-- Не то... Нападение всего лишь видимый след. На самом деле
корни идут куда глубже. Мы себе даже не представляем той
опасности, что подкрадывается незаметно, опасности для всей
страны.
-- Ни много, ни мало, -- улыбнулся я.
-- Да! И не надо усмешки строить! -- От волнения Ерофей начал
заикаться. -- Заговор гораздо шире, чем мы предполагали, он
распространился по всей России и ставит задачи куда более
серьезные, чем диверсия против вашей организации. Спасибо нашим
патриотам, они раскрыли мне глаза. Только благодаря их помощи я
сумел связать воедино множество разрозненных фактов.
-- Любопытно, -- процедил я, начиная помаленьку догадываться,
откуда ветер дует. -- Впрочем, полковник, сначала отчитайтесь о
выполнении полученного приказа. Рассуждения на общие темы
отложим.
Ерофей надулся. Он никак не мог привыкнуть к моему новому
положению. Но ведь и я не могу, действительно не могу позволить
себе иное поведение. Нельзя терять авторитет высшего
командования. Noblesse oblige, оч-чень обязывает. Чем выше
положение, тем больше обязательства, перед ними должны отступить
все дружеские чувства.
Рассказ Ерофея, вероятно от обиды, был предельно краток. С
помощью Свенторжецкого в тамошнем гарнизоне достали огнеметы
(сам Ерофей без крайней необходимости избегал появляться на
люди). После чего огнем и мечом тщательно прошлись по каждой
пяди тренировочного лагеря. Свенторжецкий скрежетал зубами,
глядя, как уничтожается его хозяйство, но не возражал. Он и сам
отлично понимал необходимость огненого очищения. На поверхности
не осталось ничего, кроме пепла, благо все постройки оказались
времянками. Хуже пришлось под землей. Требовалось одновременно
все уничтожить и все сохранить, ведь не тянуть же заново вороха
кабелей! Однако огнеметчики оказались виртуозами своего дела и
справились с нелегкой задачей. Уничтожение полусформировавшихся
упырей стало тяжким испытанием для нервной системы солдат. Но
Ерофей поддержал их в трудную минуту, а потому крики и корчи
живых трупов не привели людей к сумасшествию.
Однако Ерофея насторожило спокойствие, с которым огнеметчики
поддались его уговорам, обычно реакция была гораздо более живой.
А, заподозрив, Ерофей принялся вынюхивать и расспрашивать,
внимательнее приглядываться к людям Свенторжецкого и огнеметной
команды. Приглядевшись, он почуял, что разложение душ не обошло
стороной и этих. Поняв -- перепугался сам.
Зато я решительно не понял, почему это привело домового в
смущение. По-моему дела оборачивались не самой скверной
стороной. Я абсолютно не могу себе представить бойцов
заградотрядов с мягкой, чувствительной душой. Этого не может
быть, потому что не может быть никогда. Разрушение души просто
необходимо в умеренных дозах. Жаль, что Ерофей не может этого
осознать. И хорошо, что он не присутствовал на недавнем
совещании, ни к чему такому душевному существу знать о
готовящихся переменах. Он оставался во власти прекраснодушных
идеалов.
Кроме того меня сильно насторожило невнятное упоминание Ерофея о
добрых людях, которые помогли ему во всем разобраться. Глаза
домового светились неподдельным восхищением, когда он говорил об
этих неведомых доброхотах. На все мои вопросы, как прямые, так и
хорошо замаскированные, Ерофей или не ответил вообще, или
отделался столь невнятными замечаниями, что я невольно начал
подозревать его в неискренности. Неслыханно! У подчиненного
появились секреты от своего начальника! А еще друг называется...
Короче, я отпустил Ерофея и пригорюнился, впав в совершенное
расстройство чувств. Нюх подсказывал мне, что творится неладное,
однако голые подозрения к делу не подошьешь. Подшить можно было
только парчовый лоскуток, обнаруженный в подземельях, да и то
непонятно куда и зачем. Что бы это значило?
От тягостных раздумий меня оторвал вновь засветившийся туман
голограммы. Когда над столом повисла голова Главного Маршала, я
оторопело уставился на нее, даже рот приоткрыл.
-- Ушли? -- деловито осведомился маршал, хотя и сам превосходно
видел, что в кабинете кроме меня никого не осталось.
-- Так точно, -- вяло отозвался я, нехотя обозначив вставание.
-- Сидите, сидите, -- успокоил маршал и надолго умолк.
Нетрудно было заметить, что он тоже изрядно смущен и не знает, с
чего начать. Но я не осмеливался что-либо советовать, чтобы не
нарушить дерзкими словами ход его мыслей. Наконец маршал
взглянул мне прямо в глаза. Я ощутил себя маленьким ребенком
перед строгим, но любящим отцом, перед которым у меня нет
никаких тайн. Испытующий взгляд проникал в самые потаенные
уголки души. После долгой паузы маршал спросил:
-- Вы удовлетворены происходящим?
Сказать, что я был ошарашен, значит ничего не сказать.
-- Ну... -- промямлил я, судорожно собирая обрывки мыслей. --
Как бы...
-- Нас никто не слышит, -- успокоил маршал. -- Будьте
откровенны, как на исповеди.
-- Не целиком, -- нашел я обтекаемую форму ответа, за которым
могло скрываться все, что угодно. Однако мою жалкую уловку сразу
пресекли.
-- Точнее.
Я через силу выдавил:
-- Если бы я не опасался быть обвиненным... Мы ведь ни в коем
случае... Категорически отвергли... Кампания против
космополитов... Патриотизм... Долг...
Другой вряд ли уловил хоть крупицу смысла в этом жалком лепете,
но не мой начальник. От его проницательного ума не могло
укрыться ничто.
-- Вот! -- мне показалось даже, что я слышу, как он шлепнул
ладонью по столу. -- Именно! Мы забыли наши исторические корни,
стали Иванами, не помнящими родства! Отреклись от великого
прошлого! История России не началась в семнадцатом году, как бы
не старались уверить нас мракобесы и реакционеры! Наш народ
пытаются превратить в манкуртов. Пр-роклятые идеологи, -- он
произнес это слово с ударением на четвертом слоге. -- Вот корень
многих зол! А потому мы начнем активную борьбу за восстановление
исторических корней великой России!!!
-- Правильно! -- с энтузиазмом подхватил я.
-- Первая и самая неотложная мера, -- в голосе маршала зазвенела
начальственная сталь, и меня словно ветром сдуло из кресла. --
Будут восстановлены введенные императором Петром Великим "Табель
о рангах" и система воинских званий.
-- Так точно!
-- Согласно совершенно секретному приказу номер 3890 от 24
сентября 1722 года вы становитесь генерал-порутчиком.
Видя мою растерянную физиономию, маршал ласково добавил:
-- Не хочу давать напрасных обещаний, но мне кажется, что звание
генерал-аншефа не является для вас бесплодной мечтой.
-- Рад стараться! -- гаркнул я.
-- Отлично, -- кивнул маршал. -- Доведите приказ до личного
состава и подайте штатное расписание согласно новой системе.
-- Будет исполнено.
Синеватое свечение уже начало таять, когда я отчаянно завопил:
-- Подождите!
Маршал отреагировал мгновенно.
-- В чем дело?!
-- Есть предложение. Полагаю, что в соответствии с традициями,
мы должны возродить коллективное посещение церкви и учредить
должность полкового священника в нашем Управлении.
Маршал ненадолго задумался, а потом просиял:
-- Блестяще! Я недаром столь высокого мнения о вас. Ваше
предложение открывает такие блестящие перспективы, что вы,
кажется, сами о них не подозреваете.
Это замечание поставило меня в тупик, но спорить с не стал.
Значит, я умнее самого себя?

КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ

Боже мой, каким же я был идиотом! Тупицей! Болваном!
Я ругательски ругал себя, находя, что даже великий и могучий
русский язык, к сожалению, недостаточно богат, чтобы точно
отразить степень маразма, в который я впал. Для того чтобы
начисто развеять убеждение в собственной незаурядности
понадобилось совсем немного времени. И осталась такая же
непоколебимая уверенность, что я законченный кретин.
Впрочем, начну по порядку.
Утренний развод я завершил командой не расходиться, а стоять
смирно. Если задумано большое дело, так зачем откладывать?
Претворять немедля.
Знал ведь, отлично знал, что благими намерениями вымощен путь в
ад.
Пока я читал приказ о присвоении новых званий, в рядах началось
непонятное брожение и шуршание. Что и говорить, контингент у
меня подобрался аховый. По своей сущности домовые и овинные --
крайние индивидуалисты. Конечно, свое дело они знают на отлично,
здесь претензий не возникает и возникнуть не может. Зато офицеры
из них... Как из этого самого пуля. Не чувствуют и не понимают,
что армию делают армией дисциплина, порядок, субординация. Не
прониклись. Сгоряча я даже собрался было придержать приказ о
присвоении Волкодлаку-Задунайскому звания полуполковника, вторым
пунктом которого извещалось, что оборотень сразу же производится
вне очереди в полковники. Не мною дадено, не мне отнимать,
справедливо рассудил я и постарался спрятать выползающие клыки,
а дыма почти никто не заметил. Прикрикнул я построже, они и
утихли. Произвел должное впечатление.
Настоящий переполох поднялся, когда вошел приглашенный загодя
батюшка. Я планировал провести небольшой молебен об одолении
супостата и даровании победы христолюбивому воинству, после чего
благословить личный состав на совершение ратных подвигов.
Завидев священника, я поощрительно улыбнулся. Ведь бедняге
немудрено было и оробеть, настолько непривычные люди... То есть
не люди, офицеры, смотрели на него. Сверкало золото погон,
тридцать три полковника, из них пятнадцать генералов, как мудро
определил седой начстрой. Вообще достойно сожаления, что наша
организация пользуется незаслуженно дурной славой. Ведь мы
самым решительным образом искореняем пережитки. Просто обидно
делается, когда возводят незаслуженную хулу на людей, денно и
нощно бдящих, не щадя живота своего, как честным и нелицемерным
воинам быть надлежит... Горько и обидно! Словом, хотя и уломал я
отца Иоанна, тот все-таки испытывал вполне понятное смущение.
Но вскоре, глядя на перепуганного священника, начал испытывать
некоторое смятение и я. Дело в том, что легкое шевеление строя
помаленьку переросло в откровенный беспорядок, заколебались даже
верные из верных -- бывшие сотрудники КГБ. Бросив короткий
взгляд через плечо я обомлел...
Стоящий рядом со мною Задунайский менялся буквально на глазах.
Бледные щеки покрылись густой серой шерстью, челюсти начали
вытягиваться, показались внушительные волчьи клыки. Для меня-то
они были младенческими зубками, но человека непривычного
запросто могли испугать. Полковник отчаянно пытался устоять на
ногах, но с каждым мгновением его шатало все сильнее. Волк -- не
цирковая собачка, служить не приучен. Да и форменные ботинки --
далеко не лучшая обувь для волчьих лап.
Ерофей весь сгорбился, закрывая лицо ладонями. Неведомая сила
буквально тащила его назад, на беспорядочно столпившихся
домовых, овинников, дворовых. Вообще, строй полностью сломался,
превратившись в полукруг, центром которого стал несомый
священником крест.
Хуже всего пришлось спецам из группы привидений. С тихими
проклятиями -- стесняться начальства они полностью перестали, и
я их вполне понимал -- бедные призраки истаивали туманными
струйками, растворяясь в воздухе.
Только тогда я осознал, какую яму сам же себе выкопал. Ведь до
сих пор мы опирались на нечистую силу. _Нечистую!_ Вот в чем
соль. А я вознамерился привлечь ее под светлые ризы православной
церкви. Совместить несовместимое. Ведь когда отец Иоанн закончит
молебен, от всего моего воинства останется, пожалуй, две души --
моя да праведника Зибеллы, которому я разрешил отсутствовать на
построении. Горностай на молебне смотрелся бы несколько
экстравагантно. Вот он и спал мирно в моем кабинете, охраняя
белый телефон с золотым двуглавым орлом вместо диска.
Священник, видя неожиданный и сокрушительный эффект своей
молитвы, замер на полуслове. С мужеством отчаяния, я произнес:
-- Не волнуйтесь, батюшка, продолжайте.
И сам поразился писклявости собственного голоса. Торопливо
сглотнув, откашлялся и повторил более уверенно:
-- Продолжайте, святой отец.
Тот послушно кивнул, сжал крест так, что костяшки пальцев
побелели, поднял его повыше и мерным шагом двинулся к походному
алтарю. Хотя нетрудно было заметить, что ноги плохо слушаются
его.
Наконец Волкодлак-Задунайский не выдержал. Хрипло зарычав, он
опустился на четвереньки. Матерый волчище бешено завертелся, в
стороны полетели китель, брюки, ботинки. Освободившись от
одежды, он испустил протяжный, леденящий душу вой, священник так
и присел. Волкодлак сверкнул на меня зелеными глазами, я в ответ
предупреждающе показал клыки. Тогда оборотень одним прыжком
выскочил в окно, только стеклышки зазвенели. Третий этаж его
ничуть не смущал.
Следом за ним, грязно ругаясь, кинулись остатки привидений. Я
говорю остатки, подразумевая потрепанную телесность каждого из
них, а не сократившуюся численность.
Отец Иоанн, побелев как мел, дернулся было к выходу из зала, но
я гаркнул:
-- Продолжать!
Укрепившись духом, священник принялся читать молитву.
Сильно поредевшие шеренги моего бравого воинства были
окончательно сокрушены. Когда священник повернулся к
сопровождающему его дьячку, чтобы принять кропило, сдался
державшийся до последнего Ерофей. С нечленораздельным воплем он
рванул китель так, что пуговицы горохом запрыгали по вощеному
паркету, и опрометью помчался к выходу. Хорошо хоть не в окно. Я
глядел ему вслед с мрачным удовлетворением.
Amicus Plato, sed magis amico veritas.
Точнее, своя шкура дороже.
В те немногие секунды, пока Ерофея еще можно было остановить, я
успел просчитать и взвесить все на много ходов вперед.
Наверное, даже "Крей" не справился бы с этой задачей так быстро,
но ведь человек -- система практически непредсказуемая. ЭВМ,
сталкиваясь с подобными проблемами, плывет, как свинья в
апельсинах, а человек совершает невозможное сверхусилие. Я
отлично знал своих сослуживцев, подчиненных, а главное --
начальство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26