Юноша лежал на спине, отдыхая, и смотрел на свою возлюбленную одновременно сияющим и полным горечи взглядом.
– Тебе больно? – спросила Каэ, тонкими пальцами касаясь его груди.
– Очень, – серьезно ответил он, удерживая ее руку в своей. – Ты меня помнишь?
– Нет. Но я помню, что мы вместе не в первый раз. Как будто издалека что-то отзывается. Я... тебя... люблю? – Эти три слова она выговорила с мучительными паузами и остановками,
Он закрыл глаза и вздохнул так, как вздыхают только умирающие:
– Я знаю, что ты меня любила. Но это было очень давно, королева моя. Очень давно.
– Что значит «очень», Эко? Кстати, это твое настоящее имя? – спросила Каэ и тут же пожалела, потому что красивое лицо юноши, притягивающее тем, что в нем не было ни единой правильной черты, исказилось гримасой страдания.
– Настоящее, любимая, – сказал он после паузы. – Настоящее.
Она подошла к ложу и осторожно вытянулась около юноши, лаская и целуя незнакомое и бесконечно дорогое лицо.
– Я помню твое тело. Помню твои прикосновения, родинку на шее и привычку прищуривать глаза, когда задаешь вопрос. Еще я помню, что ты любишь есть спелую землянику прямо из горсти: ты берешь ее губами, как олень. Я бы попросила тебя напомнить и остальное, но почему-то мне кажется, что ты все равно не ответишь.
– Не отвечу. – Он обнял ее и долго не отрывался, словно впитывал последние мгновения собственной жизни. – Если бы речь шла только о нас и о нашей любви, я бы ответил. Но от того, что ты сама вспомнишь, зависит слишком многое. Поэтому я сейчас уйду. Твоя память сохранит то, что доставит тебе радость и не причинит боли.
Караван, который идет в ал-Ахкаф, будет стоять у восточных ворот, прямо напротив твоего дома. Караванщиком в нем Сайнаг-Алдар – он человек достойный и честный, и ты можешь ему довериться. Впрочем, – тут юноша задумался, – чтобы тебя не донимали лишними вопросами, караван найдет Джангарай.
Он сел на краю постели – стройный, с кожей медового цвета и изменчивыми светлыми глазами, обнял Каэ и достал откуда-то – ей показалось, что прямо из воздуха, – свирель.
– Сейчас я сыграю тебе на прощание. – Он скрестили ноги и стал играть.
Тихая и нежная мелодия сплеталась с солнечными лучами, проникавшими в комнату сквозь тонкую ткань занавесей, и обволакивала ее покоем и любовью. Каэтана сама не знала, отчего ей стало так тоскливо.
Юноша оторвался от своей свирели и прошептал:
– Ты всегда грустишь именно в этом месте. Почему?
– Ты поедешь со мной? – спросила она, зная ответ заранее.
– Не могу. Я и так не имел права приходить. Но знать, что ты здесь, на Варде, и не увидеть тебя хоть один раз – это преступление, что бы там ни говорили Другие. Я не знаю, чем все закончится, но не хотел бы корить себя за малодушие всю оставшуюся жизнь.
Он наклонил голову и снова заиграл, а когда опять поднял на нее бесконечно печальные глаза, Каэ, уже одетая и затянутая поясом, прилаживала перевязь.
– Мне надо идти, – негромко сказала она, не оборачиваясь. – Еще немного, и я никуда от тебя не уйду, потому что вспомню слишком мало, чтобы уйти, и слишком много, чтобы остаться. Скажи, ты можешь сделать, чтобы я забыла об этом вечере напрочь?
– Могу, – сказал он. – Ты всегда была сильнее. Боюсь, ты бы не пришла ко мне, поменяйся мы ролями.
– Пришла бы, – шепнула она, целуя на прощание его глаза. – Я помню, как я любила тебя, Эко Экхенд... Почти помню...
Юноша слабо вскрикнул и заключил ее в последнее, самое страстное, самое горькое объятие, словно уйди она сейчас – и его жизнь оборвется. Наконец оторвавшись от нее, он надел ей на шею амулет из зеленого прозрачного камня.
– Прощай. – И провел рукой по ее лицу...
Четыре человека не самой приятной наружности растерянно топчутся в переулке. Они меряют шагами пространство, в сотый раз проходя мимо двух трехэтажных домов, стоящих вплотную друг к другу.
– Ты представляешь себе, куда они могли подеваться? – спрашивает один из них – одноглазый верзила со шрамами на руках – у своего напарника, кривоногого коротышки с разорванным ртом.
– Откуда мне знать, Ги? – раздраженно оборачивается тот. – Говорю же тебе – не видел я, чтоб они в какую-нибудь дверь входили. Не видел. Просто – раз, и исчезли. Да ну их, пойдем.
– Куда это «пойдем»? – свирепеет третий, седой. – Это когда же еще нам столько денег за двух влюбленных придурков заплатят? Ведь всю ярмарку можно будет скупить. Нет, вы как хотите, а я здесь и один подождать могу. Паренек-то хлипкий...
– Зато девочка с мечами...
– С какими мечами? – смеется третий. – Ты ее хоть видел толком? Пичуга. Пичуга и есть. А мечи носит – так это мода у них теперь, у знатных, – мечами помахать. Ничего, нож увидит у горла, сразу забудет про свои мечи.
– Это верно, – кивает четвертый, тот, что до сих пор молчал. Он носит короткую стрижку ежиком и гладко выбрит, а взгляд у него пустой и стеклянный. И смотреть на него страшнее, чем на троих его приятелей-разбойников.
– Бывал я у них в фехтовальных залах: «Я вас атакую, милорд», «Поменяемся местами, милорд», «Поднимите ваш меч, милорд», – передразнил он. – Их убивать – одно удовольствие.
– Они где-то там развлекаются вовсю, – рычит одноглазый, – а мы даже не знаем где...
– Никуда не денутся, – примирительно бурчит коротышка. – Ладно уж, за такие деньги я здесь и табором могу остановиться на пару недель.
Неожиданно седой подносит ладонь к губам предупреждающим жестом.
– Идут, – шипит он, и тени неслышно, прижимаются к стенам домов.
Уже вечерело, когда Каэтана нашла своих спутников в кабачке, где они с увлечением обсуждали достоинства купленных сегодня коней.
– Не повезло вам: встретить знакомую, и где – в Аккароне! – радостно бросился ей навстречу ингевон. – Удалось открутиться?
– Удалось, но с превеликим трудом. Правда, она даже не помнит, как меня зовут, – улыбнулась Каэ.
Всю дорогу она не переставая думала – не сумел или не захотел Экхенд выполнить данное ей обещание? Она помнила абсолютно все, словно какая-то часть ее жизни вернулась и прочно заняла свое место. Она помнила каждый взгляд, каждое осторожное прикосновение его рук и губ, каждую улыбку – сегодняшнюю и ту, давнюю... Однако, судя по поведению друзей, у них начисто стерты все воспоминания о сегодняшней встрече и предусмотрительно заменены другими. Каэтана тряхнула головой. То, что было, – сон; сладкий, нежный, Радостный сон, которым нельзя упиваться вечно. Иначе она никогда не узнает всего.
Друзья поднялись из-за стола и веселой гурьбой вышли на улицу. Вечерело. Время словно наверстывало подаренные любовникам часы, потому что солнце с неприличной скоростью бежало по небосклону, торопясь успеть в положенное место к закату.
– Странный сегодня день, – заметил Бордонкай. – Как будто по голове дубиной стукнули. И не пили много, а как после хорошего возлияния – все как в тумане. Знакомая эта ваша с ума сошла, чтобы так волосы покрасить – в черно-белые цвета.
– Они у нее натуральные, – сухо ответила Каэ.
– А кто она? – полюбопытствовал альв.
– Воршуд, хоть ты не мучай. Я от нее еле отвертелась... Ну откуда мне знать?
– Прошу прощения, – отступил человечек.
– Это ты прости. Устала я, вот и злюсь. Она с тоской подумала, что этот мир хоть и стал ей неожиданно близким и родным, все же не перестает удивлять и пугать ее – слишком много чудес за слишком короткий срок. Странно, что она вообще сохраняет способность здраво рассуждать.
– А у меня есть радостная новость, – обратился к Каэтане сияющий ингевон. – Я все-таки нашел человека, который поведет караван в ал-Ахкаф уже завтра вечером. Так что утром нам предстоит позаботиться о всяких мелочах, проститься с хозяином, и к концу дня выйдем из Аккарона. Вы довольны, госпожа?
– Конечно, Джангарай, конечно. Спасибо тебе. А как зовут караванщика?
– Сайнаг-Алдар. Он мне сам под ноги выкатился, в буквальном смысле, – споткнулся о бочонок и упал. Я ему помог встать, а он рычит, что ноги его в этом бестолковом городе не будет уже завтра вечером, что даже Зу-Л-Карнайн, по его мнению, лучше, чем вдрызг пьяный Аккарон во время ярмарки. Ну, слово за слово, и мы сговорились, что за совсем умеренную плату он нас с собой берет, – ему воины в караване не помешают.
В этот момент они как раз завернули за угол и, пройдя несколько шагов, оказались неподалеку от двух трехэтажных домов. Каэтана, ожидавшая увидеть нечто в этом духе, не удивилась, что между ними нет маленького уютного домика, в котором она провела несколько прекрасных часов. Она постепенно привыкала общаться с магами и нечеловеческими существами.
Джангарай еще продолжал говорить, когда альв со страхом увидел, как от стены отделились несколько фигур и решительно двинулись к ним.
– Это точно она, – сказал один, полуобернувшись к своим товарищам. – Она, говорят вам!
– Ну, раз так... – вздохнул коротышка, выходя вперед.
Дальнейшее произошло почти мгновенно – Джангарай шагнул к нему и, не вдаваясь в лишние подробности, коротким и точным ударом меча пронзил нападавшему горло. Альв едва успел посторониться – Бордонкай пронесся мимо него горной лавиной и со страшной силой схватил пятящегося в страхе седого предводителя. Жалобно хрустнули шейные позвонки, и убийца обмяк в стальных руках исполина. Одноглазый бросился было бежать, но Бордонкай отвесил ему могучую оплеуху. Тот отлетел к стене и ударился о нее головой с такой страшной силой, что кровь брызнула в разные стороны. Тело еще несколько секунд подергалось на мостовой и замерло. Последний оставшийся в живых разбойник в ужасе таращился на побоище, которое учинили предполагаемые жертвы, и вдруг признал знакомое лицо.
– Джангарай, – прохрипел он, чувствуя, что холодеет.
– Ты на кого посмел напасть, собака?! – бсклабился ингевон.
– Я же не знал, Джангарай. Король! Я же не знал. Мне эту госпожу заказали... то есть с хахалем. Черный такой, огромный, красавец... жених... заказал... – Если бы спутники Каэ вслушались в его невнятный лепет, если бы догадались расспросить, то, может быть, запутались бы еще сильнее. Но Бордонкай, не дожидаясь приказа, схватил разбойника одной рукой за шиворот, а другой за пояс; раскачал, как тюк, и бросил на мостовую. Пролетев солидное расстояние, разбойник проехал еще столько же на животе, пересчитав все камни Мостовой собственным носом. После чего счел за благо поспешно удалиться, справедливо полагая, что еще легко отделался.
– Самое время уходить из города, – сказал Джангар, когда они покинули негостеприимный переулок, – Мы уже Явно кому-то серьезно мешаем в Аккароне. Посмотрим, что будет дальше...
– Я бы предпочел не смотреть, – подал голос альв. – Я, знаете ли, хотел бы по-простому, скучным и будничным образом добраться до ал-Ахкафа.
Бордонкай расхохотался.
Человек в черных одеждах, опоясанный мечом и закутанный в черный плащ, бесцеремонно отворил двери маленького уютного домика в небольшом переулке. Постоял на пороге, с нескрываемым интересом разглядывая царивший вокруг беспорядок и одинокого юношу с золотистой кожей и черно-белыми волосами, который наигрывал на свирели тоскливую мелодию. Игравший не поднял на незваного гостя глаз, казалось, даже не заметил, что в комнате появился еще кто-то.
– Оплакиваешь разлуку? – насмешливо спросил вошедший.
– Что вы с ней сделали, га-Мавет?
Черный человек молчит невыносимо долго, только желтые глаза все ярче разгораются на прекрасном, но жестком лице.
– Ты не смел возвращаться, – наконец с трудом произносит он. – Ты же знаешь, чем это для тебя кончится.
– Знаю, – беззаботно кивает музыкант. – Знаю, Смерть.
– И ты все равно пришел? Надеялся, что мы не заметим? Ты глуп, Экхенд. Глуп и этим слаб. Вот почему ты проиграл...
– Не думаю, га-Мавет, что я проиграл. И что ты знаешь о глупости? И что ты знаешь о любви? – Музыкант извлек из своей свирели еще несколько тоскливых нот, больше похожих на слабые стоны, и спросил: – Что ты знаешь о смерти, Смерть?
Га-Мавет сел на один из низеньких табуретов у камина и вытянул к огню стройные ноги в высоких черных сапогах.
– Ты всегда нравился мне, Экхенд. Ты мог бы и сейчас занимать очень высокое положение. Я уполномочен заключить с тобой сделку: уничтожь ее, и мы вернем тебе былое могущество и славу.
Эко Экхенд, юноша с медовой кожей и странными волосами, играет на свирели печальные мелодии – одну за другой. И, сидя у камина, Смерть терпеливо ждет, когда он заговорит. Га-Мавет не хочет признаваться самому себе, что он заслушался, что его ноздри ласкает пьянящий аромат цветов, которыми до сих пор усыпана смятая постель.
– Экхенд, – тихо зовет Черный бог, – Экхенд, какая она?
– Она прекрасна, Смерть. Она так прекрасна, что после того, как узнал ее любовь, ты уже не страшен.
– Она страшна, – делает га-Мавет неожиданный вывод и громко спрашивает: – Что ты решил?
Юноша тихо смеется и поднимает На Малаха га-Ма-вета сияющие счастьем глаза.
– Не забывай, кто я. Я знал наперед, на что шел, когда стремился встретиться с ней. Знал и о том, что вряд ли переживу встречу с тобой, – ведь я теперь почти бессилен и ты поймал меня в ловушку. Знал, что ты предложишь мне сделку. Я только не знал, что она осталась собой, несмотря на все пережитое, на все испытания, на все страдания, на которые вы ее обрекли. Я открыл для себя одну истину, Смерть...
– Какую? – жадно спрашивает Черный бог.
– Безумец, неужели я отвечу тебе? – улыбается Экхенд.
Взбешенный бог выхватывает меч и бросается на него. Экхенд даже не пытается сопротивляться, когда черное, без единого блика света, лезвие входит в его грудь и начинает мучительно долго поворачиваться, круша ребра и разрывая ткани. Тело юноши содрогается, и он медленно опускается на ковер из примятых цветов, обабившихся его кровью.
– Прощай, – шепчет Экхенд, и Смерть прекрасно понимает, к кому обращен этот последний привет.
Га-Мавет выпрямляется и вытирает меч о покрывало на постели, прежде чем спрятать его в ножны. Несколько Долгих минут он стоит над умирающим, наблюдая за тем, как гаснет в камине огонь, увядают цветы, рассыпаются в прах венки, брошенные у окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70