Хотя он прекрасно понимал, что этого знания ему не избежать. Как там недавно сказала ему Кахатанна? «Умножающий познания – умножает и свою скорбь». Ну что ж! Это свидетельствует о том, что и другие миры населены не только дураками, но и умными людьми. Это утешает.
– Знайте, – сказала Каэтана, – я уходила во внешний мир, потому что у меня зародились некоторые подозрения, а теперь я окончательно уверена в том, что на Арнемвенде кроме Древних богов и Новых богов существует еще одна сила. Она есть повсюду, где существует незаполненное пространство, и это злая сила. Хотя я еще не знаю, что она собой представляет. Зато теперь уверена в том, что не Новым богам пришла в голову мысль расправиться со мной. У них бы на это ни сил, ни глупости не хватило. Это Он, неведомый еще противник, прикрываясь этими глупцами как щитом, лишил меня воли и памяти и выбросил в другой мир. Там я пребывала в человеческом теле, но не знала ни о своей сущности, ни о своем бессмертии. Я умирала и возрождалась вновь, не ведая о том, что в другом мире бродит мое безумное, бездушное и бессмертное тело.
– Скажи, Нингишзида, был ли среди тех людей, кто вышел со мной из Сонандана в последний раз, рыцарь по имени Ловалонга?
– Да, богиня. Их было двое: Ловалонга – молодой эламский герцог и Амадонгха – мастер клинка. Хотя тебе-то он, конечно, уступал в мастерстве фехтования. Мы даровали им бессмертие, ибо никто не знал, сколько может продлиться твое странствие. Их можно было убить, но состариться они не могли.
– И я взяла с собой мечи Гоффаннона.
– Так их называли века спустя во внешнем мире. А здесь у них были свои имена – Тайяскарон и Такахай. Твой божественный брат, великий Траэтаона, подарил их тебе на день твоего рождения – так рассказывала ты моему предшественнику. Хотя, прости, не представляю себе, какие дни рождения могут быть у существ, подобных тебе?
– Веселые, – улыбнулась Каэтана. – Их ковал Курдалагон, еще во времена Древних. Огромный был, бородатый и громогласный. Всегда ходил в фартуке, и руки у него были измазаны сажей. А еще от него пахло металлом и углем. Где он сейчас? А Траэтаона долгое время приходил, чтобы потренировать меня, и не успокоился до тех пор, пока не понял, что большего от меня уже не добиться. Мы с ним фехтовали каждый день. Постой... – Она вся напряглась. – Ты сказал, что второй воин, который ушел со мной, звался Амадонгхой?
– Именно так я и сказал, о Кахатанна.
– Значит, есть возможность того, что убитый неизвестно кем учитель Джангарая, великий фехтовальщик Амадонгха, и мой спутник – одно и то же лицо.
– Позволь спросить, великая, – осторожно начал правитель, – я всегда думал, что богиня Истины знает абсолютно все – от великого до самой мелочи.
– Может, и так, – ответила ему Каэ. – Но тогда она скоро перестанет видеть Истину. Истина – это нечто большее, нежели простое знание самых крохотных и незначительных мелочей. Это ты понимаешь?
– Конечно, великая.
– Именно мое незнание дает мне возможность познать больше.
– Парадокс? – спросил Нингишзида.
– Истина мыслит парадоксами, – откликнулась Каэтана.
– Правильно ли я понял, что нам ещё предстоит сражаться? – спросил Тхагаледжа.
– Думаю, что да. Вряд ли тот, кто занял все пустые места, существующие в этом мире, позволит без боя забрать их и заполнить чем-то совершенно иным.
– Трудное дело, – прошептал жрец. – Сначала его нужно отыскать.
– Да, – склонила голову богиня. – Самое трудное – увидеть зло в том, что кажется уже привычным, хотя и не самым лучшим.
– Ты скоро уйдешь, – прошептал правитель, и слова его прозвучали как приговор.
– У меня нет выбора.
– Ты же сама Истина.
– Там, где есть свобода, – дорогой Тхагаледжа, там нет и не может быть выбора, ибо истинными могут быть только единственно возможные вещи. Только это, понимаешь, и ничто другое. Только достоинство, только правда, только честь. Разве ты можешь предложить мн что-нибудь взамен?
– Конечно нет, – ответил правитель.
– Тогда о каком выборе мы говорим? Я опять уйду во внешний мир, только на этот раз я вооружена знанием, а вы предупреждены. И потом, Я ведь уйду не сразу.
– Побудь с нами, – просит правитель.
– Мне здесь так хорошо, – откликается Истина.
Следующим утром, на рассвете, она снова отправилась в священную рощу Салмакиды. И почти сразу нашла маленькую поляну, ту самую, залитую золотым солнечным светом, поросшую душистыми диковинными цветами, усыпанную ягодами. Ту, на которой тоскливо пела свирель в незапамятные счастливые времена. Поляну, которую некогда создал для нее бог Эко Экхенд, Податель жизни, Древний Владыка Лесов.
Влюбленный бог, сердце которого навсегда осталось с ней.

Трое монахов подходят к храму Кахатанны и останавливаются неподалеку. Они садятся на лужайке, прямо под цветущим, благоухающим кустом и застывают в молчании. К одному из монахов подбегает маленький ежик и тычется мордочкой ему в руку, обнюхивая. Неизвестно чем, но запах его явно привлекает, потому что он начинает карабкаться на ноги монаха, цепляясь крохотными коготками, сопя и пыхтя.
Монах сидит потрясенный. И его ошарашенное, удивленное лицо никак не соответствует простому ходу событий.
Проходящий мимо жрец Кахатанны – молодой человек, впервые зашедший в храм, который наконец соизволил открыть перед ним свои двери, улыбается:
– Что, брат? Издалека, наверное, ты к нам добирался, если тебе еж в диковинку. Ты не думай, они безобидные, хоти и все в колючках.
Однако простая человеческая речь производит на троих сидящих еще более сильное воздействие – они подскакивают, оглядываются и возбужденно переговариваются между собой. И хотя это поведение не слишком похоже на манеру держать себя других искателей Истины, жрец никак не реагирует – сколько людей, столько и странностей. Если они пришли сюда, то рано или поздно найдут самих себя. И он тихо удаляется, чтобы не разволновать странную троицу еще больше..
– Нас видят?
– Нас слышат?
– К нам обращаются?
Трое монахов подходят поближе к храму. Затем садятся на ступеньках, достают шкатулку и высыпают из нее множество резных фигурок.
– Сыграем?
– Сыграем...
– Сыграем.
Поверхность шкатулки вопреки их ожиданиям остается гладкой и блестящей и узоров не меняет. Они молчат очень-очень долго, пока из дверей храма не появляется женщина. Она медленно спускается по ступенькам и садится около монахов.
– Я помню вас, – говорит она. – Ты Да-гуа, ты Ши-гуа, а ты Ма-гуа.
Они кивают, когда она обращается к каждому, называя его имя.
– Вам нравится, когда вас видят, слышат, чувствуют?
– Непривычно.
– Странно...
– Больно! – вскрикивает Ма-гуа, который напоролся ладонъю на колючку.
– Это почти всегда одно и то же, – говорит она.
– Мы ошиблись, – с радостью заявляет Да-гуа.
– Впервые, – говорит Ши-гуа.
– Ты поступила иначе, – говорит Ма-гуа.
– Нам тоже так нужно, – заключает один из братьев, и различий между ними нет в эту минуту.
– Навсегда? – спрашивает она.
Монахи мнутся. Это непривычно, странно, больно, но очень желанно. Она видит их сомнения и предлагает:
– Тогда, если хотите, поживите здесь. Вас будут видеть не все, и вы немного сможете соприкасаться с этим миром. Иначе с непривычки такого наизменяете!..
Трое монахов кивают, соглашаясь.
– В чем мы просчитались? – спрашивает Ши-гуа.
– Где мы ошиблись? – добавляет Да-гуа.
Ма-гуа молчит...
– Разница в цене, – медленно произносит Кахатанна. – В том, сколько ты согласен платить за то, что тебе нужно.
– Это уже было, – шепчет Ма-гуа.
– Было, – эхом откликается Да-гya.
Ши-гуа молчит.
Кахатанна поворачиваетсяк ним и просит:
– Расскажите.
– Позже, -отвечают они нестройным хором.
– Позже, – уже тише просит Ши-гуа, – когда мы сами разберемся, что к чему.
– У вас же было все время этого мира, чтобы разобраться, – недоумевает Кахатанна.
– Всего времени бывает недостаточно, иногда нужно еще несколько часов, о Суть Сути, – без тени улыбки кланяется ей Ма-гуа.
– Не бывает ничего, кроме истины, о Мать Истины, – склоняет голову Да-гуа.
– Нам нужно думать и думать – у нас слишком мало времени, – говорит Ши-гуа.
Суть Сути, Мать Истины, Великая Кахатанна поднимается на ступеньки собственного храма.
Трое монахов идут по лужайке и усаживаются под облюбованным ранее цветущим кустом. Они погружаются в мысли, и мир вокруг них опять не зависит от них, так же как они не зависят от него. С одной только разницей – и она в цене, которую они готовы дать за то, что им нужно.
– Что же нам больше всего нужно? – спрашивает Ши-гуа.
– Что же мы готовы отдать? – спрашивает Ма-гуа.
– Что из этого получится? – говорит Да-гуа.
И бра-тья переглядываются, удивленные тем, что впервые сказали разные слова.
Трое монахов сидят на зеленой лужайке в мире, который никак не влияет на них и на который никак не могут повлиять они. Только теперь их работа заключается совершенно в другом. Например, сейчас их работа состоит в том, чтобы узнать, какая работа им предстоит.

ЭПИЛОГ

Они сидели на залитых солнечным светом ступенях храма. Каэтана задумчиво водила по ним рукой, с удовольствием ощущая под пальцами приятное шероховатое тепло мраморных плит, нагретых за день. Перед ними раскинулся прекрасный парк с бассейнами и фонтанами, маленькими ручейками, через которые были переброшены изящные мостики. Над яркими цветами порхали фантастические гигантские бабочки. Все здесь было ухожено, окружено любовью и заботой. И парк словно откликался на это тепло – изо всех сил пели и щебетали птицы, едва слышно шелестели листьями гордые стройные деревья. А в густой изумрудной траве все время ползал и шуршал кто-то невидимый.
Барахой держал в руках тонкостенный бокал, наполненный легким розовым вином. По случаю жары его тяжелый плащ был сброшен и теперь лежал бесформенной кучей у высокой нефритовой колонны. Каэтана примостилась рядом с Верховным богом, скромно завладев пыльной бутылью в оплетке – из храмовых запасов. Изредка она прикладывалась к ее горлышку.
– Хорошо тут у тебя, – довольно протянул Барахой и пригубил из бокала. – Что же ты его глотаешь? Такое вино надо пить по чуть-чуть. Чтобы распробовать, посмаковать.
– Распробовать я его уже успела – за предыдущие месяцы. Теперь просто пью.
– Тишина-то какая, просто не верится. Деревья шумят, птицы поют. И никаких тебе гимнов и литаний по двадцать пять часов в сутки в исполнении нестройного хора.
– Они пытались. Но я категорически запретила.
– Счастливая – не без зависти взглянул на нее Барахой.
– Между прочим, я это счастье себе добыла, в неравной схватке с самим Нингишзидой.
– С кем?
– С грозным и великолепным Нингишзидой, – с расстановкой произнесла Каэтана. – Знать надо. Это мой верховный жрец. И все Древние боги, и все Новые боги рядом с ним – несмышленые дети. А я вообще в счет не иду. Когда он мне вручил мое расписание и перечень обязанностей...
– Что-что? – В изумлении Барахой даже оторвался от вина.
– Вот это самое и вручил. Понимаешь, оказывается, Верующие по мне истосковались, и я должна всю себя посвящать их проблемам. Причем не путь указывать, а сам вопрос решать – прямо как волшебная палочка. А в свободное время заниматься истосковавшимися по мне служителями храма. А чтобы мне не было совсем уж скучно, из всех прочих храмов Сонандана ко мне будут идти истосковавшиеся же паломники. Каково?
– Гениальный у тебя жрец.
– А я и не спорю; Только сказала ему, что если он рассчитывает замучить меня таким количеством дел, то я лучше сразу ухожу.
– И куда же? – заинтересовался Барахой.
– Куда глаза глядят – в ночь, в бездну. В паломничество к храму Джоу Лахатала. Но перед уходом упраздню должность верховного жреца.
– Ну и как?
– Вроде бы притих. Нет, если всерьез, то без него я бы со всеми молящимися и ищущими истину не справилась. Он, конечно, мудрый. Просто его мое возвращение так подкосило. Я же все вверх дном перевернула.
Словно в подтверждение ее словам на дальней аллее робко замаячили фигуры жрецов с музыкальными инструментами в руках.
– Ну вот. Это они жаждут воздать нам честь новоиспеченным гимном. Хочешь послушать?
Барахой нашел в себе силы только на то, чтобы кивнуть. Каэтана милостиво махнула мявшимся в нерешительности жрецам, и те радостно поспешили к ней, отбивая на ходу поклоны, – жрецы были еще совсем молодые и никак не могли привыкнуть к обществу настоящей Древней богини и ее частых гостей. Цветные одеяния из легких прозрачных тканей крыльями струились за ними по воздуху.
– Позвольте, великие, – едва слышно произнес самый смелый.
– Позволяю, – величественно ответила Каэ, хлебнула из бутыли и приготовилась слушать.
Жрецы встали в некотором отдалении и заиграли. Музыка, легкая и чудесная, вылетала из-под искусных пальцев, запутывалась в струящихся одеждах, догоняла мотыльков и кружилась с ними над цветами. Она соскальзывала в воды ручейков, заставляя их звенеть еще звонче и веселее. Она обнимала деревья как теплый ветер, переливалась всеми цветами радуги и наконец ручной птицей садилась на ступени храма у ног замерших бессмертных.
– Какая прекрасная музыка, – промолвил потрясенный Барахой.
– Тебе понравилось, о Суть Сути? – осмелился спросить жрец.
– Мне больше чем просто понравилось, – ответила Каэтана. – Проси любую награду.
– Помоги мне найти истину, о Сокровенная.
– Истину не ищут, мальчик. Истина открывается тому, кто этого достоин. Она озаряет светом твою душу, как солнце землю. И нет истины в конечной инстанции. Сегодня ты открыл истину мне – своей музыкой. И я не могу дать тебе больше, чем ты мне. Проси чего-нибудь другого.
Жрец потрясение молчал. И за него ответил другой – постарше:
– Если Мать Истины говорит тебе, что ты открыл истину ей, то большей награды не нужно.
Они низко склонились перед двумя бессмертными и удалились.
– Ты не боишься уронить свой авторитет, все время находясь в материальном теле? – спросил Барахой после довольно длинной паузы.
– Знаешь, я как-то привыкла к нему и не хочу пока менять ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70