Когда все наконец закончено, я говорю ему:
— И в школе на Шона не вали, ни мисс Блейк своей, или как ее там, хорошо? Скажи им, что ты упал. Да?
— Да, папа.
— На хуй мне твое «да», просто запомни как следует, что я тебе говорю.
Потом я ему говорю, ты меня подожди, а я загляну в сортир покурить. Теперь, бля, везде понавешали «Не курить», так что и сигаретку спокойно не выкуришь.
Охуеешь, пока найдешь этот хренов сортир. В конце концов приходится подниматца на целый пролет по лестнице. Когда я добираюсь дотуда, мне уже и просратца надо, и все дела. Я уверен, что мне кокс слабительным разбодяжили. Ладно, один уебок — и я даже знаю кто — точно себе поимеет разбитую челюсть. Я забираюсь в одну из кабинок, быстренько оправляюсь, и тока тогда понимаю, что нету бумаги. А ведь задницу надо держать в чистоте, это же прямо рассадник для инфекции. Хорошо еще, что какой-то крендель засел на соседнем толчке.
— Эта… тут нет бумаги. Ты мне чуток не подсунешь снизу? И тишина.
— Давай, нах, пошевеливайся! — ору я.
Он мне просовывает бумагу. Как раз вовремя, бля.
— Спасибо, — говорю я и вытираю задницу.
— Да не за что, — отвечает парень, такой типа весь из себя шикарный пидор. Может, один из этих докторов, что здесь везде шляютца, все такие самоуверенные, аж жуть. Я слышу, как открывается одна дверь, за ней — другая. Грязный пидор даже руки не помыл. Вот больница ебучая, тоже мне!
К счастью для него, когда я вышел, его уже нигде не было. А я хорошенько отмываю руки, потому что я не какой-то там пидор немытый, как некоторые. И все-таки, бля, интересно, а вдруг это был тот же док, что пацана моего зашивал… грязными-то руками… жалко, что я не увидел, кто это был. А то, нах, прибил бы.
50. «…рыбное жаркое…»
Этот Марк — ничего так, забавный парень. Вот интересно, смутился он или нет, когда мы сиськами перед Терри сверкали? Мы ждали его на выходе из туалета, но он просто в воздухе растворился — не то что выпить с нами не пошел, даже не попрощался.
— Мож, он обосрался, — смеется Мел, — вот и пришлось ему быстро бежать домой, переодеватца!
Так что мы выпили по парочке, и я пошла домой, и в ожидании звонка из Глазго готовила рыбное жаркое и болтала с Дианой. Она поговорила с девушками из сауны, с Джейн, Фридой и Натали.
Диана довольна тем, как идут дела.
— Я очень тебе благодарна, что ты свела меня с этими девушками, Никки. Теперь у меня достаточно материала для статистически репрезентативной группы, что придает моим тестам что-то вроде научной достоверности.
Она умная девушка и знает, что ей нужно. Иногда я ей завидую.
— Ты будешь править миром, детка, — говорю я ей. Иду на кухню, наполняю лейку водой и ставлю кассету Полли Харви. Потом поливаю цветы, которые малость подвяли.
В гостиной звонит мой мобильный, и я кричу Диане, чтобы она подошла. Я слышу, как она говорит:
— Извините, по-моему, вы перепутали. Я Диана, мы с Никки вместе снимаем квартиру.
Она передает мне трубку — и это Алан. Он такой весь из себя отчаявшийся, что даже не смог различить английский и эдинбургский акцент. Я думаю про него, как он там работает у себя в банке, ждет свои премиальные золотые часы.
— Никки… мне нужно снова тебя увидеть… нам нужно поговорить, — хнычет он, а г. в это время иду к себе в комнату. Бедняжка Алан. Мудрость юности в сочетании с двигательной энергией пожилого возраста. Банковская комбинация, но не принимаемая к зачету. Не для него в любом случае.
Им всегда нужно поговорить.
— Никки? — Он уже умоляет.
— Алан, — говорю я с нажимом, как бы подчеркивая, что — да, я еще здесь, но возможно, совсем ненадолго, если он не перестанет попусту тратить мое время.
— Я тут много думал… — говорит он настойчиво.
— Обо мне? О нас?
— Да, конечно. О том, что ты сказала…
Я не могу вспомнить, что я такого сказала. Какое глупое обещание я ему дала. Мне от него кое-что нужно, причем прямо сейчас.
— Слушай, что на тебе надето, боксерские трусы или плавки?
— Что ты имеешь в виду? — поскуливает он. — Что это за вопрос? Я на работе!
— А ты что, белье на работу не надеваешь?
— Да, но…
— А ты не хочешь узнать, что надето на мне? Долгая пауза в трубке, потом протяжное:
— Что-о…
Я почти чувствую его горячее дыхание у себя над ухом. Бедняжка. Мужики, они все такие… суки. Вот оно, это слово. Они называют нас суками, но это только проекция, потому что они все знают, что это в точности то, что они собой представляют, это их природа: слюнявая, возбужденная, лишенная чувства собственного достоинства свора псов. Неудивительно, что собак называют лучшими друзьями человека.
— Это не сексуальное дамское белье, это выцветшие, застиранные хлопковые трусики с парочкой дырок и протершейся резинкой. Это все из-за того, что я — бедная студентка. Я бедная, потому что ты не даешь мне распечатку с именами клиентов вашего филиала с номерами счетов. У меня нет их пин-кодов, я не собираюсь никого обкрадывать. Я просто хочу передать эту информацию одной маркетинговой компании. Они платят мне пятьдесят центов за имя. А это уже пять сотен за тысячу имен.
— В нашем отделении более трех тысяч клиентов…
— Милый, это же пятнадцать сотен, я отдам все долги. И моя благодарность к тебе будет просто неизмеримой. Уж я придумаю, как тебя отблагодарить.
— Но если меня поймают… — Он медленно выдыхает. Постоянные мучения Алана опровергают всеобщее убеждение, что счастье — в неведении.
— Да никто тебя не поймает, — говорю я, — ведь ты такой предусмотрительный.
— Давай встретимся завтра, в шесть. Я принесу списки.
— Ты просто ангел. А сейчас я должна бежать, у меня жаркое на плите стоит. До завтра, милый!
Я отключаюсь и иду на кухню — к плите. Диана выглядывает из-за горы своих книг на столе.
— Проблемы с мужчинами?
— Да никаких с ними проблем, с бедными маленькими пупсиками, — отвечаю я покровительственным тоном. — Ну, просто вообще никаких проблем. — Я качаю бедрами и глажу рукой промежность. — Власть влагалища безгранична.
— Да-а, — говорит Диана, постукивая ручкой по зубам. — Это самое грустное, что я обнаружила в процессе своих исследований. Все эти девушки, с которыми я говорила, у них есть вся полнота этой власти — сисек, задницы и влагалища, — но они слишком задешево себя продают. Они фактически отдаются за так. Вот в чем трагедия жизни, девочка моя, — говорит она, как бы мне в предостережение.
Звонит городской телефон с автоответчиком, и я даже не сразу соображаю, кто это.
— Привет, Никки, мне Рэб дал твой номер. Я хотел извиниться за то, что вот так вот исчез вчера. Это было невежливо, да… просто так получилось… — И тут я понимаю, что это Марк Рентой, и беру трубку.
— Да ладно, Марк, не волнуйся. Забей. — Я давлюсь смехом, а Диана насмешливо смотрит на меня. — Мы вроде как догадались. Ты ведь упоминал это карри. Так какие у тебя планы?
— Прямо сейчас? Никаких. Парень, у которого я остановился, ушел гулять со своей девушкой, а я сижу и смотрю ящик.
— Весь такой одинокий?
— Ага. А ты что делаешь? Выпить не хочешь?
Я не уверена, что хочу, и я не уверена, что мне нравится Марк.
— Ну, у меня не то настроение, чтобы тащиться в паб, но ты можешь зайти к нам выпить стаканчик вина и покурить травки, если хочешь, — говорю я ему. Нет, он не мой тип, но он много знает о Саймоне, который точно мой тип.
Так что примерно через час Марк появляется у нас, и я удивлена, если не сказать ошарашена, тем, что, оказывается, они с Дианой знают друг друга, причем очень давно. Мир тесен, а Эдинбург — большая деревня. Так что мы посидели, курнули травки, и я все пыталась перевести разговор на Саймона, но очень скоро мне стало понятно, что Марк и Диана поглощены друг другом. Я чувствую себя совершенно лишней. В конце концов он предлагает пойти в «Беннетт» или в «Аи Би».
— Ага, давай, — говорит Диана. Это странно, она никогда так вот запросто не бросает работу, а ведь она собиралась сегодня вечером еще поработать со своей диссертацией.
— А мне что-то не хочется никуда идти, — говорю я, смеясь. — Я думала, что ты тоже сегодня настроена поработать.
— Да никуда она не убежит, эта работы. — Диана улыбается, но зубы у нее стиснуты. Когда Марк отлучается в туалет, я корчу ей рожу.
— Что? — спрашивает она с бледной улыбкой.
Я изображаю руками рьяную еблю. Диана томно закатывает глаза, но при этом она ухмыляется. Он возвращается, и они уходят.
51. Афера № 18748
Рентой так и не сунулся в честный порт Лейт. В общем-то его можно понять. Он даже не говорит, где остановился, хотя я знаю, что его родители сейчас живут где-то за городом.
Никки рассказывает, что по квартире практически искры летали — между Рентоном и ее соседкой Дианой. Он явно нацеливался покататься на ней в тот же вечер. Я ничего не имею против нее, да и бывшие любовницы Рентона отнюдь не являют собой море лиц, как на январской распродаже на Принс-стрит. Прикинь, он всегда старался держать своих девушек подальше от меня, может, боялся, что я их отобью. Рентой всегда имел склонность к серьезным и продолжительным отношениям, иногда даже совсем по-дурацки болел любовью. Но что же это должна быть за женщина, чтобы пойти с этим рыжим?
Скрил свел меня еще с одной девчонкой, ее зовут Тина, с которой было меньше проблем, чем с первой, и я без особых хлопот получил список обладателей сезонных билетов. Она мне сказала, что втайне болеет за «Селтик». Вот что бывает, когда при найме на работу применяешь принцип равных возможностей.
Я сижу в пабе, весь из себя раздраженный, и презрительно наблюдаю за молодыми придурками у музыкального автомата. Этот Филипп что-то губы свои раскатал, я видел, как он пару раз с Бегби о чем-то шептался. Он точно думает, что он здесь самый крутой, но хотя бы когда он со мной разговаривает, то разговаривает уважительно, потому что он знает, что мы с Бегби как-то завязаны.
Сейчас Филипп вовсю забавляется, насмехается над своим длинным напарником, дурачком Кертисом с нарушением речи, и других тоже подначивает насмехаться. Кертис у них — типа козел отпущения. Они выделываются перед девчонками, которые с ними, но ловить там нечего.
— Да он же пидор, мать его, — говорит он своим кретинам, и те дергают плечами, словно у них нервный тик такой. А я смотрю на все это убожество и думаю, что вот мы точно не были такими скучными и банальными в их возрасте.
— Н-н-нет! Я н-н-не п-п-пидор! — вопит бедняга Кертис и направляется в туалет.
Филипп видит, что я за ними наблюдаю. Он поворачивается к девочкам, а потом — снова ко мне.
— Может, он и не пидор, зато он девственник. У него еще никого не было. Ты бы дала ему, Кэндис, что ли, — говорит он какой-то молоденькой шлюшке с лицом клинической идиотки.
— Иди ты в жопу, — отвечает ока, поглядывая на меня типа в смущении.
— Ах, девственность, — улыбаюсь я, — не спешите расстаться с ней, мальчики-девочки. Большинство проблем в жизни возникает тогда, когда мы теряем невинность. — Но этим тупым идиотам ирония недоступна по определению.
Так, мне надо отлить. Встаю и иду в сортир, и этот пацан Кертис, он тоже там, да, он и вправду слегка тормознутый. На самом деле само его присутствие на этой планете противоречит заявлению анархистов о том, что хороших законов нет и не может быть; например, запрет на инцест — очень даже хороший закон, иначе таких вот, как Кертис, было бы значительно больше. Он как спитой чай, и он вроде сдружился с Уродом, что, в общем, и неудивительно. Ученик Бегби и одновременно ученик Урода, взращенный под моей собственной крышей, блядь. Похоже, этот ублюдок Филипп со товарищи все время мучают Кертиса — как я мучил Урода в школе, и на реке, и на Стрелках, и на железной дороге. Странно, но мне почему-то становится стыдно, когда я вспоминаю об этом. Парень писает рядом со мной и оборачивается ко мне с идиотской улыбкой, весь такой нервный и скромный. Я небрежно опускаю взгляд и вижу это.
Вот это.
В жизни не видел такой здоровенной дуры; я про член, а не про жалкое к нему приложение.
Стало быть, я заканчиваю писать, смотрю пару секунд на свой собственный пенис, встряхиваю его, убираю обратно и застегиваю ширинку. Я не могу удержаться, чтобы не посмотреть, как он делает то же самое. У этого имбецила член больше, чем у меня; я, повторюсь, в жизни не видел такого большого члена. Какая прискорбная расточительность! Потом, уже направляясь к раковине, я небрежно спрашиваю у него:
— Ну и как у тебя дела, приятель; Кертис, да? Тебя ведь Кертис зовут?
Парень оборачивается и нервно смотрит на меня. Он подходит к раковине рядом со мной, весь чуть ли не в благоговейном страхе.
— Ага… — отвечает он. — Не п-п-плохо. — Глаза у него слезятся, и он моргает, а изо рта у него разит, как будто он сам себе отсосал свой немытый член — что в его случае вполне возможно, даже если спина не особенно гибкая, — и заглотил свою сперму, прогорклую из-за дешевой выпивки и некачественной наркоты. У меня сразу же возникают ассоциации с передвижным биотуалетом, какие бывают на рейв-вечеринках и на концертах, — который давно пора вычистить. Но я думаю о достоянии этого кренделя. За такое прощается многое, если не все.
— Ты ведь дружишь с Уродом, так? — говорю я и продолжаю, не дожидаясь ответа: — Урод — мой хороший приятель. Друг детства.
Этот пацан, Кертис, смотрит на меня, пытаясь решить, смеюсь я над ним или нет. Хотя если бы я и вправду над ним смеялся, вряд ли бы он в это въехал. Потом он говорит:
— Мне н-н-нравится Урод, — и с горечью добавляет: — Он единственный, кто не п-п-пытается насмехаться…
— Отличный парень… — киваю я, и из-за его заикания вспоминаю старую антивоенную песенку: «Средний возраст солдат во Вьетнаме был девятна-на-на-надцать».
— Он знает, что это такое, когда человек иногда смущается, — тихо так говорит этот мелкий придурок.
Приятель Урода. Боже, я представляю себе разговор этих двоих. «Иногда я чиста смущаюсь». — «Ага, та же хуйня». — «Ладно, забей, съешь лучше парочку таблов». — «Ага, ну давай».
Я сочувственно киваю ему, пока мою руки, и, Господи Боже, этот вонючий сортир уже давно нужно почистить. Мы нашим уборщикам за что платим? Чтобы они убирались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71