Интересно, нравится ли она ему как женщина, потому что он-то ей точно нравится, это за километр видно. Ха, ну, если ему нужна зрелость, то мне почти двадцать пять.
Рэб возвращается и заказывает нам еще выпивку. Он говорит мне, что подрабатывает в баре у своего брата. Я говорю, что работаю в сауне. Он заинтригован, как это бывает почти всегда. Склонив голову, он изучает меня пристальным взглядом, который полностью меняет его лицо.
— А ты не… ну, э-э-э… ты понимаешь… Лорен недовольно кривит рот.
— Сплю с моими клиентами? Нет, я их только купаю, — говорю я. — Ну, то есть некоторые предлагают, что, мол, давай, но это не в правилах заведения, — вру я, не краснея; типа гну партийную линию. — Я… — Тут я на пару секунд умолкаю. Они оба открыли рты в предвкушении, и я чувствую себя бабушкой, которая рассказывает сказочку на ночь паре невинных детишек, и сейчас как раз дошла до того самого места, где должен появиться злой серый волк. — Я однажды сдрочила одному милому пожилому дядечке, когда он сказал, что скучает по своей жене, которая умерла. Я не хотела брать у него эти двести фунтов, но он так настаивал. Потом он мне сказал, что он сразу понял, что я хорошая девочка, и извинился, что поставил меня в такое неловкое положение. Он был очень милый.
— Как ты могла, Никки?! — мямлит Лорен.
— Это у вас все нормально, вы шотландцы, вам не надо самим платить за обучение, — говорю я. Лорен знает, что на это ей нечего возразить, что меня абсолютно устраивает. А грубая правда жизни заключается в том, что я дрочу нашим клиентам чуть ли не каждый вечер, а что поделаешь? Денег-то хочется.
5. Афера № 18734
Я готов к встрече с Колвилом, спасибо Тане, что предупредила о том, как вел себя этот козел. Он долго ждал, чтобы от меня избавиться, и теперь у него наконец появилась такая возможность. Конечно, без борьбы я не сдамся, и к тому же за прошедший год меня очень даже неплохо проинформировали о привычках Чеза Колвила.
Разумеется, он дождался конца моей смены. Была тихая ночь. А потом пришли Генри и Генджис с какими-то еще парнями, и все были уже крепко поддамши. Они, видимо, крупно сцепились с какой-то другой компашкой и теперь бурно праздновали победу. Вроде они говорили, что играли «Абердин» и «Тоттенхэм».
— Как тебе нравится эта компания? Не знаешь, кто будет платить за выпивку? Бармен, наверное. — Я смеюсь, и пара ребят присоединяются к моему смеху. Я как король в окружении придворных; наполняю стаканы и ставлю на стойку, потому что предчувствую, что больше мне здесь не заправлять.
В некотором смысле это даже грустно: заведение было мне вторым домом, здесь я не просто работал — я встречался с людьми и общался, но теперь все закончилось. Пришло время отсюда двигать. В таких местах можно работать, но многого ты не добьешься. Надо самому становиться хозяином. Краем глаза я вижу, что появилась Линей, она мне подмигивает и готовится к рабочему вечеру.
Ну да, сплошной пластик, хром и соответствующая подсветка но все равно чувствуется застоявшаяся вонь табака, запах спермы, дешевых духов, пролитого пива и тошнотворного отчаяния под маской всеобщего дружелюбия.
Линей давно просекла фишку. Она всегда тщательно скрывает презрение, которое умная образованная молодая женщина непременно должна питать к этим козлам-клиентам и, как мне кажется, ко мне тоже, хотя всем нам хотелось бы думать, что мы — исключительные, единственные и неповторимые и совсем не похожи на других. Вот Линей и вправду совсем не такая, как большинство, и главное, она все понимает. Она снялась в нескольких порнофильмах, у нее свой сайт в Интернете, ее имя довольно известно в определенных кругах, и теперь клиенты идут у нее косяками. Никаких сутенеров, она сама по себе, и ее улыбка превращается в лед, как только ты переступишь черту. Она не играет в чужие игры, у нее своя игра, и, стало быть, мне она не подходит.
А жаль. Я смотрю на нее, смотрю на то, что она вытворяет ногами и попкой — Таня, шлюха обдолбанная, даже не отдыхает, а просто валяется в коме, — я смотрю на ее загорелые бедра, на ее серебристое мини и понимаю, почему мужики сразу становятся в стойку при виде Линей. Порнофильмы, в которых она снималась, надо включать во все каталоги «Видео почтой».
В конце смены Дьюри подходит ко мне с улыбочкой гимназиста-олигофрена.
— Колвил хочет с тобой поговорить. Ждет тебя у себя в кабинете. — Ублюдок чуть ли не выпевает слова.
Я знаю, о чем пойдет разговор, и когда я вхожу к нему в офис, то сразу плюхаюсь в кресло напротив Колвила, даже не спросив разрешения. Смотрю на босса в упор: бледная лживая морда, масляные глазки, скользкий бегающий взгляд. Колвил смотрит на меня, как на какую-то инфузорию-туфельку. Пододвигает мне через стол конверт. На лацкане его дурацкого серого пиджака — пятно. Неудивительно, что она…
— Твоя зарплата за этот месяц, — объясняет он своим льстивым, я бы даже сказал, подобострастным тоненьким голоском. — А так как ты не доработал две недели до утверждения на штатную должность, то мы не должны тебе никакой компенсации за увольнение. Такие правила, — ухмыляется он.
Я смотрю на него честными глазами.
— Но почему, Мэт, — говорю я, притворяясь расстроенным, — мы же столько всего пережили вместе!
Нет, мой честный взгляд не сработал. Личико нашего малыша Мэти остается бесстрастным, он откидывается на кресле и медленно качает головой.
— Я не раз тебя предупреждал. Мне нужен старший бармен, который всегда на месте. И самое главное, я тебя предупреждал о твоей маленькой сучке, которая приходит сюда и предлагает себя моим клиентам. — Он с омерзением дергает головой, и я слышу смешок Дьюри, который наслаждается этой беседой не меньше Колвила.
— Ну, у них тоже есть члены, по крайней мере мне так говорили, — улыбаюсь я. Снова слышу тихое похрюкивание из-за спины.
Колвил подается вперед со зверски серьезным выражением на роже. Это — его шоу, и ему не нравится, когда кто-то его переигрывает.
— Ты, Уильямсон, может быть, и считаешь себя шибко умным, но ты просто дешевка, дерьмо из Хакни.
— Из Айлингтона, — поправляю я. Последний удар был явно ниже пояса.
— Да хрен ли разницы. Мне, знаешь ли, нужно, чтобы мой старший бармен вел здесь мой бизнес, а не использовал это место, чтобы проворачивать свои собственные делишки. Все те подонки, которые здесь сейчас крутятся, шлюхи, бандиты, фаны, порнодельцы, наркодилеры… И знаешь что? Это все началось года два назад, с тех пор как ты здесь работаешь.
— Это же грязная забегаловка с танцами, мудацкий стрип-клуб. Ясное дело, тут куча подонков толчется. У нас не особенно чистый бизнес! — зло протестую я. — Я привел сюда платежеспособных клиентов. Людей, которые тратят деньги!
— Слушай, шел бы ты лесом. — Он показывает на дверь.
— Я что, уволен?
Улыбка Мэта Колвила становится еще шире.
— Да, и хотя с моей стороны это будет непрофессионально, я все же скажу: я просто счастлив по этому поводу.
Дьюри у меня за спиной снова хихикает. Ну ничего. Сейчас ему станет совсем не смешно. Я смотрю Колвилу прямо в глаза.
— Кажется, пришло время поговорить начистоту. Я регулярно пялю твою жену, уже почти восемь месяцев.
— Что… — Колвил тупо таращится на меня, и я чувствую, что Дьюри у меня за спиной впал в ступор, а потом тихо смылся, кашлянув напоследок, словно извиняясь, что ему пришлось так быстро ретироваться. Колвил на пару секунд лишился дара речи, но все-таки справился с потрясением, и на его губах заиграла слабая недоверчивая улыбка. Он презрительно фыркает:
— Тяжелый случай, Уильямсон.
— Я ей, кстати, недешево стоил, — говорю я, не обращая внимания на его реплику. — Можешь сам убедиться. Проверь счет на ее кредитке. Отели, шмотки от кутюр. — Я указываю на свою рубашку от Версачи. — Вот на что уплывают денежки. Твои денежки, между прочим.
Страх мелькает у него в глазах, но тут же сменяется яростью.
— Ты, сукин сын. Ты вправду считаешь, что сможешь меня задеть этой чушью? Это же полная…
Я встаю, вынимаю полароидные снимки из внутреннего кармана пиджака и кидаю их на стол.
— Ну, может быть, тебя это заденет. Я держал их на черный день. Лучше один раз увидеть, хых, — подмигиваю ему я, разворачиваюсь на месте и с достоинством прохожу через офис и бар. Волны тревоги вынуждают меня ускорить шаг, когда я выхожу на улицу, но никто не бежит за мной следом, так что я громко смеюсь на задворках Сохо.
Иду по Чаринг-Кросс-роуд немного расстроенный — все-таки только что я потерял самый главный источник регулярных доходов. Пытаюсь утешиться тем, что зато я избавился от геморроя, сопряженного с этой работой, взвешиваю все «за» и «против», думаю о возможностях, которые мне дает эта новая ситуация. Сажусь на поезд на Ливерпуль-стрит на Центральной линии и еду до Хакни-Даунз. Выхожу, встаю у низкой стены на станции и смотрю на свое окно. Оно так близко, что, кажется, можно дотронуться до стекла. На стекле столько грязи и пыли, что оно почти черное. Было бы очень неплохо стрясти денег с этих сук с железной дороги, а то их дизельные поезда все засрали. На пути со станции беру новое расписание.
Вернувшись в свой клоповник, я выглядываю из окна этой конурки, которую агенты по недвижимости называют студией. Вот они, англичане: высокопарные и напыщенные по самое не хочу. Кто бы еще додумался назвать эту ночлежку поместьем?! Я охочусь, ловлю рыбу, стреляю дичь, я, Саймон Дэвид Уильямсон из Поместья Банановые Квартиры Лейта. Смотрю вниз, наблюдаю за молодой мамашей с коляской. Мешки у нее под глазами видны мне даже отсюда. Не мешки, а какие-то чемоданы от Samsonite. Смотрю на нее и пытаюсь понять, какого хрена я переехал на пять сотен миль к югу, на эту мудацкую улицу с мудацким названием Большой Перекресток, где здания трясутся, когда мимо проходит экспресс на Норвич. Смотрю на часы: 6.40, или 18.40, как говорят эти железнодорожники. Точно по расписанию.
Когда у тебя есть возможность вложить свои денежки в выгодное предприятие, надо этой возможностью пользоваться. Это я и пытаюсь втолковать Берни на следующий день, но он был слишком уторчен, чтобы врубиться в мои рассуждения. Это самое главное; то, что отличает победителей от неудачников, настоящих деловых людей — от распиздяев, которые вообще ни на что не годятся, разве что подтирать задницу боссу; такие вечные мальчики на побегушках. У всех на слуху так называемые истории успеха, растиражированные в СМИ, но на самом-то деле все понимают, что это — только верхушка айсберга, потому что на каждый успех приходится десять провалов. Оно мне надо: вкалывать в баре на чужого дядю, в компании законченных неудачников, которые вечно ноют и винят все и вся — но только не себя, любимых, — что они оказались в глубокой заднице, хотя им обещали золотые горы и билет наверх без пересадки?! Берни, кстати, надо бы поостеречься, а то он начинает мне напоминать одного из таких мудил. Да, мы живем в дерьме и из дерьма не вылазим, но иногда все-таки выпадает возможность урвать свой куш, и уж если она выпадает, упустить ее было бы глупо. А иначе — прямая дорога обратно в дешевый паб, где ты будешь сидеть, заливая глаза и жалуясь на судьбу-злодейку, что вот, могло бы быть все иначе, но — хрена с два, или еще того хуже — к трубке с крэком или лиловой жестянке для завтраков.
Я готов вложиться в дело, но сейчас мне нужно повидаться с Амандой, с этой холодной коровой, у которой и так хренова туча денег, но при этом она еще тянет из меня все соки.
Предложение тети Полы, над которым я смеялся по телефону, начинает казаться все более заманчивым.
В общем, труба зовет, и я еду в Хайгейт, продираясь сквозь толпы в автобусах и электричках, забираю ребятенка и отдаю ей сорок монет за неделю, которые, как я понимаю, прожираются этим мальцом подчистую. Во какой толстый, прямо жирдяй. В последний раз, когда я брал его в Шотландию, чтобы показать моей матери, она сказала с этим своим неистребимым шотландским акцентом: «Ну он прям как ты в том же возрасте». Как я в том же возрасте: нескладный и жирный ребенок, всегда в синяках — легкая добыча для тощих и подлых змеюк с игровой площадки на улице. Спасибо, ебена мать, переходному возрасту и всем этим гормонам — за избавление от жира. Может, мое противоречивое отношение к сыну как раз и объясняется тем, что он напоминает мне себя самого — в более молодой и менее крутой вариации. Но мне не верится, что я был таким. Скорее всего он пошел в своего жирного деда, козла жидовского, со стороны матери, ясное дело.
И теперь мы тащимся по Вест-Энду по направлению к «Хэм-бли», чтобы выбрать ему рождественский подарок. Конечно, праздник давно прошел, но зато мы попадем в эти безумные январские распродажи. Я дал ему ваучеры, потому что свободе выбора нужно учить, причем чем раньше, тем лучше. Но Аманда их забрала и отдала мне обратно. Она настояла, чтобы мы пошли в магазин вместе. Мы прошли-то всего ничего, а мелкий говнюк начинает скулить, что ему холодно и что он натер ноги. Ну и сидел бы дома, рубился в Плэй-Стэйшн. Даже в это праздничное время года я такой же чужой для него, как и он — для меня. Во время прогулки я делаю малодушные попытки поддержать беседу, втайне надеясь, что в магазине хотя бы будет на что поглазеть.
Чем мне не нравится зима: девочки слишком закутаны. Не понятно, что там, под оберткой, пока не притащишь ее домой и не откроешь, а тогда уже поздно будет возвращать. Проданный товар возврату и обмену не подлежит. Рождество. Проверяю сообщения на белой и красной мобилах. Ничего.
Толкотня, суета, магазины — все это начинает меня напрягать. Что до ребенка… никакого контакта. Глухая стена. Я честно старался. То есть не то чтобы очень старался, но сделал все, что смог. Может, пора это все прекращать? Я и так уже весь распух от дешевой высококалорийной пищи, сижу без гроша в кармане. И чего ради? Чтобы исполнить родительский долг? Наладить социальное взаимодействие? Кому-то от этого лучше?
Помню, пару недель назад я водил Бена (имя — это ее идея) в Музей мадам Тюссо. Всю дорогу я только и делал, что думал о ней: какая она была вся из себя довольная, потому что ее теперь пялит какой-то самовлюбленный кобель из яппи, парень ее мечты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71