у вас всё на виду, твари видны сразу же; у нас, увы, подлец
может считаться самым уважаемым человеком, хотя каждому известно, что он
есть на самом деле.
Я получил письмо от миссис Роч. Дома все в порядке, Маргарет очень ждет сво
его папу, который вот-вот вернется из увлекательнейшего путешествия по
Азии.
В Питтсбурге ни одна живая душа не знает о твоей истории, так что девочка у
бережена от вопросов.
Я написал пару писем в газеты Детройта, Чикаго и Питтсбурга, рассказав им
про то, что у меня есть друг, за которого я могу дать любое гарантийное пис
ьмо, возвращающийся вскоре из кругосветного путешествия (как ты и предуп
реждал, я ни словом не упоминаю твою газету «Роллинг стоун»), проведший до
лгие годы в Аргентине, Бразилии, Гондурасе и Мексике, знающий жизнь юга на
шего континента так, как никто другой.
Думаю, умные люди не смогут не заинтересоваться такого рода кандидатуро
й.
Так что, пожалуйста, не хандри и готовься к активной журналистской деяте
льности.
Крепко жму руку, твой
Ли Холл".

40

"Дорогой Ли!
Я хотел написать тебе большое письмо, но не смог сесть за стол, хотя дни бы
ли относительно спокойные, не было экзекуций, никто не умер в лазарете, ра
здирая сердце предсмертными криками, и не повесился в камере.
Просто-напросто та девушка, Салли, документы по делу которой я собрал, сош
ла с ума. Болезнь не поддается лечению, поскольку безумие ее тихое; она сде
лала себе куклу (из подушки), ходит с нею по камере и поет ей одну и ту же пес
ню про храброго капитана, который вознамерился переплыть все моря, но ум
ер от тоски по своим детям, которых оставил дома. Она поет постоянно, с утр
а и до ночи, не прерываясь ни на минуту, словно граммофонная пластинка. Ее
песня слышна арестантам, когда их выпускают на прогулку. Сначала люди не
понимали, в чем дело, а потом в тюрьме началась истерика: «Пусть она замолч
ит!» Салли посадили в одиночную камеру без окон. Она никак на это не реагир
овала. Лицо ее постоянно сосредоточено, она поет, как работает.
Я напишу тебе попозже.
Билл".

41

"Хай, Джонни!
Как дела? Не болит ли твоя рана вечером, накануне дождя? Если бы я подстави
л свое плечо под вторую пулю, она б у тебя не болела уже девять лет, на кладб
ище никому не больно! Как Па? По-прежнему держит на меня зло? Повлияй на нег
о, чтоб он сменил гнев на милость. Я завязал отношения с поставщиками съес
тного для нашей богадельни, парни имеют с этого дела большие баки, у них св
язи, я им кое в чем помогаю, они обещали поговорить кое с кем о моем помилов
ании, так что если б Па поднажал, дело могло б выгореть. Фрэнк написал мне п
исьмецо (целых двадцать семь слов, ну, разболтался!), что его пятилетнее за
ключение может окончиться на два года раньше, если Па прокрутит все свои
судейские связи, особенно с сенатором Марком Ханна, я ж помню, как Па вытащ
ил из тюряги его племянника, когда тот раздел своих компаньонов по сереб
ряному бизнесу.
Мой здешний приятель банкир Карно скоро выходит на свободу, он бы мог вый
ти раньше, но дяди в Верховном суде намекнули, что это будет стоить ему пят
ьдесят тысяч баков, а он жаден, как Иуда Искориот, предпочел отсидеть в сво
ем здешнем будуаре лишних два года, только б не раскошелиться, а гробанул
он два миллиона, куда ни крути, деньги.
Я попросил его связаться с тобою, мужик он ловкий, у него тоже есть идеи, ка
к помочь мой пожизненный срок свести к пяти годам, хватит, насиделся!
Билл Портер тоже готовится к свободе. Похудел, глаза запали, это не шутка
Ц выйти из тюрьмы с клеймом на лбу, отверженным. Но держаться он умеет, во
т уж что-что, а такого парня я не встречал еще в жизни.
«Давай, Ц говорит, Ц Эл, работай! Ты смачно рассказываешь свои истории, п
ора научиться их записывать, а потом продавать за двадцать баков в воскр
есный номер газеты». Ц «Ладно, Ц отвечаю я ему, Ц давай. А как?» Ц «Да про
ще простого. Расскажи-ка мне, как ты совершил первый налет на поезд». Ц «О
чень просто, Ц говорю я ему, Ц надо найти место, где паровоз заправляетс
я водой, но только чтоб это была не многолюдная станция, а разъезд. Берешь
на мушку машинистов, сгоняешь их в сторону, велишь поднять руки и начинае
шь работать». Ц «А это что такое, „работать“?» Ц «Ну как „что такое“? Граб
ить начинаешь». Ц «Ты же знаешь, я не грабил, не знаю, как это делается». Ц
«Да проще простого! Идешь в почтовый вагон и берешь баки!» Ц «А кто-нибуд
ь есть в почтовом вагоне?» Ц «Как кто? Охрана». Ц «Вооруженная?» Ц «Коне
чно, разве охрана бывает невооруженной?» Ц «А почему же они не отстрелив
аются?» Ц «Так ведь мы нападаем, а они обороняются! Кто напал, тот и выигра
л». Ц «Значит, вы стучитесь в дверь почтового вагона, охранники распахив
ают двери, приглашают вас на чашку чая и передают мешки с золотом?» Ц Ну н
аивный парень, а?! Кто ж добровольно передаст мешки с золотом?! Это только д
ерьмо отдают добровольно, и то не всегда: начинающий фермер гоняет свое с
емейство облегчаться на огород, упаси бог, если кто оправится не на его зе
мле, а в сторонке! Я начинаю ему рассказывать, что приходится довольно нас
тойчиво стучать в дверь почтового вагона, а он свое: «Чем?» Ц «Как „чем“? Я
сное дело, рукоятью кольта. А еще лучше для начала бабахнуть из сорок пято
го под крышу, дырка останется величиною с кошачью голову, впечатляет». Ц
«А если охранники ответят на ваш выстрел своими двумя?» Ц «Так у них дроб
овики!» Ц «Почему?» Как ребенок «почемукает», честное слово, абсолютный
несмышленыш в наших делах. Ну, объяснил я ему, что сорок пятый калибр стоит
в десять раз дороже дробовика. «А где хранятся деньги?» Ц «Как где? В сейф
е!» Ц «А ключи?» Ц «Ключи в Банке, куда они везут деньги». Ц «А как же вскр
ыть?» Ц «Очень просто: упираешь кольт в затылок охранника и почтальона, о
ни и трудятся за милую душу, пыхтят с ломом, а потом отдают содержимое». Ц
«А если в сейфе пусто?» Ц «Плохо тогда дело!» Ц «Что, надо ждать нового по
езда?» Ц «Ну да, новый поезд придет с полицией, те всех нас перестреляют».
Ц «Так ведь можно убежать?» Ц «От полиции бежать трудно». Ц «Почему?»
Ц «Да потому что все полицейские на Диком Западе сами раньше были налет
чиками». Ц «А как же они смогли попасть в полицию?» Ц «Да проще простого:
заложат своих друзей, скрутят ночью, перестреляют самых ершистых, сдадут
властям, вот и получают шерифские звезды». Ц «Ладно, теперь понял, но что
ж делать, если в сейфе пусто?» Ц «Как что? Грабить пассажиров!» Ц «Так вед
ь они могут быть вооружены?» Ц «Они и с револьверами под лавки залезают».
Ц «Почему?» Ц «Да потому что люди трусы. Если ты распахнул ногой дверь, г
аркнул на них, они сразу потекут!» Ц «А если найдется человек, который вып
устит в вас пять патронов?» Ц «Это, конечно, будет плохо, но ни разу никогд
а и никто так не поступал. Я ж говорю, трусы». Ц «Все?» Ц «Все, кроме женщин
». Ц «Почему?» Ц «А потому что те любопытные. Им страсть как интересно на
живых налетчиков посмотреть». Ц «Почему?» Ц «Да потому что ихние мужик
и, словно тряпки, прими, подай, пшел вон! Им настоящего хочется, чтоб можно б
ыло со всей душой подчиняться». Ц «Почему?» Ц «Да потому что баба любит
сильного, им матрацы не нужны». Ц «И не стыдно вам было женщин грабить?» Я
аж взвился: «Да я никогда их не грабил!» Ц «Только мужчин?» Ц «Конечно. Он
и хитрые, пока мы почтовый вагон шерудим, все свое передают бабам, а те в чу
лки прячут». Ц «Ну и как же вы поступали?» Ц «Чулочки берем, высыпаем сод
ержимое, всякие там золотые челюсти, бумажники с зелененькими и платинов
ые часы берем себе, а сережки и обручальные кольца возвращаем женщинам. С
извинением». Ц «Ладно, ограбили вы поезд, а потом что?» Ц «Как что? Потом н
адо смываться». Ц «Смылись. А дальше?» Ц «Погуляли маленько, и снова над
о искать одиноко стоящую водонапорную башню». Ц «Так ведь у вас после на
лета много денег. Куда вы их девали?» Ц «Это нормальному человеку можно о
бойтись малым, а когда за тобой постоянно гонит полиция, деньги летят нап
раво и налево; где обычный человек за ночевку платит доллар, нашему брату
приходится отваливать четвертак. Потом очень много идет на то, чтоб отку
паться от полиции». Ц «А это как?» Ц «Через третьих лиц… А вообще-то поли
цейским с нами выгодно работать… Почему они в перестрелке никого из наши
х стараются не убивать? Потому что невыгодно». Ц «То есть как это так?» Ц
«Да вы что, ребенок? Все проще простого… Если мы убежали, тогда начинает ра
ботать бюрократия, на нас выписывают ордера и пошла погоня…» Ц «Ну и что?
Какая полицейскому выгода от погони?» Ц «Ну и ну! То есть как это, что за вы
года?! Им же деньги дают на это, бесконтрольные деньги! А они берут фиктивн
ые расписки, что, мол, лошадей купили, фураж, проводнику отвалили полтысяч
и, врачу семьсот… Они не за нами гоняются-то, шерифы распрекрасные, а за св
оей выгодой, за дармовыми баками…» Ц «А когда ж налетчик вкушает сладко
й жизни?» Ц «Да никогда! Вся жизнь в бегах… А если и выдастся денек-другой
погулять, так сил нет, и все время ждешь, что дружок заложит…» Ц «Значит, в
аша профессия менее заманчива, чем смежные с нею?» Ц «А какие профессии с
нею смежные?» А Портер серьезно так ответил: «Ясное дело, какие: политик и
биржевой спекулянт»… Ну юморист, а?! Я только вечером, перед сном понял, ка
кой у него ум… Это мы все так считаем: нет ничего легче, чем сочинять всяки
е там книжонки, а он мне всю душу вытряс своими «почему», прежде чем я смог
вспомнить, что такое налет на поезд… А ведь так все было понятно: согнал ма
шиниста, открыл почтовый вагон, прошелся по пассажирам Ц и давай стрека
ча…
Так что ты скажи Па, что я, если только он меня выцарапает отсюда, не стану б
ольше грабить поезда, а начну писать рассказы, благо Портер рядом, научит.

Твой брат Эл Дженнингс, спасший тебя от верной смерти.
Это я не зря подчеркнул, давай и ты поворачивайся, помоги мне".

42

"Дорогой Ли!
Эти рассказы Ц последние, которые я решаюсь послать тебе для литературн
ых агентств. Если и эти вернут, то, значит, надо переквалифицироваться в пр
офессионального карикатуриста, сейчас люди белее охотно глядят смешны
е рисунки, чем читают грустные книги.
Я много думал над тем, каким псевдонимом подписать эти вещи. «Сидней», «Ми
ллер», «Билл Бу», «Вилли Билл», настолько приелись литературным агентств
ам, что надо придумать нечто новое.
Знаешь, впервые я вспомнил отца, когда мне пришлось идти в карцер, а там бы
л один креол, он к тому же плохо говорил по-английски и очень жаловался на
боли в печени, но ему сказали, что он симулянт, и заточили в каземат Ц без х
леба и воды, на двое суток. Он потерял сознание, лежал бездыханный. Его отн
если в мертвецкую и бросили на лед. А утром он стал стонать. Его волосы, чер
ные, с проседью, вросли в лед. Когда мы вытащили его наверх, в лазарет, он ско
нчался. В каптерке я получил ящик с его вещами. Там были носки, старая руба
шка, шляпа, проеденная молью, фотография древнего старика с надписью: «До
рогому сыну от беспутного Папы, прости меня, мальчик», и оловянное кольцо.
Я пошел в администрацию, чтобы узнать домашний адрес креола, но мне сказа
ли, что адреса нет, поскольку он жил с отцом, а тот вскоре после ареста сына
умер от голода, так как креол был единственным кормильцем. Оказывается, о
н работал почтальоном; отец, которого он трепетно любил, страдал запойно
й болезнью, а в газетах напечатали объявление, что доктор Снайдерз умеет
лечить алкоголиков. Креол заимообразно Ц до получки Ц взял чей-то дене
жный перевод на сорок два доллара и отвез отца к доктору Снайдерзу, но тот
, конечно, ничего не смог сделать для старика, а сын угодил к нам в тюрьму на
двенадцать месяцев и три недели. Он страшно бушевал, кричал и плакал, дока
зывая всем, что отец умрет без него, единственного кормильца, а надсмотрщ
ики смеялись: «Не кормильца, а поильца!» Из-за того, что он бушевал, страшас
ь за жизнь отца, ему то и дело давали наказания, а потом стали отправлять в
карцер, и все дело кончилось смертью тридцатилетнего человека с густой с
единой в курчавых, когда-то черных как смоль волосах.
И вот когда мы закрыли ему глаза и положили в гроб, сколоченный из плохо ст
роганных досок (впрочем, какая разница, в каком гробу лежать?!), я вдруг вспо
мнил своего отца и мою к нему несправедливость, и мне стало так горько, что
нет слов передать. Я вспомнил огромный лоб отца и вечно удивленные глаза,
взирающие на мир доверчиво, ищуще и просто! А я по наущению бабушки сжигал
его чертежи, а ведь, может быть, он был близок к своему открытию, быть может,
он был на грани того нового, что могло дать людям хоть какое-то облегчение
в их каждодневном каторжном труде во имя хлеба насущного!
Знаешь, дети редко ценят отцов, они тянутся к женщине, к ее теплу, они ведь н
еосознанно помнят мать и бабушку с первых дней своих, и нет, им кажется, ум
нее и сильнее существ на земле, чем женщины. А ведь самые страшные удары су
дьбы принимают на себя мужчины, именно поэтому так суровы они, так редко л
аскают детей, так часто обрушиваются в пьянство. Когда женщине нечем кор
мить ребенка, она сокрушается о нем лишь, об одном, маленьком, а мужчина чу
вствует, как разрывается сердце не только за дочь или сына, но и за ту, кото
рая решила стать его подругой. Боль за двоих страшнее, чем боль за одного,
тут арифметика, а не геометрия, это понять просто, но понимание это приход
ит к людям, когда отцов нет в живых уже, сиротство и одиночество.
В первые месяцы моего заключения соседом по камере был Нельсон Грэхэм, о
н угодил к нам, потому что грабил в аристократических районах, но он стал з
аниматься этой работой лишь после того, как испробовал все пути, чтобы по
лучить место на службе, а у него было двое детей, и их надо было кормить… Бо
же, как он плакал по ночам, Ли! Он весь трясся под суконным, пропахшим карбо
лкой одеялом, рвал зубами подушку, чтобы никто не услыхал его слез и не уви
дел их Ц в тюрьме такое мало кому прощают, слабого затаптывают, закон выж
ивания, ничего не поделаешь…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29