Когда первый, сероватый свет зарождающегося дня высветил продолговатое пятно окна в его спальне, он внезапно сел в постели, будто разбуженный чьим-то зовом. Но прежде чем глаза его различили предметы в сером свете утра, он уже понял, что пробил час, когда армия Превоста должна оказаться меж двух огней, сложить оружие и капитулировать. Если только…
Безо всяких если! Мгновенный укол страха был последним отголоском вчерашнего безумия. Страхи оказались пустыми — слава Богу, он выяснил это, перед тем, как провалился в сон.
Наступает час победы — час, который, хочется верить, принесет избавление всей стране.
Стояла непривычная тишина. Но теперь в любую минуту ее могут разорвать пушечные залпы, если Превост не пожелает сдаться без единого выстрела.
Лэтимер опустил ноги на пол, обнаружив, что, пока он спал, кто-то стащил с него сапоги, снял перевязь со шпагой и расстегнул на нем одежду.
— Ты проснулся, Гарри?
Это был голос Миртль, который он так любил и так ненавидел. Она бодрствовала возле него и сейчас поднялась — едва различимая во мраке тень.
— Рассвет, — ответил он и окончательно проснулся. — Час, которого мы ждали. Мое место в строю — я должен увидеть конец затравленной лисицы. Мои сапоги! Где мои сапоги?
Он нашарил их впотьмах и успел уже натянуть, когда Миртль зажгла свечу. Лэтимер встал, пристегнул шпагу и поискал глазами шляпу. Заметил ее на стуле и схватил.
Миртль что-то спросила, и он еле сообразил, о чем она спрашивает. А-а, думает ли он по-прежнему, что все окончится хорошо, как он вчера обещал? Гарри машинально пробурчал что-то и вышел из спальни.
— Гарри! — окликнула она. Он оглянулся. По ее печальному лицу скользили мягкие тени, глаза покраснели от слез. Даже теперь ее красота не оставила его равнодушным, и его сердце дрогнуло от жалости — и к ней, и к самому себе. — Когда ты вернешься, я хотела бы… Я не смогла, не осмелилась сказать раньше. — Миртль запнулась, а он не отвечал, только стоял в полумраке, и она не могла видеть выражения его лица и глаз. — Ты вправе думать обо мне плохо, Гарри. Я глупая и трусливая. Но не более того. Пожалуйста, верь мне. Когда ты вернешься, я расскажу тебе все, абсолютно все!
— Эх! — выдохнул Лэтимер. Что она могла сказать такого, о чем бы он еще не знал? Только то, что она все сказала отцу? Допрос сэра Эндрю скоро выявит меру ее искренности или предательства. Но это не сейчас, это позже… — Вот и прекрасно, — буркнул он и удалился.
Холл внизу освещался тусклым пламенем свечи; на стуле дремал дежурный ординарец. За дежурного офицера сегодня оставался прапорщик Шабрик, который, пока майор ждал, когда ему оседлают и приведут лошадь, сообщил, что генерал всю ночь провел на оборонительных линиях и до сих пор не вернулся.
— На рассвете ожидаем британской атаки, — прибавил он.
— Знаю, знаю, — сказал Гарри и рассмеялся; офицеру это показалось странным.
Светало быстро, и когда Лэтимер вышел в прохладу сада, предметы уже стали хорошо различимы и начинали проступать цвета. Неяркие полосы киновари окрасили на востоке небо и море.
Лэтимер сел на коня и выехал на улицу, где увидел столько пешеходов и экипажей, сколько обычно бывало здесь только в полдень. И так продолжалось всю беспокойную ночь. Состояние неизвестности выгнало встревоженных горожан из домов, и они неприкаянно слонялись по улицам до укреплений и обратно, нетерпеливо обмениваясь новостями о происходящем и предположениями о том, чего можно вскоре ожидать.
Лэтимер поскакал вверх по Брод-стрит, мимо церкви святого Михаила и Стэйт Хауса, затем направо по Кинг-стрит. Поравнявшись с Мурз-стрит, он услыхал громкие возгласы со стороны плотной массы народа, скопившегося у городских ворот. Толпа вдруг рассыпалась, и люди, возбужденно жестикулируя и перекликаясь, торопливо двинулись с радостными лицами навстречу Лэтимеру.
Молодые и старые, военные и штатские, смеясь на бегу, они обтекали всадника с двух сторон. По всей улице распахивались окна и отворялись двери, выпуская наспех одетых мужчин и женщин, которые забрасывали встречных тревожными вопросами о причине этого внезапного безумия.
Лэтимер остановил знакомого колесного мастера и спросил его, что случилось.
— Где вы были, майор?! — завопил парень. — Британцы уходят! Уходят! Отступают в полном составе! Как сумасшедшие бегут за Эшли, будто за ними черти гонятся. Чарлстон избавился от них! Чарлстон свободен! Свободен! — Он вопил во всю мочь, чтобы его слышали все, кто мог услышать, и, не дожидаясь новых вопросов, помчался вдогонку за другими вестниками победы.
Лэтимер, испытывая смесь страха и надежды, пустил коня бешеным галопом. Народ шарахался от него врассыпную. Не успел Гарри достичь ворот, как уши его заложило от мощного рева, вырвавшегося одновременно из тысяч солдатских глоток. Крики «ура!» волнами прокатывались вдоль траншей, а Лэтимер уже влез на бастион и присоединился к офицерам, сгрудившимся около пушек, чтобы собственными глазами удостовериться в отступлении неприятеля.
В этот миг первые солнечные лучи осветили угрюмый ландшафт. Они упали на красные мундиры и отразились от оружия и кожаной амуниции солдат, спешно переправляющихся через Эшли. На ближнем берегу у парома осталось всего несколько колонн арьергарда, только еще вчера бывшего авангардом.
Сердце Лэтимера упало. Могло быть лишь одно объяснение этому внезапному бегству. Британцы были предупреждены и в последнюю минуту избежали западни. Они были предупреждены! Предупреждены! — это слово гонгом гудело в его воспаленном мозгу. Обострившимся вдруг умом Лэтимер осознал, что вчера из-за своей сонливости упустил важную мелочь. Он видел то, что хотел увидеть. А ведь у сэра Эндрю перед арестом было не десять минут! Гарри не принял в расчет те полчаса, в течение которых с ним была Миртль!
Оглушительное «ура!» продолжало звенеть в ущах — «ура!», которое кричали люди, видевшие в отходе британцев только избавление от опасности и не знавшие всей его подоплеки. Лэтимер спустился с бастиона. Несколько человек пытались с ним заговорить, но он никому не ответил.
Сев на коня, он пришпорил его что было силы. Пронзенное болью бедное животное рванулось с места в карьер. Лэтимер не замечал безумной скачки; мысли в голове мелькали быстрее, чем улицы, дома и деревья. Ему оставалось одно, и сделать это он должен из милосердия и справедливости — сделать как можно быстрее, опередив тех, кто придет его арестовывать. А арестуют его непременно. Он помнил грозное предостережение Ратледжа во время вчерашнего разговора с ним и Молтри.
Влетев на взмыленном коне в садовую калитку, он увидел Тома Айзарда, прискакавшего за минуту до него с радостными вестями. Том, весь красный, бросился ему наперерез с идиотски-счастливым лицом, вереща что-то о благодарении Господу за спасение города.
Лэтимер соскочил с коня, оттолкнул Тома и вбежал в дом. Опешив от его поступка и злобного оскала, Том после минутного замешательства помчался за ним.
— Где хозяйка? — грубо рявкнул Лэтимер на Джулиуса, стоявшего в холле в толпе слуг. Услышав ответ, он бросился, перепрыгивая через ступени, вверх по лестнице.
Когда он ворвался в комнату Миртль, она стояла у открытого окна. Звуки знакомых шагов секундой раньше предупредили ее о приходе Гарри; Миртль повернулась — и ужаснулась: лютая ярость превратила лицо Гарри в кошмарную маску.
Она застыла как вкопанная, прижав руки к груди, тоненькая и хрупкая, и кожа ее слилась с цветом серого утреннего платья.
— Предательница! — проревел он. — Ты — нежное, белое, смазливое и вероломное чудовище. Я вчера доверил тебе секрет — то была проверка. Ты столько лгала и предавала, а я-то, дурак, еще сомневался, мне все было мало. О, теперь я измерил глубину твоей измены! Ты нас погубила. Ты спасла своих британских дружков, дружков своего папаши и своего любовника! А меня обрекла на бесчестье и расстрел! — Гарри выхватил из-за пазухи пистолет. — Но ты не учла, что если останешься в живых, то разделишь мою судьбу, ибо ясно, что я-то выдать тайну мог только через тебя. Я пришел избавить тебя от этой участи. Из милосердия.
Миртль стояла ни жива, ни мертва, на лбу ее вдруг резко выступили вены, зрачки расширились, завороженно следя за медленно поднимающимся пистолетом, как вдруг из-за стены донесся тоненький радостный крик:
— Папа Гарри! Папа Гарри!
Гарри закрыл глаза; рыдание сорвалось с его губ.
— О, Господи! Эндрю! — Он бессильно опустил пистолет. — Что с ним будет?
И тут же крепкая рука вцепилась сзади в его плечо, а другая сомкнулась на запястье. Кто-то отвел, а затем и вырвал оружие. Лэтимер в немой ярости развернулся и оказался лицом к лицу с Томом Айзардом.
Они долго и пристально, в полном безмолвии смотрели друг на друга. Ситуация была одной из тех, к которой слов не подберешь. За ними, уткнув лицо в ладони, стояла Миртль, и звуки ее рыданий сливались с радостными визгами сына в соседней комнате и ликующими криками горожан, разгуливающих вдоль Брод-стрит. Потом внизу, непосредственно под ними, раздались другие звуки: быстрые шаги, сопровождаемые звоном шпор и клацаньем шпаг, и голос — громкий голос генерала Молтри, отдающего приказ.
— Боже мой! Ты не представляешь, Том, что ты наделал! — с горьким упреком воскликнул Гарри.
— Я знаю, что спас тебя, — мрачно буркнул Том. — Ты, безусловно, не в своем уме.
— Да? Тогда спроси ее. Спроси Миртль, есть ли у нее повод для благодарности.
— Что такое? — сипло переспросил Том с округлившимися глазами.
В дверях появился Шабрик, отсалютовал и вытянулся по стойке «смирно».
— Сэр, генерал приветствует вас и приглашает немедленно к себе.
Лэтимер обреченно склонил голову, и Шабрик удалился. Мгновение Гарри стоял, вглядываясь в жену, рыдания которой внезапно стихли, а душа сжалась от нового страха. Затем Гарри грустно улыбнулся другу.
— Позаботься о ней, Том, — скзал он и начал спускаться вниз по лестнице. Его преследовал голос сына, который нетерпеливо звал его по имени.
Глава XVI. Допрос
Шабрик ждал у двери библиотеки и распахнул ее перед майором.
Лэтимер ступил в комнату и увидел там четырех человек: Молтри, Гедсдена, полковника Джона Лоренса и губернатора Ратледжа. Лица всех четверых были необыкновенно мрачными. Трое военных были его старыми друзьями, людьми, которые его уважали и ценили; двое из них дружили еще с отцом Лэтимера. Характер и темперамент Ратледжа всегда дисгармонировал с характером и темпераментом Гарри; между ними никогда не исчезала какая-то не поддающаяся определению враждебность. И все же, несмотря на это, каждый из них питал по отношению к другому сдержанное уважение, и до последнего момента они не могли упрекнуть друг друга ни в одном бесчестном поступке.
Лэтимер сразу понял: эти четверо собрались здесь, чтобы судить. Они подвергнут его краткому, в большей или меньшей степени неофициальному допросу, и если Лэтимер не сможет сейчас убедить их в своей невиновности — ведь ясно, что случившееся они вменяют в вину именно ему, — то этот допрос станет прелюдией к трибуналу, перед которым он вскоре предстанет.
Ратледж, как и следовало ожидать, начал первым. Лэтимер прекрасно представлял себе ярость, клокотавшую в душе губернатора после провала взлелеянного им плана, при мысли об упущенной в результате чьей-то измены возможности. Подобной возможности им, вероятно, больше не представится. Тем не менее, Гарри никогда не видел Ратледжа внешне более холодным, сдержанным и учтиво-официальным, чем сейчас.
— Майор Лэтимер, — проскрипел Ратледж, — вчера, когда я был вынужден, восставая против здравого смысла, поделиться с вами планом кампании, выработанном мною совместно с генералом Линкольном, я предупреждал, что с вами или генералом Молтри — единственными посвященными в тайну — обойдутся очень сурово, если она будет преждевременно разглашена. Случилось то, чего я боялся. Британцы вовремя избежали западни, и наша несчастная страна еще на месяцы, если не на годы, обречена вести войну со всеми ее бедствиями, ужасами и неопределенностью. Предостережение могло исходить либо от вас, либо от генерала Молтри.
— Однако не исключено, что разведчики генерала Превоста сами обнаружили приближение генерала Линкольна? — полуутвердительно спросил Лэтимер, и спокойствие собственного голоса придало ему уверенности. Он шел сюда, как на заклание, преодолевая животный страх. Но теперь, когда он был поставлен перед необходимостью защищаться, страх отпустил его, Гарри вновь обрел самообладание, и мозг его заработал быстро и четко.
— Не исключено, — согласился Ратледж, — но в данных обстоятельствах маловероятно. Более того, мы твердо знаем, что этого не произошло. Британцы держали у себя десятка два наших пленных, которых бросили в неразберихе отступления. Я говорил с этими людьми, и они положительно меня уверяли, что британский лагерь был разбужен в час ночи, после прибытия к генералу Превосту вестового с донесением о готовящемся нападении. Все это открыто обсуждалось в лагере, и пленным удалось подслушать вражеские разговоры. Немедленно вслед за прибытием гонца британцы начали быстро сворачивать лагерь.
Раздался стук в дверь, и появился Шабрик.
— Сэр, миссис Лэтимер настойчиво просит разрешения поговорить с вашей светлостью.
— Попросите миссис Лэтимер потерпеть и не уходить. Она вскоре может нам понадобиться.
Шабрик ушел, а Лэтимер шепотом вознес благодарность небесам. Его целью — единственной целью — было теперь любой ценой уберечь Миртль, спасти ее — ради сына. Его сердце наполнилось бесконечной жалостью. Лэтимер думал, что сам он уже стоит на пороге вечности. Он слабо верил, что все это может закончиться чем-нибудь иным, кроме повязки на глазах и расстрельной команды, и преходящие ценности бренного мира стали несоизмеримы с этой вечностью. Приблизившись к краю могилы, он вдруг прозрел душой и обрел острое всеобъемлющее видение и всепонимание, ведущее к всепрощению. Он больше не думал о Миртль как об изменнице, лицемерке и неверной жене, предавшей одновременно и мужа, и его дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48