собственно, это была не птица, а ожившая гора, ее клюв нависал над нами, как огромный костяной молот. В одну секунду небо потемнело, лиловые тучи слепились в мрачный дождевой ком.
– Хлор, прекратить огонь!
– Виноват, командир. Слишком уж она внезапно…
– Стрелок Фтор, оба органа в режиме веера – пли!
– Исполняю!
Раструбы органов развернулись в сторону колоссальной галлюцинации, поливая небо и близкий берег парализующим излучением.
Не помогло. Впрочем, я и не ожидал, что поможет. Кровавый глаз вороны разрастался до размеров вселенной, на кончике ее клюва уже можно было разместить всю нашу турму в боевом порядке. Наступление застопорилось; несколько шагателей опрокинулись в мутную реку, связь оборвалась, как часто случается при сильном глюке.
– Селен, что у вас там? Почему залегли?!
– Столкнулись с глюком. Разрешите применить «антистресс»?
– Селен, ничего не вижу.
– Вы слишком далеко. Это локальный захват, глючит на триста ярдов по фронту, не больше. Разрешите применить внутренние органы, пока не поздно!
– Разрешаю. Вы там не слишком…
– На четверть мощности.
Они сверху не видели. Ничего не видели. На этот случай у каждого декуриона есть строгая инструкция, и я вынужден был ей воспользоваться. Не без сожаления, я активировал портативные органы, встроенные в шлемы моих бойцов. На пару секунд декурия оказалась выведена из строя, излучение органа действует, как сильное, хоть и кратковременное опьянение.
Плохо, что не избавиться от побочных эффектов. Органы одинаково превращают в овощи и врагов, и друзей, и нейтральных мирных жителей. Если бы ворона не пропала, следующий импульс органов пришлось бы усилить…
Но ворона пропала.
Вот она, Бета Морганы во всей красе! Мы еще не добрались до города, а едва не утонули, напугавшись фантома. К счастью, обычный глюк, нематериальный, хватило легкой встряски мозгов, чтобы от него избавиться. Однако боевой порядок явно нарушился. Ворона пропала, вместе с черноземом, дождевыми червями и такими же громадными личинками мясных мух, облепившими ее изжеванное крыло. Вместо сырого поля обозначилась шоссейная развязка, разбитый акведук и затопленные мутной жижей рисовые террасы. Рис тут растет черный, похожий на мелкие волчьи ягоды. Прорезиненное покрытие шоссе потрескалось, сквозь трещины всюду лезли колючие бледные кустики, а дальше от города дорогу вообще разобрали на куски.
Похоже, что горожане дорогу отвергали… Эти Уроды отвергали все лучшее, что мы им дарили!
23
СТРАШИЛА
Важно не то, кем тебя считают, а кто ты на самом деле.
Публий Сир

Река как раз очистилась от последних льдинок. Отец завернул малыша в волчью выворотку и рано утром ушел в горы. Он старался сделать так, чтобы дочери не слышали и не плакали. От их слез он мог бы передумать. Мать мальчика тоже еле сдержала рыдания, но она заранее готовила себя к лишениям.
Селянин должен был ощутить знак. И он его ощутил на второй день пути, возле вывернутой с корнем сосны. Он забрел с ребенком в глухомань, где не слышалось пения луговых птиц, и даже ветер не забирался так глубоко в чащу. Последний раз покормив ребенка лепешками, Бродич положил спящего сына в мох и ушел, не оглядываясь.
А вечером, когда солнце запуталось в мохнатом буреломе, из-под корней упавшей ели выбрались волчата. Вероятно, они ждали свою мать, которая еще накануне ушла на охоту, проголодались и замерзли. С этого момента легенда обросла вариациями, поскольку живых свидетелей обращения, естественно, не имелось. Одни сказители предлагали такой вариант – волчата забрались к мальчику в его меховую выворотку, и, когда мать-волчица вернулась со свежей косулей, она не смогла по запаху отличить своих детей от пришлого. Другие склонялись к тому, что волчица погибла на охоте, и человеческий малыш был вынужден сам возглавить стаю. Со временем, впрочем, возобладала более реалистичная версия. Решили, что, скорее всего, отец и мать подкармливали ребенка в лесу. Они моментально обнаружили, что мальчик делится пищей со своими новыми братьями-сестрами, но сочли это добрым знаком. В лесу ведь свои законы, рассудили люди, а жили они в те времена, когда человек еще уважал законы леса. Тем более, ведьма пообещала, что ребенок будет жить.
Как только мальчик исчез из городка, в крайщине воцарился мир, сытость и благоденствие. Старая ведьма не соврала. Нивы снова давали двойной урожай, коровы приносили по два теленка, а рыба возле мельницы сама выпрыгивала на берег. Оспа отступила, повсюду звенели детские голоса. Никогда еще за много лет не праздновали столько свадеб и рождений.
Прошло три года, и охотники принесли весть – мол, видели в глухих урочищах волчью стаю, которую вел за собой лохматый отрок. Лицом темный, в шрамах, глаза горят, а на руках когти, как у орла. К людям сам не приближался и волков своих ловко уводил от выстрелов и капканов. Беспощадно резал скот и никогда не попадался. Никогда. Словно заранее угадывал все хитрости загонщиков. Сам не попадался и стаю свою уберегал, даже когда спастись казалось невозможно. Божились, что видели, как он своих братьев-волков вброд переносил через горный ручей. За одну лишь зиму задрала заколдованная волчья стая больше коров и коз, чем за предыдущие двадцать лет.
– Волкарь-страшила, – зашептали по углам. – Накликал Бродич на всех нас беду…
– Волкарь-страшила, – эхо каталось по всей Славии. – Три года, как потерялось в лесу проклятое дитя, да, видать, оборотнем обернулось…
Герцог из Ласковичей назначил большую охоту, съехались помещики приглашенные, каждый привел свою свору собак. Охота на волков – серьезная забава, не то что зайчонка или куропатку подстрелить. Загодя готовились, шатры ставили, столы накрывали. Загонщики на сорок миль разошлись, следы читали, мясо сырое развесили. Наконец, обнаружили следы стаи, и с волчьими следами один след непонятный. И не волка, и не человека, сам дьявол не разберет, что за чудище. Радостно доложили загонщики герцогу, что стая наверняка не уйдет, кольцо замкнули, и можно начинать.
– Конец Волкарю!.. Конец страшиле!
С визгом сорвались с поводков легавые, вспыхнули факелы. Казалось, что вся крайщина пришла в движение. Сотни крестьян, каждому из которых было заплачено серебром, помогали загонщикам. Разболелось сердце у боярина Бродича, когда до него дошли такие новости. Жил он тихо, с младшей дочерью, а старших замуж выдал. Последний год все шло у него наперекосяк. Любимая супруга, некогда первая хохотунья и красавица, от горя усохла и быстро умерла. Видные женихи отвернулись от старших дочерей, и пришлось отдать девок за приезжих. Один оказался пьяницей и уже проматывал состояние Бродича, а второй за растрату в столице оказался в кандалах, и средняя дочь Бродича стала соломенной вдовой. Никто не желал служить в поместье, откуда сбежали даже псы. В амбарах завелись крысы, тощие коровы стояли недоеные, а батраки-виноградари упорно нанимались к другим хозяевам. У младшей дочки от переживаний стало дергаться лицо, а после пятна красные по телу пошли и обнаружились признаки падучей.
Тем не менее на охоту Бродича пригласили среди прочих, но хозяин дома над рекой даже помыслить не мог, чтобы начать охоту на волка. Ночью заржали перепуганные лошади. Вышел Бродич с фонарем на заднее крыльцо и враз на полголовы поседел. За дворовыми постройками, легко преодолев высоченный забор, стоял парень. Темный, лохматый, сгорбленный, точно вот-вот прыгнет вперед на всех четырех лапах. Постоял маленько, поглядел на полумертвого хозяина, потянул носом воздух и исчез.
Несчастный отец утра не стал дожидаться, поехал к колдунье. До нее без малого пять дней пути верхом было, но, загнав двух коней, Бродич за три дня добрался.
– Чего раньше не приходил? – изумилась тетка, выслушав историю трехлетних несчастий.
– Права ты кругом оказалась, стыдно мне, – повинился Бродич. – Не поверил тебе, а ведь так и вышло, что от добра добра потребовал. Маюсь теперь с дурочкой на руках, хозяйство в разоре, да еще охота эта… Убьют ведь они его, убьют!
– Чего ж ты от меня хочешь? Даже если это он, не могу ведь я стаю волчью у себя в доме приютить. И через костры пронести их не могу. Моих ног на прополку огорода и то не хватает.
– Он боится меня, не узнает, – заплакал Бродич. – Я ведь звал его, до самого утра звал, охрип даже. И чую я, неподалеку от дома он где-то прячется, но выйти страшится. Ему должно быть не больше восьми лет, а на вид гораздо больше. Я знаю, что ты скажешь – у леса свои законы… Он помнит запах дома, а меня не признает. Сделай так, чтобы он признал меня, и тогда я спасу его. Умоляю тебя, я отдам все свои деньги!
– Нет, – сказала ведьма, и крепостные оруженосцы Бродича вытащили клинки.
– Тогда я убью тебя, – пригрозил племянник. – Я прикажу снять с тебя кожу и повешу ее над воротами.
Ведьма гадала почти всю ночь. Утром она вышла к Бродичу со странным известием:
– Твоя просьба говорит о том, что ты ничему не научился. Ты говоришь, что заботишься о существе которого зовут Волкарь-страшила, но ты ведь снова ищешь выгоду для себя. Слушай, я могу помочь. Но если к страшиле вернется память, он вспомнит отца и родной дом, он сразу же потеряет все, что приобрел в лесу. Он станет кусачим, вонючим, злобным, но беззащитным страшилой. Он будет скулить и прятаться у тебя под лавкой. Он вспомнит тебя и забудет язык своей стаи. Он больше не будет грозой крайщины, не сможет ускользать из ям и капканов, он потеряет нюх, скорость и силу и не сможет даже найти выход из леса. Карты говорят, что тебе, вероятно, удастся спрятать его от людей герцога. Ты будешь прятать его в подвале, а по ночам выводить гулять в сад, и остаток жизни ты будешь бояться, что тебя и твою дочь заживо сожгут на костре. Выбери же, чего ты хочешь на самом деле. Хочешь ли ты вернуть ему вчера и отнять у него сегодня?
Несмотря на массу разночтений, финал у сказки один. Считалось, что еще много лет по крайщине бродила неуловимая стая во главе с Волкарем-страшилой, который так и не вспомнил свое детство и оттого оставался неуловим. Рассказывали также, что в Пчелином урочище как-то пропала девушка. Ее нашли живую и невредимую, но напуганную до колик, а спустя положенный срок опозоренная крестьянка родила мальца с очень странными задатками и внешностью. Ребенка, впрочем, уничтожать не стали, а взяли на воспитание в монастырь. Затем случай повторился. Если были бы целы древние архивы Славии и в те далекие годы велся бы учет таинственным изнасилованиям, которые обычно трудно отделить от крестьянской праздничной любви по взаимному согласию, выявились бы, без сомнения, десятки случаев, когда женщины брюхатели от страшного лесного чудища.
Конечно же, все это сказки. Во всяком случае, ученые из сенатской комиссии, удивленные необычно высоким уровнем появления в Славии и других крайщинах страны естественных аномалов, не желают верить в то, что кровь Волкаря-страшилы до сих пор стучит в сердцах тех, кто подает документы в военную академию и подписывает соглашения на консервацию памяти…
24
КАПРИЗ НОМЕР СЕМЬ
Прокладывай себе дорогу силой.
Цезарь

– Волкарь, кажется, сюда катит седьмой номер! – кричит Свиная Нога.
Я выстраиваю слегка осоловевших клибанариев в боевой порядок. Мои парни вполне оправились от прочистки мозгов. Я в который раз убедился, что не зря нам консервируют память; так меньше чепухи лезет в голову, и менее опасно воздействие собственных органов на работу мозга. Считается, что излучение органа вредит именно долговременной памяти. А когда помнить нечего, так никакое излучение не опасно.
Город надвинулся, мятые шпили были уже совсем рядом, зияли изломанные дыры улиц, покачивались шары и перевернутые конусы… Здесь почти все улицы с крышами, их действительно правильней называть трубами. Мелькали треугольные дыры в блестящем покрытии площадей, то распахивались, то закрывались, точно голодные рты. Одни шпили росли, тянулись вверх, выталкивая кривые шляпки, другие расползались бурой кашей…
Город Мясников менялся каждую минуту.
А вот и оно! Справа от фронта атаки, посреди мокрой неуютной равнины, нарастал разлом. Мантия планеты затрещала, выбрасывая клубы едкого дыма, сквозь рисовые посадки пробились сполохи пламени. Температура за бортом подскочила втрое; даже сквозь броню меня обдало жаром.
– Волкарь, слышишь меня? – по закрытой связи зашелестел центурион. – Это седьмой, будем гасить с триремы! Сворачивай строй, отходи влево… – и переключился на вторую декурию.
Я уже видел, как сминается боевой порядок. Четвертая и третья грузились обратно в боты. Каприз номер семь – это неожиданный прорыв магмы, причем произойти может практически в любой точке экваториального пояса, за исключением морских побережий и населенных пунктов.
– Первая декурия, у вас номер восьмой отстает.
– Вот зараза! Бор, подтянись!
– Волкарь, после импульса органа у тебя младший стрелок Бор так и не пришел в себя. Лазарет передает сильный тремор конечностей, нервозность и рвоту. Что за слюнтяев набрал, вороны пугаются?! – Наш центурион всегда повышает голос, когда начинает психовать. Я не обижаюсь.
– Если он выживет, – кричу я, – клянусь – заставлю его дважды прочистить мозги!
– Селен, раньше надо было думать! Ведь это ты натаскивал Бора в лагере, верно?
– Так точно, Медь. Но ты же знаешь – нам его навязал аналитический отдел, парень показал лучшие результаты при тестировании. Понятия не имею, откуда они его выкопали, но лазарет рекомендовал не трогать его эмоций, чтобы не ослаблять возможностей мозга. Я планировал вернуть его на штабную работу, как только выйдет из госпиталя Крот…
– Волкарь, присматривай за ним. У меня плохие предчувствия насчет этого аналитика.
Медь отключился. Я дал команду Свиной Ноге снизиться.
– Командир, забирать вас?
– Нет, погоди. Может, еще прорвемся!
Трещина к северу от города стремительно разрасталась, доносился вой и подземный грохот, в образовавшийся разлом стеной стекала жижа с полей, а навстречу грязи, вверх рвалось облако мутного пара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45