Неспособные подавить в себе индивидуалистического стремления к лидерству, они настаивали на том, чтобы массы шли за ними, принимали их программы социальных реформ, в то время как уже существовала ясная и всем понятная программа, осуществлявшаяся признанным вождем народов и от каждого требовалось лишь, стряхнув с себя личность, слиться со всеми в единстве и дружно работать на эту программу. Потому что в единстве сила.
Герои Октября не могли через себя переступить. У них не было беспредельной преданности вождю, без которой немыслимо единство. Таким был в глазах Яковлева и Раскольников. Уже тем, что он высокомерно игнорировал партийные собрания, он вполне разоблачал себя. Только для Яковлева он был пока недосягаем: своим служебным положением, положением в обществе, - с этим Яковлев не мог не считаться. И ему оставалось пока мелко мстить. Занимая время Раскольникова изложением мелочных подробностей партийных разбирательств, он испытывал удовлетворение, видя, что полпред не всегда может позволить себе его прервать.
Из этих собеседований с Яковлевым, однако, можно было иногда извлечь выгоду. Яковлев иногда пробалтывался, не замечая того. Выбалтывал кое-что из сексотских тайн. И прошло совсем немного времени после отъезда Казакова и Сухорукова, как Раскольников выудил из Яковлева, что же знали они с Ткачевым о характере обвинений, которые в Москве предъявлялись Казакову и Сухорукову.
Оказалось, в руки сотрудников НКВД попали некие документы, которые будто бы свидетельствовали о связи обоих с "внутренней линией" РОВСа, тайной контрразведкой Российского общевоинского союза, крупнейшей организации белой эмиграции за рубежом. Этими связями теперь занимались следователи НКВД, и не исключалось, что цепочка на Казакове и Сухорукове не оборвется, что еще кое-кто из сотрудников полпредства окажется замешанным в эту историю… Кто следующий?
То, что попавшие в руки НКВД документы (если в самом деле существовали такие документы), как и сама версия о связи Казакова и Сухорукова с белоэмигрантами, - липа и она готовилась не без участия Яковлева, не вызывало сомнения. Ни Казаков, ни тем более Сухоруков никак не могли быть связаны с белогвардейцами, за них Раскольников мог поручиться, как за самого себя. Даже и чисто физически ничего подобного не могло произойти: и тот, и другой были редкие домоседы, никогда не выходили за пределы полпредства, - где, интересно, они могли встречаться с белогвардейцами? Об их домоседстве знали все в полпредстве. Как и о том, что к ним давно цеплялись Яковлев и Ткачев. Документы (опять-таки, если они существовали) могли быть подброшены агентами РОВСа, такого рода провокации уст раивались разведками всех стран, когда нужно было скомпрометировать кого-то во вражеском лагере, но они могли быть изготовлены агентами РОВСа и по заказу агентов НКВД, тех же Яковлева и Ткачева, могли появиться на свет в результате сговора между агентами НКВД и белоэмигрантами. От агентов Ежова этого можно было ожидать.
5
Если бы Раскольников жил и работал на родине, он мог бы, даже занимая очень высокое общественное положение, ничего не знать о том, как действовала служба Ежова, нового наркома внутренних дел, сменившего на этом посту "разоблаченного" и расстрелянного "врага народа" Ягоду. Неоткуда было бы знать. Деятельность этой службы была окутана тайной.
Живя постоянно за границей, встречаясь с людьми самыми разными, ежедневно читая по долгу службы иностранные газеты и журналы, он узнавал поразительные вещи. Не проходило недели, чтобы газеты не взрывались очередной сенсацией, связанной с деятельностью органов. То агенты НКВД похищали среди бела дня, с громом и молнией, выстрелами, взрывами белогвардейского генерала и увозили в Москву на расправу, то расправлялись на месте с неудобными свидетелями своих тайных операций, или отступниками-невозвращенцами, или идейными противниками из троцкистов. Время от времени в эмигрантских изданиях появлялись разоблачительные статьи бывших советских граждан, бежавших на Запад, о концентрационных лагерях за Уралом и на Севере России, о голоде на Волге и на Украине в 33-м году с миллионами умерших и роли в организации этого мора заградотрядов НКВД, о деятельности агентов НКВД в Испании и Германии. К фактам этого рода, особенно связанным с внешней политикой, и особенно с Германией, Раскольников присматривался очень внимательно.
Когда началась гражданская война в Испании, политика родного правительства не раз ставила его в тупик. Дело даже было не в обычной для Советов дипломатии двойственности. За годы дипломатической карьеры Раскольников привык к этой тактике дымовой завесы, неизвестно на кого направленной, в какой-то мере и оправдывал ее - двойственностью самого положения Советского государства среди других держав. И до сих пор без особого труда ориентировался в густом тумане официальных документов, инструкций и запросов, низвергавшихся из недр Наркоминдела, различая их тайный смысл. Война в Испании смешала все карты.
На первом этапе войны, заявляя о солидарности с республиканским правительством, позволив печати вести страстную кампанию в поддержку испанской революции, сталинское руководство не спешило поддержать Народный фронт на деле - военной техникой, военными специалистами, в чем республиканцы нуждались больше всего. И это еще можно было понять. Все-таки Сталин - не Троцкий, чтобы рисковать властью ради идеи зажечь мировой пожар. Мировая революция ему ни к чему. Направив в Испанию танки и самолеты, он мог втянуться в военное столкновение с Гитлером, поддерживавшим мятежного генерала Франко, и чем бы это кончилось, одному богу известно.
Чего хотели Сталин и его окружение, решив-таки оказать военную помощь Народному фронту? Вот с этого момента начинались загадки. Помощь оказали с запозданием на несколько месяцев, в течение которых генерал Франко успел окрепнуть, опершись на военную мощь Германии и Италии. И все же советские танки, самолеты, добровольцы стали появляться в Испании. Разве теперь исчезла опасность военного конфликта с Гитлером?
Не мог Сталин перестать остерегаться военного столкновения с Гитлером ли, с кем иным, к войне, любому военному конфликту он не был готов. Панически, как понимал Раскольников, боялся войны, всякого серьезного международного кризиса. Тому было много причин. Что же должно было произойти, чтобы вдруг исчез страх перед Гитлером?
Между тем резко изменился характер сталинской дипломатии за рубежом. Еще недавно Литвинов громогласно солидаризировался с идеей мирного блока стран Европы - защищал принцип невмешательства европейских государств в дела Испании. Осуждая интервенцию Германии и Италии, призывал объединенными усилиями требовать ее прекращения. Теперь Литвинова отодвинули в сторону. В Лондоне в Комитете по невмешательству Майский и Каган обрушивались на европейские державы с критикой, клеймя их как раз за невмешательство, обвиняя в равнодушии к судьбе Испании, требовали снять блокаду с республиканского правительства.
Так что же произошло?
Ломая голову над этой загадкой, Раскольников чувствовал, что ему не хватает каких-то фактов, которые держатся в тайне, что Сталин, должно быть, готовит очередной крутой поворот в судьбе страны. Во всяком случае, зная Сталина, был убежден, что изменение в его испанской политике не объяснить ни авантюризмом, ни безрассудством, - какая-то логика, пусть извращенная, в его действиях должна была быть.
Иногда ему мерещилось такое, совершенно фантастическое, немыслимое объяснение: Сталин, человек беспринципный, вступил в сговор с Гитлером. Они сошлись на общем интересе, естественном для диктаторов: вместо борьбы друг с другом, соединить усилия и удвоенную мощь обратить на то, чтобы стать властелинами мира, одному - на Востоке, другому - на Западе. Полигоном для опробования такого сотрудничества избрали Испанию. Гитлер, понимая, что Сталину его марксистская доктрина навязывает необходимость поддерживать революционное движение в мире не только на словах, мог разрешить ему умеренно вмешаться в испанские дела, передать республиканцам столько сил и техники и в такое время, чтобы не помешать конечной победе Франко. В результате окрепшая армия генерала Франко успешно перемалывала республиканскую армию вместе с русскими добровольцами. Сталину оставалось списать поражение республиканцев на козни западных демократий, прежде всего Англии. "Англия - наш главный враг…"
Но это объяснение и в самом деле было немыслимым. Каким бы ни был Сталин деспотом и самодуром, не мог он пойти на сделку с фашистами, это было бы уже слишком. Даже для него. Тем не менее…
Тем не менее встречались факты, которые невозможно было объяснить иначе, как с учетом этого фантастического предположения.
6
В конце декабря минувшего, 36-го года навестил Раскольникова проезжавший через Болгарию старый его знакомый еще по гражданской войне, человек во многих отношениях необыкновенный, интеллектуал, знаток литератур европейских народов, причастный ведомству Ежова, но не из новых- из старых партийцев, чекистов первого призыва, военный разведчик Вальтер Кривицкий. Жил он постоянно в Гааге под именем Мартина Лесснера, австрийца, торговца редкими книгами, контора его находилась в Париже, вечно он был в разъездах, мотаясь по свету с женой и маленьким сыном. Раритеты были его прикрытием, его подлинное лицо- глава советской военной разведки в Западной Европе. Его агенты действовали во всех европейских странах, поставляли ему информацию военную, дипломатическую, даже промышленную, копии чертежей новейших видов вооружений и военной техники. Предметом же его особых забот в последние годы, с приходом к власти в Германии нацистов, было расширение сети надежных агентов в Третьем рейхе, в высших государственных учреждениях, абвере и секретных службах. Через эту сеть ему удавалось проникать в тайны переговоров руководителей рейха.
Ехал он из Москвы, куда вызывали его по странному делу, которому он не мог найти объяснения. С Раскольниковым он был в доверительных отношениях и поделился своей тре вогой. Для разговора предложил прогуляться по городу, и они беседовали, гуляя в пустынном сквере за собором Александра Невского по едва припорошенным снегом дорожкам. Нервный, импульсивный, со стремительной речью, забегая вперед Раскольникова и поворачиваясь так, чтобы видеть его глаза, Вальтер поведал, что ему в Москве приказали умерить разведывательную активность в Германии, быть готовым к тому, чтобы и вовсе, если понадобится, распустить агентурную сеть. Это почему? Потому, сказали ему, что не стоит раздражать фюрера германского народа, не исключено, что вскоре обе державы, Германия и Советский Союз, станут друзьями.
- Что бы это значило? - спрашивал Кривицкий. - Ведутся ли уже какие-то переговоры между руководителями обеих стран? Может быть, по дипломатическим каналам? Известно ли что об этом тебе?
Раскольников отвечал, что ему ничего не известно, но что о возможности сближения Сталина и Гитлера он подумывал и кое-какие факты из его собственной практики вынуждают делать вывод, что это предположение не так уж фантастично. Но придавать ли ему зловещий смысл? Не означают ли эти факты лишь то, что руководство страны пытается нащупать какую-то приемлемую основу для мирного сосуществования с опасным соседом?
- Ну нет, - озабоченно возражал Кривицкий, - недооценивать эти факты нельзя. Дружба с рейхом? Какая может быть дружба между социалистическим государством и нацистским? И вот еще, - добавил он. - В Москве странно интересовались моими агентами в ведомстве Канариса, при этом расспрашивали, какие у меня имеются сведения о Гамарнике, Тухачевском, Якире. Какие сведения? В каком плане? Сказали, чтобы я приготовился подробно ответить на эти вопросы человеку, которого они ко мне пришлют. Ничего не понимаю…
Факты из собственной практики Раскольникова - это были факты упорного, хотя и неявного, противодействия Москвы всем его инициативам, которые в той или иной мере задевали интересы рейха. Начиная с неудачной оружейной сделки и кончая неудачами с распространением культурных связей между СССР и Болгарией за пределы границ обоих государств. Добиваясь, чтобы в Болгарию приезжали советские писатели, артисты, Раскольников за три года сумел устроить приезд лишь Сергея Прокофьева, и то потому, что тот жил за границей и мог ездить куда хотел. К столетней годовщине смерти Пушкина, отмечавшейся в Болгарии, приглашали в Софию советских пушкиноведов - ни одному Москва не разрешила приехать. Понадобился год хлопот, переписки, напоминаний, чтобы в Москву смог съездить болгарский издатель и журналист Никола Балабанов. Такие же усилия понадобились, чтобы в Советском Союзе побывал председатель советско-болгарского общества дружбы профессор Асен Златаров.
Теперь, сопоставляя все факты, можно было, конечно, сделать вывод: активную политику в Болгарии сталинское руководство отказывалось вести по той же причине, по какой приказывало Кривицкому умерить активность его агентуры в Третьем рейхе. Болгария - область интересов Гитлера, не сметь ему мешать.
И все же не хотелось в это верить. Не хотелось думать, что германский синдром - реальность, которая рано или поздно обнаружится въяве, и что же тогда?..
Глава семнадцатая

ЗА ЧТО?
1
Возвращаясь в кабинет из консульского отдела, где провел утро, захватив с собой свежую почту, Раскольников поднялся на свой второй этаж, прошел гостиную, вышел в коридор, разделявший гостиную и его приемную.
Дверь в приемную была приоткрыта, там кто-то находился. Интересно, кто бы это мог быть? Когда он уходил, он запер обе двери - и кабинета, и приемной, ключи взял с собой. Была еще одна пара ключей, запасных, у коменданта, но что было делать коменданту в его приемной?
В эту минуту из приемной вышел Яковлев.
- Извините, - хмуро проговорил Яковлев и, ничего не объясняя, пошел прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52