- возглашает хозяин-затейник ровно в одиннадцать тридцать и все с о л и д н ы е, как по команде, отправляются по номерам отеля "Фламенго", где мы провели два дня, а испанцы уходят в свои таверны - там собираются п р и л и ч н ы е люди, которые умеют веселиться и танцевать без организации, а по собственному побуждению, только так и никак иначе.
Мой приятель, испанский бизнесмен, когда я спросил его о причинах столь легкого п р а в а продавать испанскую землю иностранцам, ответил:
- Если мы когда-нибудь поругаемся с той или иной страной, ее граждане собственники нашей земли - уедут; их гостиницы и заводы на нашей земле останутся. (Французы, впрочем, на этот счет придерживаются другой точки зрения, как и британцы, не говоря уже о немцах...)
- А восьмая Испания? - спросила Дуня. - Торремолинос возле Малаги, да?
- Нет. Пожалуй, что восьмая Испания - это Кадис.
...Я привез дочку в Кадис в два часа ночи - мы поздно распрощались с Севильей, с нашим пансионом "Флорида", потому что днем ездили на "финку" к Миура, лучшему поставщику быков для корриды. Это его бык убил Манолете в Линаресе, и то, что именно миуровский бык лишил жизни самого красивого матадора Испании, принесло Миуру высшую славу: парадокс Испании, где "смерть после полудня" на Пласа де Торос является предметом и з у ч е н и я направленных разностей двух сил - матадора и быка.
Миура - жилистый, быстрый, никогда не выезжающий из Андалузии, показал нам свою маленькую, без трибун Пласа де Торос, где весной после Севильской ярмарки собираются Ордоньес, Домингин, Кордобес, Пуэрта и работают с коровами в полной тишине, и зрителей - кроме Миура - всего человек пять, потому что сейчас совершается великое таинство: по характеру возможной матери т о р о определяют нрав будущего грозного противника матадора. Если мать агрессивна, быстра и умна, ее выдают замуж за самого лучшего быка, и рождается маленький, нежный, тихий, тонконогий теленок, и пасется на жарких полях Андалузии, и приникает мягкими, теплыми губами к редким голубым ручейкам - поздней осенью или ранней весной, и становится - по прошествии четырех лет - яростным и грозным, и подходить к нему нельзя: только на "додже" или на коне - "кабальо", да и то осторожно, и рога у него, как скальпели, и он будет сражаться против матадора с желанием одним лишь - убить этого маленького человечка, и будет сам убит, но на полях Андалузии уже пасутся его сыновья - с маленькими, теплыми губами, еще не перешагнувшие тот рубеж, который отделяет податливую доверчивость дитя от яростного неприятия зверя.
Так вот, мы задержались у Миура, который подарил Дунечке рог быка с его, миуровским, тавром, и это был очень ценный подарок для "афисионадо" корриды, а Дуня подарила Миуру "хохлому", и он пригласил нас весной на церемонию о т б о р а матерей, и мы поехали в Кадис, а там я завел дочь в портовый кабачок, известный мне уже лет пять - с тех пор как я начал ездить в Испанию - и Дунечка смотрела на оборванных нищих, просивших подаяния у пьяных матросов, она с ужасом глядела на пьяных проституток, сутенеров при бабочках и в канотье, на ганстеров с белыми от наркотиков лицами, и я не боялся показывать ей это дно, потому что формирование идеологии не складывается из посещений одних лишь музеев: жизнь - сложная штука, и надо видеть все ее р а з н о с т и, чтобы понять одно, г л а в н о е.
Я несколько раз видел наши туристские группы в Париже и Мадриде. У подъезда отеля стоял автобус, три раза в день был накрыт стол в ресторане, заботливые гиды вручали каждому билетики в театры и музеи. Взрослых людей опекали, словно малых детишек, а я вспомнил, как в Канберре, а потом в Сиднее, когда прошлое, консервативное австралийское правительство отказало во въезде "красному" в Новую Гвинею, а журналисты помогали мне, и писатели тоже помогали, и ученые помогали сражаться с бывшим министром подопечных территорий Барнсом, мне приходилось по два-три дня ограничиваться завтраком, который входил в стоимость номера в мотеле, чтобы сэкономить командировочные, выданные редакцией и устроить "коктейль" для новых друзей...
(О том, как в Испании учатся выкачивать деньги из людей, свидетельствует занятный штрих: сейчас телефонный разговор учитывается не м и н у т о й, а с е к у н д о й. Официальная пропаганда трубит, что это введено "для пользы нации". А что получается на самом деле? Раньше вы говорили две минуты и двадцать пять секунд, но это было д в е минуты все-таки! Испанцы - да при их-то любви к разговорам - жалуются: "Сейчас слово не произносишь, а высчитываешь. Никаких лишних "ля-ля" - сразу о деле. Раньше фраза звучала, например, так: "Доктор, у моего мужа шалит сердце... Что? Не знаю... Перебои, ему кажется. Какой пульс? Педро, посчитай пульс, одну минуточку доктор..." Теперь все иначе: "Сердце!" - кричишь в трубку. Доктор отвечает: "Тысяча!" Это стоимость визита. В зависимости от того, есть ли у вас такие деньги, вы отвечаете "да" или "нет" и с ужасом бросаете трубку на рычаг - сколько там уже накапало?!)
Наши туристы на Западе не знают, что такое истинная стоимость номера в отеле; не знают, во что, отольется им приступ аппендикса; не знают той г л у б и н к и, через призму которой можно увидеть р а з н о с т и, а по этим разностям поставить для себя диагноз общественной болезни. Не пьянство страшно - само по себе, но отношение к нему: наплевательское пренебрежение, н е з а м е ч а н и е проблемы свидетельствует об общественном равнодушии. ("Он ведь нализался, мне-то какое дело?!"), о разобщенности людей - а что есть страшнее человеческой р а з о б щ е н н о с т и?!
Может быть, иные моралисты упрекают меня за то, что я показал шестнадцатилетней дочери дно того мира, но ведь понимание истины приходит не только с помощью слова (хотя смешно отвергать пользу проповеди), настоящее понимание приходит и с помощью зрения, ибо "имеющий глаза - да увидит".
Философия капитализма просматривается в п р а к т и к е портовых кабаков Кадиса страшней и ярче, чем в десятке разоблачительных статей, ибо это - в о о ч и ю.
- Да, - сказала Дунечка, - восьмая Испания такая же страшная, как и седьмая... - Она вдруг усмехнулась. Лучше бы мы ее посчитали пятой - Пятая колонна... А девятая?
Ей понравилась эта игра - она даже не так страдала от жары, нестерпимой, видимой, сорокапятиградусной (спасибо, родной наш Горьковский автозавод "Волга" переносила эту жару отменно и обгоняла всякие там "шевроле" и "пежо", и я был очень горд этим!).
- А вот девятая - это Торремолинос. Нет?
- Точно, - согласилась Дуня.- Сумасшествие, а не город. Двадцать первый век.
Туристский бум Испании - явление, которое стоит внимательно изучить: тридцать четыре миллиона туристов в год на тридцать пять миллионов испанцев это что-то значит! Пятнадцать лет назад Торремолинос, крупнейшего туристского комплекса Средиземноморья, не было. Несколько домишек, обрыв, песок, галька, море. И все.
С привлечением иностранного капитала здесь вырос первоклассный комплекс. Сейчас Торремолинос - самый известный курорт на Западе, сюда прилетают не только скандинавы и немцы, но и американцы. Город кажется надземно-подземным: супермаркеты расположены в подвалах, залитых искусственным неоново-солнечным светом, кабаки подняты на пятнадцатые этажи, рулетки затемнены где-то посредине.
Бизнес учитывает психологию клерка, инженера, дантиста - в первую очередь (смешно говорить об учете интересов рабочего или крестьянина, Торремолинос не для т р у д я г такого уровня).
Умные социологи Запада, работающие на бизнес, объясняли мне:
Надо учитывать психологию середины. Клерк или инженер каждый вечер смотрит ТВ фильмы, где ему показывают сладкую жизнь, голоспинных томных красавиц, шулеров в трескучих смокингах, миллионеров, словом, тот набор штампов "светской хроники", который так манит н е с в е д у щ и х. Следовательно, мы должны - если хотим получить прибыль - так построить курортный центр, чтобы там, в одном месте, выкачать из м е ч т а т е л я все деньги, которые он копил целый год, лишь бы пожить п о-н а с т о я щ е м у, как живут сильные мира сего. Мы не имеем права - если хотим получить прибыль - выпускать человека за пределы нашего комплекса: если люди станут ездить из Торремолинос в Малагу, чтобы там играть в бридж, или смотреть концерты фламенко, или покупать в тамошнем супермаркете ботинки, или кататься на водных лыжах, или есть японскую или французскую еду - мы прогорим. Мы обязаны предоставить всякому, приехавшему на Торремолинос, возможность и с т р а т и т ь накопленное. Поэтому бары обязаны работать круглосуточно; поэтому должны быть все кухни полинезийская в том числе; сауны; комнаты игр (это, правда, для студентов, но все равно, как говорится, и с них "детишкам на молочишко", с каждого аттракциона - песета кап-кап); супермаркеты; дорогие магазины французской парфюмерии; станции по аренде машин; круглосуточно работающие обменные конторы банков; телефон и телеграф; бассейны, теннисные корты, лучшие парикмахерские, салоны красоты и массажа...
(Практика социализма, отбросив изначалия этого размышления - об "индустриальном" выкачивании денег, позволяет нам серьезно подумать над принципом к о м п л е к с а о т д ы х а. Я не убежден, что это так уж разумно, когда наши курорты о б я з а н ы засыпать в двенадцать, и негде перекусить в полночь, и потанцевать нельзя. А если рабочие юноши и девушки, студенты на о т д ы х е захотят танцевать в час ночи? Тогда как? Забиваться в квартиру, где нет п р е д к о в? А если фронтовые друзья встретились в два часа ночи на вокзале? Идти к таксисту за бутылкой? Или целесообразней открыть маленький ночной ресторанчик, где приятнее выпить р ю м к у с закуской, чем "из горла"?)
- А десятая? - спросила Дуня. - Была такая Испания?
- Наверное, это Малага, - ответил я, - и бой быков, который там проводят для американских туристов, - оперетта, а не коррида. Помнишь, как улюлюкали испанцы своим матадорам?
- Но там ранили Хосе Руиса. И это не была оперетта: он сделался серым, когда упал, а когда его выносили с арены помнишь - у него нос заострился и стал синим, как у покойника...
- Вот поэтому я и говорю про десятую Испанию в Малаге. И еще вот почему: тот гараж, куда мы ставили машину, назывался "у кафедрала". Для туристов удобно - ориентир хороший, но это в общем-то симптом: коммерческому предприятию давать имя старинной церкви - раньше такое было невозможно ни в одной из Испании...
- Одиннадцатая Испания - это Гранада, - убежденно сказала Дуня. Альгамбра.
- Ох, уж эти испанские гласные, - сказал я. - Наверняка бюро правки в наших редакциях будут терзать меня по поводу точности правописания. Напечатано в проспектах - "Альгамбра", а если спросить в Гранаде, "где находится Альгамбра", тебя не поймут, потому что надо спросить "Альамру", а не какую-то "Альгамбру", такой и нет вовсе!
(Занятно, немцы никогда не говорят про французские машины "пежо" так, как это принято во французской грамматике. Они произносят все буквы: "пегеоут", и никто в латинскоговорящем мире понять их не может: немецкий, как и русский языки аналитические; латинские - синтетические, особенно испанский - солнца много, темперамента еще больше, торопятся, кровь кипит, слова глотают, не то что какие-то там гласные!)
- Севильская Мавритания менее интересна, чем гранадская, - продолжала Дуня, - потому что более страшна. Помнишь, в замечательные арабские залы вмонтированы, как плохие декорации, комнаты французского стиля? А в Гранаде все же сохранили арабские дворцы Альгамбра, хотя и построили среди парка чудовищный дом христианина Карла Пятого - он как урод среди сильфид...
Действительно, севильская "конвергенция" христианства и мусульманства носит характер чудовищный: глумление над замечательным искусством арабов было демонстративным: в поразительные по своей красоте росписи стен забивали гвозди, чтобы повесить тяжелые, безвкусные гардины и приляпать подсвечники, вывезенные из Парижа.
Вообще-то Испания растворяет в себе иные культуры очень быстро: неподалеку от Эскориала есть маленький Версаль, построенный одним из французских - по крови - королей Пиренеев. Король этот, однако, очень быстро забыл свое парижское изначалие, пошел войной на прежнюю родину, а в "испанский Версаль" даже и не наведывался - предпочитал Эскориал - там стены надежные и больше выходов: около двух тысяч дверей и окон...
(Мусульманская культура, попавшая в жернова инквизиции, не имела права на такого рода ассимиляцию и растворение - она была обречена на уничтожение.)
- А двенадцатая Испания - это Барселона, нет? - спросил я.
- О, да, - улыбнулась дочь, - это уж наверняка совсем не похоже на все другие Испании.
...Мы миновали Валенсию поздно вечером, и было там еще шумно и весело, но не так уже, как в Андалузии, и приехали в Каталонию в полдень, не страшась остаться без ночлега, потому что привыкли останавливаться в маленьких городках Ла Манчи далеко за полночь и видеть людей на улицах и в скверах, а здесь все уже спали, и ни души не было на улицах, и мы с трудом нашли двух старух в черном, похожих на ночных бабочек, которые бегали по узеньким переулочкам Кастиль де Пель, показывая нам путь к пансиону, "где хозяин ложится спать очень поздно - не в десять, а в полночь, наверное, он водится с духами или занимается алхимией, но все равно он человек хороший".
Действительно, Каталония отличается от Андалузии и Наварры резко. Но что странно - маленькое суденышко Колумба, навечно пришвартованное к масленому пирсу порта, принесло в Латинскую Америку дух Кастилии и Андалузии, а не Каталонии: в Перу, Эквадоре и Панаме торжествует андалузский дух - и в манере общения, и в том, что спать ложатся далеко за полночь, и в том, как любят корриду (в Каталонии ее не понимают), и в песнях, и в том даже, как двигаются шали на плечах у сеньорит во время хоты - точно мулеты матадоров на Пласа де Торос.
...Нигде так много не говорят сейчас о национальном вопросе, как в стране басков и Каталонии.
- Если все время повторяют слова о том, что "мы - единая нация", - заметил мой приятель-журналист, - то, значит, не совсем мы единая нация, ибо очевидное не нуждается в каждодневном напоминании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19