https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/
*
______________ * Сабина, не вполне владеющая английским, произносит слова republic, republican (республика, республиканец) как public, publican (бар, бармен).
- Бармен?
- Да, мисс. Вы слышали, как они кричали "Да здравствуют бары!" Все они бармены в этих Соединенных Штатах.
Дочь губернатора пришла в некоторое замешательство; она знала, что из себя представляют бармены. Она жила в Лондоне, где на каждой улице был по крайней мере один бар или таверна - в том числе и недалеко от ее знаменитого дома. Но чтобы существовала целая нация барменов?
- Все бармены! - воскликнула она в удивлении. - Ну и небылицы, Сабби, ты сочиняешь!
- Совсем нет, мисс Бланш. Сабби говорит вам правду. Правда, потому что в евангелии написано, что все жители Америки - бармены.
- Кто же тогда пьет все это?
- Что пьет?
- Ну, то, что они продают! Вино, пиво, джин? В Лондоне они ничего кроме этого не делают, эти владельцы баров.
- О! Теперь до меня дошло, мисс. Я вижу, что вы меня не совсем поняли, девочка. Я не хотела сказать, что все они продают спиртное. Совсем наоборот. Они рес-публиканцы, поскольку они не доверяют королям и королевам - даже в нашей славной Виктории. Они доверяют только простым людям, плохим и злым.
- Оставь, Сабби! Я знаю, что ты ошибаешься. Этот молодой человек не злой. По крайней мере, он не выглядит злым, и все они в него верят. Вы видели, как они его носили на руках, и, хотя это довольно смелый поступок, те девушки поцеловали бы его, если бы приблизились к этому человеку. Да и я тоже. Он выглядел таким гордым, таким красивым, таким замечательным! Он в десять раз лучше, чем принц, которого я видела в Лондоне. Вот он какой!
- Замолчите, девочка! Не дай Б-г, если ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев, и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала это мудрое предостережение. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, поскольку один человек в этот момент поднимался по ступенькам лестницы.
Это был тот, о котором они говорили.
Поднявшись на палубу недалеко от места, где сидела девочка, он устремил свой взгляд на залив.
Поскольку его лицо не было обращено к ней, Бланш имела возможность внимательно его рассмотреть без опасения быть обнаруженной.
И она делала это с истинным детским любопытством.
Он был не один. Его спутником был человек, которого она видела рядом с ним в экипаже.
Но она не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными серыми усами. Только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.
Она сидела, смотря на него с удивлением и вопросом в глазах, как голубка Зинаида на луч света, пробивающийся снаружи в щель темной пещеры. Сидела, осматривая своего героя с головы до пят, не обращая внимание на речи Сабины, полагавшей, что от него исходит обаяние змеи, с которым была знакома по Вест-Индии.
Это было всего лишь удивление, вошедшее в жизнь девочки - что-то новое и необычное - нечто большее, чем простая игрушка - и даже более яркое, чем детское воображение, вызванное рассказами Аладдина.
ГЛАВА XX
"ЭТИ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ГЛАЗА"
Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, оставляемый пароходом позади себя.
Эмпайр Сити, если смотреть на него со стороны океана, выглядел малопривлекательно и не представлял собой объект, достойный наблюдения. Также не представляют никакого интереса большой купол Св. Паула в Лондоне, Триумфальная Арка в Париже или даже Отель имени Св. Чарльза, когда вы огибаете Англию по морю, как считают жители Нового Орлеана. Если вы подплываете к Нью-Йорку, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины два-три острых шпиля, которые скорее предназначены скрасить архитектуру большой деревни, а также возвышающийся купол, который скорее всего является крышей цирка или просто миражом, воздушным замком. Привлекающий наибольшее внимание объект - любопытный круглый Замок с садом позади него; но лишь отдаленный взгляд не способен заметить его запущенное состояние, и, только приблизившись, можно увидеть такое, что заставит прекратить его рассмотрение.
Нужно однако отметить, что Нью-Йорк имеет замечательную возможность искупить свою запущенность, если взглянуть на побережье. Это все еще собственность городских властей, как я полагаю; и если бы это принадлежало Хаусману, вместо Хоффмана, мера города, Манхеттен вскоре представился бы заливу во всем своем великолепии, достойный прекрасного устья реки с тем же названием.
Завершим наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернемся к пароходу компании Камбрия, на скором ходу прокладывающему путь в океан.
Революционный лидер не думал ни о чем подобном, когда стоял на палубе и бросал свой прощальный взгляд на Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, и одна из них - правильно ли он поступил, приняв приглашение возглавить революционный поход в Европу?
Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее институты. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью; не как легально воюющий солдат, который ничем не рискует, если проиграет на поле битвы, - он сохранит свою жизнь и попадет в плен; но как революционер и мятежник, который, если будет побежден, не может надеяться на снисхождение, - его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.
В то время, однако, все было по-другому, мятежник и патриот означало одно и то же, пока первое не было опозорено крупным восстанием - первым в истории, жестоким и бесполезным, первым, которое по праву может называться бесславным.
А до этого таким званием можно было гордиться, это была священная обязанность; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел вперед без опасений, а назад - без большого сожаления.
Было бы неправдой утверждать, что он был совсем безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, никогда более не встретятся в рукопожатии!
И, кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных.
Правда, всплеск эмоций, охвативший его на палубе покидавшего Ньюпорт парохода некоторое время назад, уже поутих.
Неделя прошла с тех пор, неделя в бурных сценах вольного обращения со спиртными напитками в комнате, окруженной храбрыми флибустьерами, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера и дорогой немецкой родины.
Таким образом, эта бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, была на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Остров Исланд и проследовал через пролив Нарровс.
Но прежде чем Санди Хук скрылся из глаз, мысли об этой гордой девушке окончательно его покинули, причем раз и навсегда!
Эта решительная перемена нуждается в разъяснении.
Последний взгляд на землю, где осталась возлюбленная, не способен успокоить влюбленное сердце. Не это привело к такому резкому изменению состояния влюбленности.
Не мог быть такой причиной и разговор с Розенвельдом, стоявшем в стороне и излагавшем ему на ухо революционные идеи, которыми Граф был увлечен.
Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную, способную привести к такому результату.
"Un clavo saca otro clavo," - говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании крылатых выражений. "Клин клином вышибают". Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое лицо, еще более прекрасное.
Именно это и произошло с капитаном Майнардом.
Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное, и в тоже время такое необыкновенное, что почти механически изменил свое намерение и задержался на палубе.
Не прошло и десяти минут после этого, как он всей душой полюбил ребенка!
Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным.
Однако это было именно так, поскольку мы опираемся на подлинные факты.
Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремило взгляд на землю, которую они покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них не более, чем простое любопытство, - он также выразил это своим ответным взглядом, и мысли его были такими же.
Он увидел ребенка с великолепными золотыми волосами - это заставило его снова взглянуть на девочку. И уже повторный взгляд сказал ему: есть кто-то, рассматривающий его с чувством, далеким от простого любопытства.
Переместив свой взор с волос на ее глаза, он заметил в них необыкновенный вопросительный взгляд - как у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку, взгляд животного, покорного своему хозяину.
Если бы такой взгляд был мимолетным, Майнард мог бы его уловить, но не запомнить.
Однако это было не так. Ребенок продолжал глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого.
Все это продолжалось до тех пор, пока человек с благородным лицом, седыми волосами и облеченный отеческой заботой, не подошел к ней; он взял ее нежную ручку и увел с собой вниз.
Подойдя к лестнице, она еще раз оглянулась назад и бросила тот же самый удивительный взгляд; и затем снова, перед тем как ее прекрасное лицо с золотыми красивыми волосами скрылось, когда она спустилась вниз и исчезла за линией пола палубы.
- Что с тобой, Майнард? - спросил Граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. - Кажется, ты так глядел на эту молодую поросль, как будто она твоя собственная!
- Мой дорогой Граф! - отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. - Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.
- Какое желание?
- То, чтобы она принадлежала мне.
- То есть как?
- Как моя жена.
- Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не подобают революционному лидеру. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоего меча! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!
- Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое настоящее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, а только не более чем увлечением. Не теперь я чувствую иное - не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Тот ребенок вызвал во мне чувства, которые я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд совершил это. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, судьба - независимо от того, как ты хотел бы это назвать - но поскольку я жив, Розенвельд, у меня есть предчувствие - она все же будет моей женой!
- Если это так и если она - твоя судьба, - отвечал Розенвельд, - не думай, что я сделаю что-то, чтобы помешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он напоминает мне о классе, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка - единственный ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты - президентом! А теперь, дорогой капитан! Давай спустимся, и попросим стюарта достать наши прекрасные Гаваны из-под люков; ведь мы должны будем курить эти сорняки в течение долгого рейса!
Смена высокого чувства на прозаические сигары была довольно резкой.
Но Майнард не был таким уж романтичным мечтателем. Исполнив просьбу своего товарища по путешествию, он спустился в купе, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.
ГЛАВА XXI
НЕДОЛГИЙ ТРИУМФ
В то время как герой С... отправился в дорогу, в поисках новой славы за пределами Америки, его имя довольно скоро покрылось позором там, откуда он уехал!
Если в шумном Нью-Йорке его имя вызывало восторженные крики, то в тихом Ньюпорте оно произносилось с презрением.
У многих оно ассоциировалось со словом "трус".
Мистер Свинтон наслаждался своей победой.
Это длилось недолго, хотя вполне достаточно для этого карточного шулера, чтобы сделать удачный ход.
Благодаря доброй славе, полученной путем обмана и помощи Луи Лукаса, он не преминул найти некоторых из голубей, ощипанных им после пересечения Атлантики.
У них однако не было такого количества пуха и перьев, как он ожидал. Но этого было достаточно, чтобы "держать удар", компенсируя презрительное отношение к себе красавицы-жены Франциски.
Для разжалованного гвардейца, превратившегося теперь в заурядного жулика, это было золотое время. Но золотое счастье недолговечно, и слава мнимого героя довольно скоро была испорчена подозрением в нечестности, а ярлык труса, на некоторое время приклеившийся к его сопернику, был снят.
Через несколько дней после отъезда Майнарда в Нью-Йорк стало известно, почему он уехал так поспешно. Нью-Йоркские газеты дали этому объяснение: он был избран лидером движения "Немецкая экспедиция" и дал согласие им стать.
Это была почетная миссия, как представлялось некоторым, но все же она не оправдывала поведения Майнарда в глазах остальных, знакомых с обстоятельствами его ссоры со Свинтоном. Он серьезно оскорбил англичанина и, несмотря на все свои неотложные дела, должен был остаться, чтобы дать сопернику удовлетворение.
Теперь его местонахождение в Нью-Йорке было известно по газетам. Почему же мистер Свинтон не последовал туда за ним? Это была бы естественная реакция со стороны оскорбленного, и его бездействие демонстрировало всем, что репутация второго участника ссоры также была небезупречной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
______________ * Сабина, не вполне владеющая английским, произносит слова republic, republican (республика, республиканец) как public, publican (бар, бармен).
- Бармен?
- Да, мисс. Вы слышали, как они кричали "Да здравствуют бары!" Все они бармены в этих Соединенных Штатах.
Дочь губернатора пришла в некоторое замешательство; она знала, что из себя представляют бармены. Она жила в Лондоне, где на каждой улице был по крайней мере один бар или таверна - в том числе и недалеко от ее знаменитого дома. Но чтобы существовала целая нация барменов?
- Все бармены! - воскликнула она в удивлении. - Ну и небылицы, Сабби, ты сочиняешь!
- Совсем нет, мисс Бланш. Сабби говорит вам правду. Правда, потому что в евангелии написано, что все жители Америки - бармены.
- Кто же тогда пьет все это?
- Что пьет?
- Ну, то, что они продают! Вино, пиво, джин? В Лондоне они ничего кроме этого не делают, эти владельцы баров.
- О! Теперь до меня дошло, мисс. Я вижу, что вы меня не совсем поняли, девочка. Я не хотела сказать, что все они продают спиртное. Совсем наоборот. Они рес-публиканцы, поскольку они не доверяют королям и королевам - даже в нашей славной Виктории. Они доверяют только простым людям, плохим и злым.
- Оставь, Сабби! Я знаю, что ты ошибаешься. Этот молодой человек не злой. По крайней мере, он не выглядит злым, и все они в него верят. Вы видели, как они его носили на руках, и, хотя это довольно смелый поступок, те девушки поцеловали бы его, если бы приблизились к этому человеку. Да и я тоже. Он выглядел таким гордым, таким красивым, таким замечательным! Он в десять раз лучше, чем принц, которого я видела в Лондоне. Вот он какой!
- Замолчите, девочка! Не дай Б-г, если ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев, и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала это мудрое предостережение. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, поскольку один человек в этот момент поднимался по ступенькам лестницы.
Это был тот, о котором они говорили.
Поднявшись на палубу недалеко от места, где сидела девочка, он устремил свой взгляд на залив.
Поскольку его лицо не было обращено к ней, Бланш имела возможность внимательно его рассмотреть без опасения быть обнаруженной.
И она делала это с истинным детским любопытством.
Он был не один. Его спутником был человек, которого она видела рядом с ним в экипаже.
Но она не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными серыми усами. Только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.
Она сидела, смотря на него с удивлением и вопросом в глазах, как голубка Зинаида на луч света, пробивающийся снаружи в щель темной пещеры. Сидела, осматривая своего героя с головы до пят, не обращая внимание на речи Сабины, полагавшей, что от него исходит обаяние змеи, с которым была знакома по Вест-Индии.
Это было всего лишь удивление, вошедшее в жизнь девочки - что-то новое и необычное - нечто большее, чем простая игрушка - и даже более яркое, чем детское воображение, вызванное рассказами Аладдина.
ГЛАВА XX
"ЭТИ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ГЛАЗА"
Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, оставляемый пароходом позади себя.
Эмпайр Сити, если смотреть на него со стороны океана, выглядел малопривлекательно и не представлял собой объект, достойный наблюдения. Также не представляют никакого интереса большой купол Св. Паула в Лондоне, Триумфальная Арка в Париже или даже Отель имени Св. Чарльза, когда вы огибаете Англию по морю, как считают жители Нового Орлеана. Если вы подплываете к Нью-Йорку, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины два-три острых шпиля, которые скорее предназначены скрасить архитектуру большой деревни, а также возвышающийся купол, который скорее всего является крышей цирка или просто миражом, воздушным замком. Привлекающий наибольшее внимание объект - любопытный круглый Замок с садом позади него; но лишь отдаленный взгляд не способен заметить его запущенное состояние, и, только приблизившись, можно увидеть такое, что заставит прекратить его рассмотрение.
Нужно однако отметить, что Нью-Йорк имеет замечательную возможность искупить свою запущенность, если взглянуть на побережье. Это все еще собственность городских властей, как я полагаю; и если бы это принадлежало Хаусману, вместо Хоффмана, мера города, Манхеттен вскоре представился бы заливу во всем своем великолепии, достойный прекрасного устья реки с тем же названием.
Завершим наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернемся к пароходу компании Камбрия, на скором ходу прокладывающему путь в океан.
Революционный лидер не думал ни о чем подобном, когда стоял на палубе и бросал свой прощальный взгляд на Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, и одна из них - правильно ли он поступил, приняв приглашение возглавить революционный поход в Европу?
Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее институты. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью; не как легально воюющий солдат, который ничем не рискует, если проиграет на поле битвы, - он сохранит свою жизнь и попадет в плен; но как революционер и мятежник, который, если будет побежден, не может надеяться на снисхождение, - его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.
В то время, однако, все было по-другому, мятежник и патриот означало одно и то же, пока первое не было опозорено крупным восстанием - первым в истории, жестоким и бесполезным, первым, которое по праву может называться бесславным.
А до этого таким званием можно было гордиться, это была священная обязанность; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел вперед без опасений, а назад - без большого сожаления.
Было бы неправдой утверждать, что он был совсем безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, никогда более не встретятся в рукопожатии!
И, кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных.
Правда, всплеск эмоций, охвативший его на палубе покидавшего Ньюпорт парохода некоторое время назад, уже поутих.
Неделя прошла с тех пор, неделя в бурных сценах вольного обращения со спиртными напитками в комнате, окруженной храбрыми флибустьерами, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера и дорогой немецкой родины.
Таким образом, эта бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, была на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Остров Исланд и проследовал через пролив Нарровс.
Но прежде чем Санди Хук скрылся из глаз, мысли об этой гордой девушке окончательно его покинули, причем раз и навсегда!
Эта решительная перемена нуждается в разъяснении.
Последний взгляд на землю, где осталась возлюбленная, не способен успокоить влюбленное сердце. Не это привело к такому резкому изменению состояния влюбленности.
Не мог быть такой причиной и разговор с Розенвельдом, стоявшем в стороне и излагавшем ему на ухо революционные идеи, которыми Граф был увлечен.
Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную, способную привести к такому результату.
"Un clavo saca otro clavo," - говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании крылатых выражений. "Клин клином вышибают". Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое лицо, еще более прекрасное.
Именно это и произошло с капитаном Майнардом.
Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное, и в тоже время такое необыкновенное, что почти механически изменил свое намерение и задержался на палубе.
Не прошло и десяти минут после этого, как он всей душой полюбил ребенка!
Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным.
Однако это было именно так, поскольку мы опираемся на подлинные факты.
Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремило взгляд на землю, которую они покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них не более, чем простое любопытство, - он также выразил это своим ответным взглядом, и мысли его были такими же.
Он увидел ребенка с великолепными золотыми волосами - это заставило его снова взглянуть на девочку. И уже повторный взгляд сказал ему: есть кто-то, рассматривающий его с чувством, далеким от простого любопытства.
Переместив свой взор с волос на ее глаза, он заметил в них необыкновенный вопросительный взгляд - как у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку, взгляд животного, покорного своему хозяину.
Если бы такой взгляд был мимолетным, Майнард мог бы его уловить, но не запомнить.
Однако это было не так. Ребенок продолжал глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого.
Все это продолжалось до тех пор, пока человек с благородным лицом, седыми волосами и облеченный отеческой заботой, не подошел к ней; он взял ее нежную ручку и увел с собой вниз.
Подойдя к лестнице, она еще раз оглянулась назад и бросила тот же самый удивительный взгляд; и затем снова, перед тем как ее прекрасное лицо с золотыми красивыми волосами скрылось, когда она спустилась вниз и исчезла за линией пола палубы.
- Что с тобой, Майнард? - спросил Граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. - Кажется, ты так глядел на эту молодую поросль, как будто она твоя собственная!
- Мой дорогой Граф! - отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. - Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.
- Какое желание?
- То, чтобы она принадлежала мне.
- То есть как?
- Как моя жена.
- Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не подобают революционному лидеру. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоего меча! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!
- Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое настоящее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, а только не более чем увлечением. Не теперь я чувствую иное - не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Тот ребенок вызвал во мне чувства, которые я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд совершил это. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, судьба - независимо от того, как ты хотел бы это назвать - но поскольку я жив, Розенвельд, у меня есть предчувствие - она все же будет моей женой!
- Если это так и если она - твоя судьба, - отвечал Розенвельд, - не думай, что я сделаю что-то, чтобы помешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он напоминает мне о классе, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка - единственный ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты - президентом! А теперь, дорогой капитан! Давай спустимся, и попросим стюарта достать наши прекрасные Гаваны из-под люков; ведь мы должны будем курить эти сорняки в течение долгого рейса!
Смена высокого чувства на прозаические сигары была довольно резкой.
Но Майнард не был таким уж романтичным мечтателем. Исполнив просьбу своего товарища по путешествию, он спустился в купе, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.
ГЛАВА XXI
НЕДОЛГИЙ ТРИУМФ
В то время как герой С... отправился в дорогу, в поисках новой славы за пределами Америки, его имя довольно скоро покрылось позором там, откуда он уехал!
Если в шумном Нью-Йорке его имя вызывало восторженные крики, то в тихом Ньюпорте оно произносилось с презрением.
У многих оно ассоциировалось со словом "трус".
Мистер Свинтон наслаждался своей победой.
Это длилось недолго, хотя вполне достаточно для этого карточного шулера, чтобы сделать удачный ход.
Благодаря доброй славе, полученной путем обмана и помощи Луи Лукаса, он не преминул найти некоторых из голубей, ощипанных им после пересечения Атлантики.
У них однако не было такого количества пуха и перьев, как он ожидал. Но этого было достаточно, чтобы "держать удар", компенсируя презрительное отношение к себе красавицы-жены Франциски.
Для разжалованного гвардейца, превратившегося теперь в заурядного жулика, это было золотое время. Но золотое счастье недолговечно, и слава мнимого героя довольно скоро была испорчена подозрением в нечестности, а ярлык труса, на некоторое время приклеившийся к его сопернику, был снят.
Через несколько дней после отъезда Майнарда в Нью-Йорк стало известно, почему он уехал так поспешно. Нью-Йоркские газеты дали этому объяснение: он был избран лидером движения "Немецкая экспедиция" и дал согласие им стать.
Это была почетная миссия, как представлялось некоторым, но все же она не оправдывала поведения Майнарда в глазах остальных, знакомых с обстоятельствами его ссоры со Свинтоном. Он серьезно оскорбил англичанина и, несмотря на все свои неотложные дела, должен был остаться, чтобы дать сопернику удовлетворение.
Теперь его местонахождение в Нью-Йорке было известно по газетам. Почему же мистер Свинтон не последовал туда за ним? Это была бы естественная реакция со стороны оскорбленного, и его бездействие демонстрировало всем, что репутация второго участника ссоры также была небезупречной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52