Но какое? В эти времена все маленькие дела не очень-то процветают. Нет, ничего не выйдет. И тут Чарли вспомнил о том маленьком странном человеке, о сэре Эдуарде Каттерберде, адрес конторы которого у него где-то хранился. В тот вечер сэр Эдуард говорил, что может помочь ему подыскать работу.
Следующий день пришелся на субботу, и хотя Чарли знал, что крупные дельцы редко бывают в своих конторах по субботним утрам, он всё-таки поехал в Сити. Он был слишком озабочен поисками работы, слишком устал от бесцельного ожидания того, как сложатся сами по себе обстоятельства, и поэтому был рад чем-нибудь заняться.
Контора сэра Эдуарда была темна и молчалива Когда Чарли позвонил у дверей с надписью «Бюро информации», ему открыл паренек лет семнадцати с открытым ртом и множеством веснушек.
— Могу я видеть сэра Эдуарда Каттерберда?
Подросток наклонился к нему поближе.
— Тронулся, — прошептал он.
— Что? — не понял Чарли.
— Свихнулся, — прошептал паренек с безграничным удовольствием.
— Что ты несешь?
К ним вышел тощий человек с бакенбардами и оттер подростка от Чарли.
— В чем дело?
— Могу я видеть сэра Эдуарда Каттерберда? — повторил Чарли.
— По личному делу?
— Да. Он сказал мне, чтобы я зашел к нему сюда.
— Понятно. Но, простите, сэра Эдуарда Каттерберда здесь нет. Он… м… м… У него тяжелое нервное заболевание. Его уже нет неделю, и мы боимся, что потребуются месяцы, много месяцев, прежде чем он придет в себя.
Так вот что означало «тронулся» этого подростка! Полоумного беднягу сэра Эдуарда увезли в сумасшедший дом. Вспомнив, как странно рассуждал в тот вечер сэр Эдуард, Чарли решил, что удивляться нечему, но он был и удивлен и потрясен. И не потому, что он и здесь потерял надежду на работу. Он просто думал о маленьком человечке и жалел его. Сошел с ума. Или сходит с ума. Возможно, что в этом городе тысячи и тысячи людей, которые проходят мимо него по улице, — уже сумасшедшие или сходят с ума. И он стал заглядывать с новым, жутким интересом в глаза прохожих.
Он сделал открытие, которое до него сделали многие, кто впервые попадал в Лондон, что если человек провел не очень интересно будни, то и вечер субботы и воскресенье он проведет еще менее приятно. А что сейчас могло быть приятным для него? Работа на АКП уже не ждала его, ему не помог с работой и сэр Эдуард, сейчас сумасшедший, его затея с «Дейли трибюн» провалилась, и он ничего не узнал об Иде Чэтвик. Эта молодая женщина, откровенно признался он себе, не должна беспокоить его, но мысль о ней тревожила его больше, чем все заботы взятые вместе. Будущее казалось мрачным, а вечер субботы и воскресенье, проведенные в чужом недружелюбном городе, ничего не сделали, чтобы как-то скрасить его.
В воскресенье, ускользнув от миссис Баррагады, хозяйки и полутемных вонючих лестниц, Чарли бродил по городу, пока не заболели ноги. В этот день вы, может быть, даже видели, как он, запыленный и озабоченный, шагал прихрамывая.
Понедельник был совсем иным. Этот день и на вид и по содержанию казался лучше прежних. К тому же от горничной пришло письмо, в котором она писала, что после переговоров с некоторыми людьми, из тех, кто кое-что знал о таких делах, она считала, что лучше всего будет, если Чарли обратится к киноагентам, нанимающим людей для съемок. Горничная в конце письма сообщала ему фамилии и адреса крупнейших киноагентов, после чего шла подпись: «С уважением к Вам Ева Кенмор».
Чарли тотчас попросил судьбу ниспослать всяческие блага своему настоящему другу Еве Кенмор.
Письмо обнадеживало. Не надо только откладывать, надо сейчас же ехать в агентство, хотя нет, надо ждать до второй половины дня. Утром будут судить Кибворса.
Чарли приехал в полицейский суд заблаговременно и втиснулся в задние ряды публики. Сначала слушались три дела о заключении уличных пари на скачки, о которых детективы, присяжные и судьи говорили так, как будто пари было из одной категории с убийством. Послушать их, так можно было подумать, что ни один порядочный член общества никогда не ставил на лошадь. Странная штука, подумал Чарли. Затем шло несколько дел о пьянстве. Они слушались с удивительной быстротой и заканчивались штрафами от пяти шиллингов до шести фунтов семи шиллингов.
Из важных дел дело Кибворса слушалось первым. Как Чарли и ожидал, Кибворс не выглядел расстроенным и огорченным. Чарли он не заметил, но улыбнулся женщине, которая сидела неподалеку от него. Очевидно, это была та женщина, фамилию и адрес которой Кибворс дал ему, и Чарли не терял ее из виду.
В Аттертоне Кибворс говорил, будто за ним была слежка детективов Скотленд-Ярда, но на суде об этом не было упомянуто ни слова. Ничего даже похожего на это не было сказано, просто Кибворса обвиняли в поведении в один из прошедших дней, которое могло привести к нарушению спокойствия. Обвинение это, как показалось Чарли, в равной степени могло относиться к любому присутствующему, но только не к обвиняемому. Защищал Кибворса молодой юрист-коммунист с необычной бородой и тонким голосом, что сразу же не понравилось судье. Оказалось, что обвиняемый уже два раза привлекался к суду за это же самое преступление.
Предоставили слово Кибворсу. Он встал и начал говорить, но судья прервал его.
— Я признаю вас виновным в предъявленном вам обвинении, — торжественно провозгласил судья. Он был очень стар и, казалось, терпеть не мог заседать в полицейском суде на Норфолк-стрит, терпеть не мог своего кресла, судейского клерка, стряпчих, детективов и особенно обвиняемых и поэтому выглядел сердитым джентльменом, которого вытащили из постели для того, чтобы всякие там размазни и наглые нарушители законов отрывали его от клуба. — Я признаю вас виновным в предъявленном вам обвинении, — торжественно провозгласил он, и в голосе его слышалось даже некоторое удовольствие, — и обязан наказать вас. Вас наказывают не потому, и это вы должны понимать, что вы придерживаетесь определенных политических взглядов и выражали их публично. Мы живем в свободной стране, в которой человек свободен придерживаться тех взглядов, которые ему нравятся…
— Сказал тоже, — прозвучал за спиной у Чарли чей-то негромкий голос.
— …А потому что после того, как вы были дважды предупреждены и осуждены ранее, вы продолжали вести себя так, что с точки зрения — и правильной точки зрения — полиции ваше поведение могло привести к нарушению спокойствия. Приговариваю вас к двум месяцам тюремного заключения.
Чарли отчетливо слышал, как женщина, которая была неподалеку от него, тяжело вздохнула. Кибворс кивнул ей и улыбнулся, когда его уводили. Она, протолкавшись через толпу, вышла из суда, и Чарли вышел за ней. Он остановил ее здесь же, у суда.
— Скажите, вы миссис Брукстен?
— Да, — ответила она, стряхивая с ресниц слезы. У нее были карие глаза, выступающие скулы. Она была похожа на иностранку, хотя говорила без всякого акцента. — Что вы хотите?
Чарли рассказал о себе. Да, Кибворс говорил ей о нем. Убедившись, что незнакомец из числа друзей, она заморгала еще чаще.
— Послушайте-ка, — сочувственно сказал Чарли, — ему не повезло, но он получил ровно столько, на сколько рассчитывал, и я не думаю, что это его особенно угнетает. Два месяца — чепуха. И не заметишь, как пройдут. Пойдемте-ка лучше попьем чаю и потолкуем.
Сидя за чашкой чаю под любопытными взглядами официанток, которые незамедлительно решили, что они — только что поссорившаяся влюбленная парочка, они устроили свои небольшие финансовые дела. Часть денег «Дейли трибюн», тех денег, которые так торжественно вручил ему Шаклворс ради рекламного хроникального фильма, сейчас была вручена возлюбленной коммуниста, заключенного в тюрьму Пентонвиля. Чарли засмеялся, подумав об этом.
— Над чем вы смеетесь? — спросила миссис Брукстен, у которой уже просохли слезы.
— Не беспокойтесь, не над вами, — ответил он. — А рассказать не сумею. Всё запуталось.
Сейчас, наконец-то, он узнает об Иде.
Чарли осилил лестницу в конторе киноагентства. «Э, брат, — сказал он себе, — опять история с ожиданием». Комната ожидания, лестничная площадка и половина лестницы были заполнены ожидающими.
— Похоже, что все эти кинодела одно ожидание, — поделился он с высоким пожилым человеком.
— Простите, вы имеете отношение к кино?
Чарли признался, что не имеет.
— Я так и думал, так и думал, — продолжал его собеседник проникновенным и торжественным тоном. — Иначе вы бы не сказали «похоже». Не похоже, а определенно и несомненно одно сплошное ожидание. Надо ждать здесь или еще где-нибудь, пока тебя примут, ждать и ждать. Наконец получаешь работу. Идешь в студию. И там ждешь, прежде чем сыграешь свое, ждешь и ждешь. Потом ждешь, когда тебе скажут, что ты больше не нужен, тогда начинаешь ждать другую работу. Единственное, чего здесь ждать не надо, так это денег, которые ты заработал, — в этом кино идет впереди театра. А так бы всё это — прекрасная жизнь для восточного философа. Был бы получше климат, так я бы сам стал йогом и созерцал бы собственный пуп.
— И здесь всегда так много людей?
— Нет, сегодня немного больше обычного. Говорят, требуется много людей для массовых съемок в «Шепердз буш». А вообще-то это немного. Мне приходилось видеть полную лестницу и на улице очередь метров на тридцать. Вы говорите, что пришли не сниматься?
— Нет, не сниматься. Мне надо узнать, есть ли в студии адрес одного моего приятеля.
— Ах чудак, чего же вы стоите здесь. Так и простоите целый день. Идите прямо в бюро и спросите девушку, есть ли у нее адрес. Если вы будете здесь ждать, когда подойдет очередь, ваш приятель умрет от глубокой старости, прежде чем вы узнаете, есть ли у них его адрес или нет. Да, прямо в эту дверь. Не стоит, не стоит благодарности.
Сначала девушка, которая, казалось, устала видеть вокруг себя людей, даже не хотела слушать его.
— Ждите своей очереди.
— Послушайте…
— У нас такое правило. Без очереди не принимают никого, если не было назначено раньше.
— Но меня не надо принимать, — возразил Чарли.
— Я даже не имею права записать вашу фамилию.
— А я и не хочу, чтобы вы ее записывали. Только послушайте минутку. Я пришел сюда не для того, чтобы получить работу. Я не киноартист. И не буду киноартистом, даже если бы вы мне стали предлагать это.
— О! Тогда другое дело, — радостно сказала девушка, словно ей было ужасно приятно встретить еще одно человеческое существо вместо еще одного киноактера. — Что вы хотите?
— Меня направили сюда, — начал Чарли, считая, что так будет звучать более важно и официально, — чтобы навести справку о молодой леди по фамилии Ида Чэтвик. Возможно, она обращалась к вам и оставила свой адрес.
Девушка достала толстую книгу, полистала ее и затем откуда-то извлекла небольшую фотографию Иды.
— Эта девушка?
— Эта, — подтвердил Чарли. Сердце его забилось так, словно произошло нечто удивительно радостное. Он никогда бы не поверил, что способен так волноваться.
— Я ее очень хорошо знаю, — пожаловалась девушка. — На прошлой неделе она из меня душу вымотала. Никак не могла выпроводить ее. Это она получила премию на конкурсе красоты? Из-за этого она такая и стала.
— Вы знаете где она живет?
— У нее уже два адреса, — ответила девушка тоном, как будто всё, что связано с несчастной Идой, неизбежно рождало неприятности. — Но, похоже, она сама не знает, где будет жить. Да, а второй — меблированные комнаты миссис Малиган, Стенлидейл-роуд, 25, Юго-Западный район.
— Дайте я запишу! — воскликнул Чарли. — И вот еще, где это? Знаете?
— Где-то за Виктория стейшн. Я когда-то там жила. Но теперь не живу.
— Вы не знаете, она не снимается в кино?
— Не знаю, но догадаться нетрудно. Если увидите ее, скажите, чтобы она оставила нас в покое.
— Хорошо, скажу обязательно, — ответил Чарли уже у двери.
В зале и на лестнице было всё еще много ожидающих, и Чарли с трудом выбрался на улицу. Хотя почти все, кто ждал, были очень тщательно одеты, но в глазах у некоторых Чарли заметил то же выражение, что у жителей Слейкби. Можно носить шляпу набекрень, можно аккуратно сбивать тончайшую пыль с отглаженных брюк, но такое вот выражение в глазах говорит, что люди уже на грани голода. Ну и жизнь! Ждать, ждать, быть отлично одетым и всегда мучиться от сосущего голода.
Было уже поздно, когда он отыскал улицу Стенлидейл-роуд, застроенную высокими домами. Дверь дома номер 25 давно не красилась. Окно в подвал было разбито, и из него неслись звуки старого граммофона и запах жареного лука.
Дверь открыла девушка такая маленькая и неряшливая, что она была больше похожа на бездомного ребенка, чем на служанку.
— Могу я видеть мисс Иду Чэтвик? — с бьющимся сердцем спросил Чарли.
— Верхний этаж, направо, — бросил ему ребенок, оставив дверь открытой. — Она дома.
По лестнице он почему-то не шел, а взбирался. Добравшись до верхнего этажа, он остановился, чтобы передохнуть, но не потому, что было тяжело дышать, а оттого, что он мог задохнуться от необъятной радости.
Вот, по правую сторону, ее дверь.
Но Чарли всё стоял и не двигался: кто-то не то чтобы плакал за дверью, а всхлипывал. Странная нежность переполнила его. Он постучал в дверь, всхлипывания тотчас же прекратились. Он постучал еще раз, за дверью послышался шорох. Дверь чуть-чуть приоткрылась.
— Кто там?
— Это я. Чарли Хэббл. Вы помните меня?
И вот он уже в комнате и смотрит на нее. Он видит, какая она несчастная и жалкая, с опухшим от слез лицом, но она та девушка, о которой он всё время думал, которую столько искал.
— Ай-я-яй, нельзя плакать, — сказал он нежно.
Непроизвольно он развел руки, и вот она уже рядом с ним, прижимается лицом к его плечу и горько плачет, а он только крепче прижимает ее к себе и неумело успокаивает.
Пока он ее так растерянно держал, ему вдруг стало всё ясно. Он уже знал, что все ее грандиозные планы рухнули, он знал, что будет просить ее, чтобы она стала его женой, и что, если он будет настойчив, она согласится, он знал, что она слабовольна и тщеславна, что она легко может быть недовольной, и что вообще она не та твердая трезвая девушка, которая могла бы быть отличной женой для такого парня, как он, — он всё это знал, но нисколько об этом не заботился, он был рад, что она с ним, что он чувствует ее своей грудью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33