у них тазер, они ложку держать не умеют!
– Это не обязательно наше украденное оружие, – похоже, я выдал начальству очередную порцию загадок. – Это может быть что-то, что мы принимаем за тазер. Мы же вообще ни черта о них не знаем! Если академики нашли среди гуляющих озер племя каннибалов, это не значит, что все они жрут друг друга! Может, у них есть кое-что похлеще тазеров!
– Например?
– Забыл, что стало с парнями Бродяги Марша? Кто-нибудь выяснил, как это трусливая чайка пробивает клювом наноброню? Если это не технология, то что это?.. И куда делись эти чайки после атаки?
Медь замолк, не стал спорить. Он у нас тугодум.
А в следующий миг рассуждать стало некогда, потому что разом завыли орудия трех ботов. Очереди трассирующих снарядов распороли сиреневый сумрак.
– Декурия, ложись! – заорал я, заставляя себя стоять, пока не сложат суставы шагатели подчиненных. Парни бодро попадали в грязь, совсем немного не добравшись до относительно сухого участка. В грязи, оказывается, ползали сотни мелких скользких тварей, вроде пиявок с двумя челюстями. Они тут же начали пробовать скафандры на зуб. Лежащие шагатели походили на спринтеров, согнувшихся на старте. Мокрик замешкался дольше всех, но опасность уже миновала. Точнее, стрелять по нам и не думали.
Началось. Глюк, да еще какой! Такого глюка я не видел даже в учебке! Неудивительно, что у стрелков не выдержали нервы.
Очереди автопушек ушли в никуда. Красные шпили растаяли. Пропали корявые обглоданные поганки и оплавленные свечи, высотой со строительный кран. Пропала двугорбая спина обогатительного комбината со смятыми антеннами. До горизонта теперь расстилалось вспаханное поле. По чернозему, под лиловыми тучами, ползла ворона с перебитым крылом. Крыло скребло по влажной колее, теряя перья, когтистые лапы увязали в перегное, на них налипали шевелящиеся дождевые черви. Ворона разевала клюв, ее правый глаз, уставившийся на нас, из черного превращался в кроваво-красный…
Птица достигала в длину не меньше двухсот ярдов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45