Устроившись в своем купе, вышли из вагона подышать напоследок московским воздухом. Перед площадкой соседнего вагона остановилась большая толпа мужчин и женщин, в центре ее Раскольников увидел сумрачного Пятакова, заместителя наркома тяжелой промышленности, в овальных очках, с узкой рыжеватой бородкой. Встретились с ним взглядами, покивали друг другу.
Поезд вскоре тронулся. На следующий день, 13 декабря, пересекли границу. Когда проезжали Польшу, снова увидели Пятакова, в вагоне-ресторане, он мрачно сидел за дальним столиком, без аппетита ел свой обед.
И еще раз увиделись с Пятаковым, днем 14 декабря, в Берлине, в полномочном представительстве, на обеде у полпреда Сурица. Здесь же оказалась и Полина Семеновна Жемчужина, побывавшая уже на каких-то парфюмерных фабриках в Германии. За обедом она рассказывала о том, что видела. Восторга не выражала, восхищаться промышленностью капиталистических стран не полагалось, но не могла не заговорить с энтузиазмом о поразившей ее новинке - целлофане.
- Нам нужно непременно завести целлофан, - говорила она горячо. - Он так украшает укупорку парфюмерных изделий.
Раскольников хотел сказать ей, для передачи Молотову, что пока не нашел нужного определения значения Пушкина, о чем просил его Молотов, придумал множество оригинальных определений, и все же под каждым из них мог подписаться Милюков. Подумав, решил, однако, что об этом говорить не стоит. Вовсе не стоит, пожалуй, самому напоминать Молотову о его задании. Едва ли оно выполнимо.
Пятаков и здесь был хмур, молчалив, так бы и промолчал весь обед, если бы Суриц не заговорил с ним о его командировке.
- Вы, Юрочка, долго пробудете в Берлине? - спросил Суриц, для него Пятаков был Юрочкой, они дружили с эмиграции, когда оба жили в Норвегии.
- Несколько дней, - ответил Пятаков. - Вот раздам заказы и поеду в Париж.
В тот же день Раскольниковы выехали в Софию.
Глава пятнадцатая

МОСКОВСКИЕ ПРОЦЕССЫ
1
В Москве появились Раскольниковы через полгода. В середине июля 36-го года приехали сюда, начиная отпуск, рассчитывая из Москвы уже отправиться по обычному маршруту - Берлин, Париж, Италия.
И сразу почувствовали: Москва не та, что полгода назад. Что- то изменилось за эти полгода на родине.
На первый взгляд, казалось, произошли перемены к лучшему. Исчезли продовольственные карточки, всех возмущавшие Торгсины. Москва строилась, перестраивалась, украшалась, ее улицы расширялись, мостовые заливались асфальтом. Нельзя было не восхищаться мраморной роскошью метро с его движущимися чудо-лестницами. В Москве в это лето стояла тропическая жара, и приятно было спуститься в богато украшенные мозаикой, ярко освещенные подземные залы с их чистым прохладным воздухом. Гуляя по городу, Раскольников любовался широкой, залитой асфальтом, улицей от Лубянской до Варваринской площади, выигравшей после снесения части стены Китай-города. И в то же время жалел о снесенных в лихорадке реконструкции Сухаревой башне, Симоновом монастыре с его мощной крепостной стеной, грандиозном храме Христа Спасителя, строившемся на народные деньги.
Поселили Раскольниковых в только что открытой гостинице "Москва", рядом с Кремлем. Газеты писали, что по роскоши и комфорту с "Москвой" не сравнится ни одна гостиница в мире. Вестибюль, лестницы, широкие коридоры действительно поражали отделкой мрамором, малахитом, яшмой, агатом. А в номерах - со стен, с потолка белой пудрой сыпалась плохого качества краска, ящики громоздких, безобразных комодов и столов не выдвигались или не задвигались, дверь в ванную не закрывалась, так как слишком большая ванна занимала часть порога. У персонала не допросишься чашки чая.
Поражали перемены в настроении москвичей. Встречаясь со старыми своими товарищами, партийцами, литераторами, военными, Раскольников замечал в них необычную сдержанность, люди неохотно поддерживали разговор, чуть речь заходила о политике. Во всех чувствовалась напряженность.
По Москве ходили зловещие слухи. Говорили об опале Сокольникова, человека, в начале 20-х годов стаби лизировавшего советский рубль. Бывший полпред в Лондоне и заместитель Литвинова, он в последнее время занимал должность заместителя наркома лесной промышленности. И вдруг его понижают в должности и отправляют уполномоченным этого наркомата в какую-то отдаленную область, Кировскую или Свердловскую. Говорили о разгроме руководства Госбанка, снятии с должности директора банка Марьясина и аресте его заместителя Аркоса. Пронеслась весть о закрытии "Общества старых большевиков", будто бы за то, что на заседаниях общества высказывались недопустимо вольные мнения.
Неприятные новости коснулись и Наркоминдела. Неожиданно был арестован многолетний шеф протокола Флоринский, один из немногих чиновников царского министерства иностранных дел, идеальный начальник протокольной части. По слухам, ему предъявили совсем уж фантастическое обвинение: в мужеложестве с членами германского посольства в Москве.
2
В один из первых дней в Москве Раскольников, созвонившись с Крестинским, замещавшим Литвинова в его отсутствие, явился в приемную Крестинского на втором этаже несуразного здания наркомата на углу Кузнецкого моста и Лубянки. Его попросили подождать здесь. Было душно, он подошел к окну, потрогал портьеру - с нее вдруг посыпалась моль.
- Федор Федорович, пожалуйте, - бодро выбежал из кабинета Крестинский, сунул руку для пожатия и заспешил назад в кабинет, к своему креслу с высокой готической спинкой.
"Однако у вас в Наркоминделе развелось много вредителей", - вздумал было пошутить Раскольников. Но тут же отбросил эту мысль. Крестинский не терпел, когда при нем упоминали о вредителях, оппозиционерах, троцкистах. Напуганный раз и навсегда репрессиями 20-х годов против троцкистов, он тогда еще открыто отрекся от оппозиции, и любое напоминание о том времени заставляло его трепетать. Встретив случайно на улице бывшего троцкиста, он панически перебегал на другой тротуар.
- Ну-с, рассказывайте, что у вас в Болгарии, - потирая руки, заговорил он, утопая в своем огромном кресле. Схватил со стола какую-то бумажку, быстро пробежал ее, поднеся вплотную к пенсне. Оставив чтение, откинулся на спинку кресла. - Я вас слушаю.
Но слушал он плохо, все время отлетая в мыслях куда-то. Едва Раскольников кончил свой доклад, энергично заговорил:
- Мы хотим назначить вас полпредом в Испанию. Но у вас есть очень сильный конкурент - Розенберг. Он тяготится бездельем в Лиге Наций и жаждет активной работы. Конечно, вы обладаете более широкими интересами. Вы интересуетесь не только политикой, но и литературой, искусством. А у Розенберга единственная страсть - политика. Но зато в политике он отличный оперативный работник. Максим Максимович считает, что вы не оперативный работник. Кроме того, к вам плохо относятся "соседи". Еще со времен Афганистана они имеют против вас зуб. Впрочем, вопрос об Испании окончательно не решен. Вот вернется из отпуска Максим Максимович, он и решит вопрос. Вы когда возвращаетесь в Болгарию?
- Я хотел бы провести часть отпуска в Италии. Не возражаете, Николай Николаевич?
- Не возражаю! На каком курорте собираетесь его провести?
- Буду, как всегда, путешествовать, а более продолжительно остановлюсь в Лидо, рядом с Венецией.
- Был я однажды на вашем Лидо. Не понравилось. Что еще?
- Прошу разрешения пробыть в отпуске до октября. Вот медицинское свидетельство кремлевской амбулатории, - протянул Раскольников справки.
Крестинский и не взглянул на них.
- Тогда мы должны дать такой же отпуск Якубовичу, - сказал он. - Его здоровье еще хуже вашего. Я согласен смотреть сквозь пальцы, если вы пробудете в отпуске два месяца. Но к 15 сентября вы должны вернуться в Софию. Иначе я устрою скандал, - засмеялся Крестинский, поднимаясь с кресла.
Вежливо проводил Раскольникова до двери, крепко пожал руку.
3
Приехали из Ленинграда повидаться мать Раскольникова и брат с женой, остановились у родных Музы, на Яузском бульваре. Несколько дней провели все вместе. Но и в отношениях с родными чувствовалось напряжение: брат, его жена, родные Музы, все они как бы что-то не договаривали, сами того не замечая. Напугал, озадачил брат. Когда Федор спросил его, что с ним, все ли у него в порядке, Александр вдруг зарыдал и кинулся ему на грудь. Долго не мог успокоиться. Но так и не объяснил, что же его мучило, уверял, что все в порядке, отводя глаза.
Последние два дня перед отъездом из Москвы были сплошным кошмаром.
Раскольникову нужно было зайти за ориентировкой к Слуцкому, заведующему иностранным отделом Наркомвнудела. В одном из широких коридоров здания НКВД он обогнал члена Верховного суда СССР и одного из руководителей только что разогнанного "Общества старых большевиков" Александра Владимировича Галкина. Старик шел нетвердой походкой, опираясь на палку. Широкоплечий чекист в военной форме поддерживал его под локоть. Раскольников хорошо знал Галкина, часто обедал с ним в совнаркомовской столовой, где тот был председателем столовой комиссии. Решив, что Галкин пришел в НКВД по делам Верховного суда, Раскольников поздоровался с ним на ходу:
- Здравствуйте, Александр Владимирович! Как поживаете?
Галкин с усилием поднял седую голову, ответил едва слышно:
- Я арестован, Федор Федорович…
- Не разговаривать с арестованным! - выкатил на Раскольникова бешеные глаза чекист.
Раскольников ускорил шаг, свернул в другой коридор. Он не сразу вошел к Слуцкому. Будто ударили палкой по голове. За что арестовали Галкина? Безобидный старик как огня боялся всякой оппозиции, всегда поддерживал генеральную линию партии. Был исполнительным чиновником, как член Верховного суда выносил приговоры, нужные Политбюро, часто сам заранее их составлял. Неужели его арест - следствие разгрома "Общества старых большевиков"?
В тот же день, вечером, он сам оказался под арестом. К счастью, недолгим.
Собираясь утром отвезти свой архив, большой желтый сундук, набитый бумагами, в Литературный музей, передать туда на хранение - директор музея Бонч-Бруевич давно уговаривал его сделать это, - он в доме родных Музы, где стоял сундук, разбирал его содержимое. В доме было печное отопление, и он сжигал в печи ненужные бумаги, не имевшие ценности, вроде старых пропусков в Кремль, пригласительных билетов, гостиничных счетов. Неожиданно в комнату, не постучав, вбежал рослый парень и бесцеремонно оттолкнул его от печки.
- Что жжете, гражданин? - грозно спросил он.
- А вам какое дело? Кто вы такой?
- Я из уголовного розыска. Что у вас в руках? Дайте-ка сюда, выхватил из рук Раскольникова старый пропуск, который Раскольников не успел бросить в огонь. - Как ваша фамилия?
Раскольников назвал себя.
- Где вы работаете?
Раскольников сказал, что он состоит полпредом в Болгарии, показал дипломатический паспорт. Объяснил, что он жег, почему.
- Странно, - с удивлением сказал парень. - Нам в угрозыск позвонили из очень авторитетного учреждения…
- Из НКВД?
Агент кивнул.
- Кто-то им донес, что неизвестный гражданин сжигает какие-то бумаги. Приказали проверить, в чем дело. Вы, гражданин, посидите здесь вот с этим малым, - вызвал он из коридора бородатого мужика в короткой тужурке и сапогах, соседского дворника. - А я пойду по телефону позвоню.
Вскоре он вернулся, покровительственно сказал Раскольникову:
- Можете быть свободны!
4
В день отъезда в их номере постоянно толпился народ, приходили родные, знакомые, друзья. Разговоры начинались с последних вестей из Испании, там шла гражданская война. Прощались ненадолго, до конца декабря. Все приглашали Раскольниковых встречать вместе новый, 1937 год.
Когда уже пришла машина, чтобы отвезти их на вокзал, появился Борис Пильняк. На нем лица не было. Губы тряс лись, в глазах застыл ужас.
- Что с вами? - ахнул Раскольников.
- Меня вызывали… - шепнул он.
- Кто?
Лицо Пильняка сморщилось в болезненную гримасу. Видно было, что его раздирали сомнения, сказать или не сказать. Он молчал, напряженно смотрел куда-то в сторону.
И тут их развели. Пора была уходить.
Еще раз, перед самым выходом из номера, поймал на себе Раскольников тоскующий взгляд Пильняка. Но некогда было разговаривать. Ободряюще кивнул ему напоследок и вышел.
Как в дурном сне происходил этот отъезд из Москвы. Уезжали, полные смутных и тревожных предчувствий. В купе, под мягкий перестук колес, при синем свете ночника, тихо разговаривали, припоминая все происшествия пролетевших трех московских недель. О чем хотел и не мог сказать Пильняк, что его так напугало, кто его вызывал - НКВД? Но зачем он Наркомвнуделу? И зачем Наркомвнуделу старый большевик Галкин? Зачем Наркомвнуделу такая плотная слежка за населением, когда агенты проникают даже в такие маленькие коммунальные ячейки, населенные в основном рабочими, каков дом родных Музы? Что произошло с братом Александром, о чем он не мог сказать? За что в действительности пострадал Флоринский? А Сокольников? Марьясин и Аркос?.. Вопросы, на которые не было ответа.
5
В Венеции в небольшом кафе, около полудня, просматривая за кофе итальянские и французские газеты, Раскольников наткнулся во французской газете на статью о начавшемся в Москве процессе Зиновьева, Каменева и еще четырнадцати видных большевиков. Они обвинялись в убийстве Кирова, подготовке убийства Сталина и других преступлениях. Все подсудимые признавали свою вину.
Раскольников передал газету Музе. Купил еще несколько газет, на других языках, но и в них сообщались те же сведения. Подождав, пока Муза кончила чтение, сказал ей:
- Муза, ни единому слову обвинения я не верю. Все это наглая ложь, нужная Сталину для его личных целей. Я никогда не поверю, что подсудимые совершили то, в чем их обвиняют и в чем они сознаются. Но почему они сознаются?
Теперь каждый день начинали с чтения газет. Бредом казалось все, что говорилось на процессе. Решили съездить в Рим, чтобы там в полпредстве узнать что-нибудь более точно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52