Торнборо фыркнул.
— Черт побери, Мендвилл! Это что еще за странный допрос?
— Этот Лэтимер — опасный бунтовщик, дерзкий смутьян и шпион. Вот я и спрашиваю вас, с какой целью он прибыл на корабль?
— Шпионам тут нечего делать, — рассмеялся Торнборо. — В этом я смело могу вас заверить. У нас им не выведать ничего стоящего.
— Вы забыли, что на борту Кекленд? — спросил Мендвилл.
— Об этом знает весь Чарлстон. Что нового, по-вашему, дала бы Лэтимеру слежка за Кеклендом?
— Не исключено, что ему хотелось убедиться, здесь ли он. Однако если вы сообщите мне, чем Лэтимер объяснил свой визит, я, возможно, смогу догадаться о его подлинной причине.
Но Торнборо получил от леди Кемпбелл точные инструкции, и ничто из сказанного Мендвиллом не могло служить веским основанием для отступления от них.
— Мендвилл, мне кажется, вы охотитесь за кобыльим гнездом. Мистер Лэтимер прибыл вместе с леди Уильям Кемпбелл и еще тремя гостями на экскурсию по британскому военному судну. Нелепо предполагать, что он хотел обнаружить здесь нечто, дающее преимущество его партии перед нашей.
— Зато вы, Торнборо, можете неожиданно для себя обнаружить, что слишком многое принимаете на веру, — изрек Мендвилл. Он встал и, расхаживая по каюте, поведал морскому офицеру, как Лэтимер не далее, чем позавчера, пришел к губернатору переодетым и выудил из него все, что было можно. — Если бы я потом не вывел его на чистую воду и не выяснил, какие сведения он у нас выведал, мы до сих пор ни о чем бы не подозревали.
Говоря это, он небрежно взял со стола книгу, удивившись, что это молитвенник. Из него выглядывала вышитая шелковая закладка, и книга сама собою раскрылась в руках Мендвилла на венчальной службе. Он продолжал лениво листать страницы, мельком прочел имя владельца на форзаце — Роберт Фэвершэм. Странное место для такой вещи на столе у капитана, подумал он. Отложив молитвенник и, решив, что от Торнборо ему и в самом деле ничего не разузнать
— кроме факта, в котором он уже удостоверился, а именно, что Лэтимер действительно посещал корабль одновременно с Миртль — Мендвилл собрался восвояси.
Наставляя напоследок Торнборо быть разборчивее в людях и не допускать на свой корабль кого попало, конюший спустился в лодку и приказал грести к форту. Но в дюжине кабельтовых от «Тамар» неожиданно передумал.
— Стоп! — резко скомандовал он. — Поворачивайте назад, в Чарлстон.
Гребцы невозмутимо повиновались, и ялик, неуклюже развернувшись, поплыл навстречу отливу, уже начавшему ослабевать.
Город раскинулся перед Мендвиллом, пронизанный солнечным светом, ослепительно белый. Казалось, он плывет по морю и чем-то напоминает Венецию. Над портом нависала классическая громада таможни с ионическими колоннами и внушительным антаблементом. Среди красных крыш возвышались шпили соборов святого Филиппа и святого Михаила; шпиль последнего был таким высоким, что служил ориентиром для кораблей.
Капитан Мендвилл, однако, не видел перед собой ничего, кроме маленькой женской руки в белой перчатке и золотого ободка, просвечивающего сквозь тонкий шелк. Каким-то таинственным образом Миртль помирилась с Лэтимером — это ясно по их совместной экскурсии на «Тамар»; но возвращенное кольцо свидетельствовало уже не просто о примирении, а о том, что возобновилась их помолвка.
Этой причины Мендвиллу было достаточно, чтобы отказаться от поездки в Форт-Джонсон для отмены предприятия Сайкса. Как бы ни наказал его потом губернатор, Мендвилл должен позволить Сайксу осуществить их замысел. Сейчас для него нет ничего важнее, чем избавиться, в конце концов, от Гарри Лэтимера, иначе конец всем надеждам.
Капитан мерно покачивался в такт взмахам весел и складывал в уме мозаику улик. Досаждала, но упрямо не вписывалась в общую картину связь между кольцом на пальце Миртль и молитвенником в каюте капитана Торнборо. Эта связь вместе с экскурсией на шлюп навевала самые мрачные подозрения — настолько мрачные, что мозг Мендвилла отказывался о них думать. Капитан отмахивался от них, как от бредовых фантазий, но мысль о кольце и книге преследовала Мендвилла, пока он не сошел на чарлстонскую пристань. Наконец он бросил свои попытки разгадать загадку. «Какая разница? — подумал он. — Сегодня ночью Сайкс сделает свое дело, и все это станет чепухой. Одним ударом я избавлю державу от опасного врага и себя от соперника. А сам тем временем буду танцевать менуэты».
Глава XVI. Капеллан
Бал в Стэйт Хаусе, который Майлс Брютон давал в честь новоиспеченного губернатора Южной Каролины, проходил вполне в духе парадоксальной ситуации, сложившейся в Чарлстоне в те июльские дни. И если над яркими декорациями незримо витал демон трагедии, то и бес комедии носился рядом с ним, нахально скаля зубы.
Тлеющие страсти и жгучая ненависть, порожденные нетерпимостью и извечным людским нежеланием понять друг друга, готовые выплеснуться через край и затопить землю кровью, сейчас затаились на время под любезно-учтивыми гримасами, ожидая своего часа.
Что говорить, если само место, выбранное для празднества, было очагом конфликта. Здесь, в залах второго этажа, две враждующие партии вели словесные баталии; здесь, в одной из комнат, Общественая ассамблея провозгласила себя Провинциальным конгрессом и вырабатывала контрмеры в ответ на деспотизм и угнетение колоний метрополией; и здесь же, в другом зале, собирались губернатор со своим Советом, чтобы решить, как лучше заарканить заатлантического бизона, нагулявшего тучность под родительской опекой Британской империи и проявившего вдруг нежданную строптивость.
Но сегодня эти залы будут потревожены только баталиями за зеленым сукном карточных столов, выставленных для тех, кто не танцует; один из залов превратился в пиршественный: в нем из конца в конец протянулся вдоль стены буфет, уставленный индейками, пирожками с дичью, черепаховым студнем, гигантскими конфетами, в приготовлении которых кондитеру, должно быть, ассистировал скульптор, и другими яствами и деликатесами. Отряд шоколаднолицых слуг выстроился наготове, сверкая белыми зубами и уже предвкушая поживу остатками пира. Их собрали со всего города, чтобы прислуживать равно и лоялистам, и бунтовщикам, которые сегодня будут состязаться лишь в питье пунша, поглощении перепелов да острословии — с такой же, впрочем, бескомпромиссностью, с какой завтра или послезавтра они, возможно, будут обмениваться ударами шпаг.
Позднее, вечером, капитан Мендвилл своим метким замечанием в очередной раз заслужил право увековечения в дневниках ее светлости: «Вот преимущество благородного воспитания: когда выдается свободная минута и люди не вгрызаются друг другу в глотки, так хорошо расслабиться и отдохнуть в кругу себе подобных джентльменов».
Огромный зал на первом этаже был убран цветами и разноцветными флажками, в зеркалах отражались люстры с несчетным количеством свечей. Один конец галереи отвели музыкантам, в другом воздвигли невысокий помост, накрыли его ковром и расставили золоченые стулья для губернатора и его свиты.
По вощеному, до блеска натертому паркету перемещались толпы гостей, наряженных так же модно и роскошно, как одеваются на любое такого рода сборище в Старом Свете; так же изысканно и томно раздавали они во все стороны поклоны с реверансами, плавно помахивали веерами и покачивали страусовыми перьями, так же были напудрены парики, блестели монокли и сверкали драгоценности.
Эта сцена немало изумила бы напыщенных джентльменов из Вестминстера, снисходительно издающих законы для колонистов — по их понятиям, в лучшем случае, грубых фермеров, а в худшем — дикарей.
Странная, невеселая ирония ощущалась во всем. На бал прибыл здоровяк Молтри в голубом мундире с алой окантовкой. Еще около дюжины гостей вместе с ним представляли южно-каролинскую милицию. Молтри непринужденно рассказывал что-то капитану Торнборо и группе офицеров в сине-белых кителях королевского военно-морского флота, сошедших на берег для участия в торжестве. С ними рядом стоял веселый и разговорчивый молодой республиканец Томас Линч. Джон Ратледж, импозантный и, как всегда, бесстрастный, в тщательно завитом парике и костюме из фиолетовой тафты, с золотыми петлицами, завязал беседу с затянутым в щегольской алый мундир капитаном Дэйвнентом. Капитан был вторым по старшинству после майора Сайкса в Форт-Джонсоне. Сам майор отсутствовал по неизвестной Дэйвненту причине. Признанная красавица и героиня тостов чарлстонских повес, горячая лоялистка мисс Полли Раупелл весело спорила с таким же веселым и блестящим республиканцем Уильямом Генри Драйтоном; другой отъявленный бунтовщик, капитан Макдоналд в сине-красной униформе был явно увлечен двумя дочерьми Кунингхэма, самого известного из сельских тори; юный Флетчелл в серебристо-розовом наряде — он принадлежал к другому клану ревностных тори — заливался соловьем, желая привлечь внимание хорошенькой республиканки мисс Миддлтон, а худой, меднолицый Джон Стюарт, королевский советник по делам индейцев, сам похожий на индейца, почтительно внимал неувядаемой миссис Генри Лоренс.
С портрета работы сэра Джошуа Рейнолдса, вывешенного по этому случаю над возвышением для наместника его величества, на собравшихся взирал Георг III собственной персоной. Если бы природа не одарила его выпученными лягушачьими глазами, они наверняка выпучились бы у него при взгляде на дружелюбную толкотню предающихся увеселениям мятежников и лоялистов.
Глаза короля Георга на портрете не могли, однако, выражать каких-либо эмоций, а вот глаза сэра Эндрю Кэри выражали их весьма недвусмысленно. Кэри был сумрачен и держался подчеркнуто отстраненно. Вместе со старшим Флетчеллом они дышали свежим вечерним воздухом у одного из французских окон, открытых в сад.
Ортодоксу Кэри происходящее казалось непостижимым, а кое-что приводило его в настоящее бешенство. Чего стоил один только вид мундиров Провинциальной милиции — символа измены — на балу в честь наместника его величества! Не меньше бесило его и то, что офицеры Военно-Морского Флота Его Величества запросто болтают с гнусным мерзавцем Линчем, тогда как сэр Эндрю с превеликим удовольствием полюбовался бы на то, как его вздернут. А тут еще эти легкомысленные девицы, чьи мозги не в состоянии вместить ничего более серьезного, чем пудра, мушки да покрой французских платьев. Они хихикают с закоронелыми бунтовщиками и мелют всякий вздор — зрелище, на его взгляд, шокирующее и плачевное.
Он как раз говорил об этом Флетчеллу и клялся, что свою дочь он предпочел бы увидеть мертвой, нежели до такой степени потерявшей чувство стыда и собственного достоинства, когда, перекрывая гомон и смех, неожиданно грянул оркестр.
Мелодия «Боже, храни короля» возвестила о прибытии губернатора. С первыми звуками гимна в пестрой, беспорядочной толчее возникло направленное движение; гости образовали коридор, освобождая пространство у дверей и проход к возвышению. Сэр Эндрю заметил, но не дал ввести себя в заблуждение тем, что присутствующие офицеры-республиканцы выстроились с той же готовностью, что и все остальные, и, замерев, прослушали гимн от начала до конца.
На последней торжественной ноте в открытом дверном проеме появилась величественная фигура лорда Уильяма в атласном камзоле цвета слоновой кости, с сияющими на груди орденами. Лицо губернатора, обрамленное собственными напудренными волосами, выглядело по-юношески неунывающим. С ним рядом стояла ее светлость в ослепительном платье из белой с золотом парчи, в которую, заметим, обыкновенно облачаются исключительно особы королевских кровей.
По залу словно прошелестел ветерок, послышались шарканье ног и шуршание шелков, дамы в пышных кринолинах присели в реверансе, а мужчины низко склонились, отступив на шаг одной ногой и выставив вперед другую.
Навстречу их светлостям вышел Майлс Брютон вместе со своей хорошенькой женою, в девичестве Полли Айзард — сестрой ее светлости. И в этом снова проявила себя вездесущая ирония. Ибо хозяин бала в честь наместника короля Георга, друг лорда Уильяма и зять его супруги, Майлс Брютон был откровенным приверженцем колониальной партии и членом Провинциального конгресса.
Приветствие Брютона было кратким и изысканным. Он говорил «от имени собравшихся здесь верных и любящих подданных его величества», что вызвало презрительный смешок сэра Эндрю.
Лорд Уильям отвечал столь же лаконично и не менее изысканно. Он поблагодарил всех от себя и леди Уильям и, воспользовавшись случаем, с чувством заверил собравшихся, что Чарлстон может рассчитывать на него — лорд Уильям не пожалеет сил для счастья и процветания провинции, которой, волею судьбы и короны, он призван управлять.
После этого, приветливо кивая и улыбаясь на ходу, вице-королевская чета направилась к предназначенному для нее возвышению в сопровождении конюших его светлости, капитанов Таскера и Мендвилла, и фрейлин ее светлости, мисс Кэри и мисс Рэвенелл.
Оркестр заиграл прелюдию к менуэту, и джентльмены кинулись разыскивать своих дам. Лорд Уильям, как предписывал этикет, предложил руку свояченице и номинальной хозяйке бала, за ними ступали ее светлость с мистером Брютоном, а затем конюшие в парах с фрейлинами.
Пока они занимали исходные позиции на гладком, как зеркало, полу, капитан Мендвилл с нескрываемым восхищением любовался своей визави.
— Мне кажется, я никогда еще не видел вас столь прекрасной, — шепнул он. — Этот наряд вам очень к лицу!
Это действительно было так, и Миртль сама это знала. Поверх пышного светло-лилового платья она надела широкий пояс из парчи, расшитой цветами; плечи и грудь прикрывали старинные кружева; вокруг шеи сверкало драгоценное ожерелье ее покойной матери, а довершала ее туалет пунцовая роза, которую леди Кемпбелл в последний момент вставила в ее прическу.
— Это твой свадебный бал, моя дорогая, — напомнила Салли отчасти нежно, отчасти лукаво, — и ты обязана выглядеть лучше всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48