Например, в Южном Уэльсе добывают громадное количество угля, но там не растет кофе, а в Бразилии кофе идет вместо топлива. Почему так?
— Можно сломать голову, — сознался Чарли. — Каждый раз, когда думаешь над этим, можно сломать голову.
— Потому что мы производим, но не потребляем. Но мы не потребляем не потому, что мы перестали есть, носить одежду, желать другие вещи, а просто потому, что у нас нет денег. У потребителя недостаточно денег, самих потребителей недостаточно, поэтому-то вся машина и останавливается. Всё равно, что играть в покер на фишки, сделанные из тающего льда. Надо или совершенно прекратить эту игру в деньги, что будет чертовски неудобно, хотя, если ты встречал очень богатого человека, то мог заметить, что он действует только чековой книжкой и почти никогда не имеет наличными даже шиллинга, или, отказавшись от этого пути, надо ввести подвижные деньги, дать им возможность широкого обращения среди покупателей и перестать болтать чушь о золотом стандарте и слушать с открытым ртом банкиров. Каждый раз, когда спросят твое мнение о чем угодно, чтобы напечатать его в «Дейли»… как ее? «Трибюн», что ли? — ты должен кричать об этом во всю силу, не забудь, во всю силу, иначе тебя не услышат. И если тебя спросят, кто тебе это сказал, можешь ответить, что тот прекрасный доктор Инверюр, от которого в восторге Министерство здравоохранения благодаря его частым напоминаниям о безработице и недоедании рабочих. А теперь, даже если бы ты казался десять раз героем или был им, тебе всё равно придется уйти из амбулатории, потому что мне надо сходить еще к трем десяткам больных, одна половина которых притворяется, а другая вот-вот умрет. Я постараюсь устроить миссис Аддерсон в такое место, где ее подлечат и так, чтобы это не пробило особенной бреши в твоем бюджете. Зайдешь ко мне через день-два.
— Хорошо, — ответил Чарли, вставая.
Доктор Инверюр широко и дружески улыбнулся ему.
— Ты — славный малый, несмотря на то, что о тебе эта «Дейли трибюн» нагородила столько чепухи. Как только я увидел твою соломенную шевелюру, я сразу же сказал себе, что ты парень что надо. А теперь — вытряхивайся живо, иначе я скажу, что нужна операция, и отниму у тебя все деньги.
Чарли отправился на Фишнет-стрит, чувствуя, что время не прошло впустую. Он устал. В Лондоне он не выспался, последняя ночь в поезде, которая окончилась на рассвете, прошла в полудреме. Лондон отодвинулся куда-то в бесконечность, сузился до крохотного мерцающего пятнышка. Чарли казалось, что в Слейкби он прожил недели. Все, кого он встречал, с кем познакомился в Лондоне, за исключением одного человека, превратились в смутные тени. Исключением, светлым и четким, осталась Ида Чэтвик, девушка из Пондерслея. Но он пришел к выводу, всё больше жалея себя, — как это делают усталые мужчины, — что ей сейчас не до него, она занята переделыванием себя в знаменитость и забывает, что вообще когда-то встречалась с ним. Сейчас, когда он был в Слейкби, далеко от «Дейли трибюн» и «Нью-Сесил отеля», его не очень тревожило то, что она превращается в знаменитость, его огорчала мысль, что она забывает его. У него было мелькнуло сумасшедшее желание, что хорошо бы написать ей письмо и рассказать всё, что произошло с ним за последние дни, но он тотчас же вспомнил, что писать письма не умеет и поэтому, если напишет, выставит себя глупцом. Может, рассказать о ней тетушке Нелли? Нет, сразу же решил он, этого делать нельзя.
Однако он рассказал.
Доктор Инверюр в своих расчетах допустил ошибку, Для того, чтобы уладить вопрос о поездке тети Нелли, ему потребовалось не день-два, а целая неделя. На Фишнет-стрит, в доме восемнадцать, он появился, чтобы оповестить о новостях, лишь вечером следующего понедельника. Отсрочка случилась не по его вине, о чем он не замедлил поставить в известность Чарли, который не оставлял его в покое больше чем на два дня подряд. Оказалось, что не так-то просто, как он думал раньше, найти подходящее место, и Чарли пришлось прожить в Слейкби неспокойную неделю, неспокойную главным образом потому, что ему хотелось, чтобы тетушка поехала лечиться, и потому, что он чувствовал, что попал в странное и неустойчивое положение. Сейчас он не был Чарли Хэбблом, который имел работу на АКП в Аттертоне. Он уже не был и тем Чарли Хэбблом, героем из провинции, о котором благодаря «Дейли трибюн» и некоторым агентствам, публикующим в ней рекламы, кричали на весь Лондон газеты. Он не был Чарли Хэбблом, который в юности гостил в Слейкби, — он изменился, изменился и город. Сейчас он был совершенно новым человеком, загадочным лицом при деньгах, значительной и важной персоной среди людей, которым приходилось считать пенсы. Но для себя, особенно когда он оставался сам с собой, он был просто растерявшимся, потерявшим из под ног почву парнем, который и не работает и не в отпуску, который не знает, что же будет дальше, который повис где-то между небом и землей. Он написал в «Дейли трибюн» Хьюсону, коротко рассказал ему о том, что происходит в Слейкби с ним, указал свой адрес, но ответа не получил. «Дейли трибюн», он продолжал читать ее ежедневно, ни разу не упомянула о нем и не сделала ни единой попытки установить с ним связь. Чарли решил, что задел самолюбие сотрудников газеты тем, что внезапно уехал из Лондона и что они больше ничего не сделают для него, пока он не вернется. Конечно, у него не было ни малейшего желания уезжать из Слейкби, пока он благополучно не проводит тетушку на лечение. В письме к Хьюсону он написал об этом. И ждал. Ждал доктора Инверюра, ждал, что «Дейли трибюн» предпримет что-то, ждал ответа от Хьюсона.
Его беспокойство было скрыто за внешней безмятежностью, и миссис Крокит была в восторге от своего жильца. Она трепетала перед ним, каждое утро и вечер рассказывая ему с мельчайшими деталями о качествах и склонностях покойного мистера Крокита, у которого были страсть к мясным пудингам, выдержанному элю, шашкам и спортивным голубям. Сам факт поселения у нее такого вежливого, хорошо одетого жильца как Чарли, который безмолвно платит за ночлег и завтрак три шиллинга шесть пенсов, казался миссис Крокит доказательством того, что она недаром старалась «вести дом», казался ей почти наградой, ниспосланной небесами за ее стойкость. В добавление ко всему, ее Гарри, неуклюжий и неловкий увалень, каждое движение которого грозило разрушить драгоценный дом, действительно получил работу, и миссис Крокит была так счастлива, как не была счастлива в течение долгих лет. Она не переставала трепетать в присутствии Чарли и кланяться ему.
Радость, которую принес Чарли своим приездом, пошла тетушке Нелли на пользу, однако это грозило ей переутомлением. Она настояла на том, чтобы ей позволили вставать, шутила, смеялась и называла себя «Тетка Чарлея». Так называлась комическая пьеса, которую она очень хорошо помнила еще с тех былых фантастических дней благополучия, когда люди могли ходить в театр. Она была очень довольна и благотворным влиянием, которое оказал приезд Чарли на семью. На столе появилось больше еды, устраивались скромные прогулки и развлечения. В семье жил кто-то новый — и знаменитый, — с кем можно было каждому поговорить.
Пришел день, когда все они выехали за город, впервые за долгое-долгое время. Это произошло в четверг, в ясный и солнечный майский день. Чарли помнил скромную поездку, которую они совершили много лет назад в одну из отдаленных от побережья долин. Там рос густой лес, был замок и водопад. Он предложил вновь прокатиться туда, и тетушка Нелли сразу же загорелась. Возможно, с его стороны это было немного жестоко — поездка могла утомить ее. Но слабость тела была ничтожна по сравнению с пламенем ее души.
Как раз в этот четверг в долину отправлялся автобус, и они поехали — Чарли, тетушка и дядя. Кроме них в автобусе — громадном сооружении с сиденьями, похожими на кожаные кровати — ехало еще четыре пассажира. Тетушка Нелли, чудесно обновленная поездкой, подпрыгивая на сиденье, смотрела в окно, показывала на всё, что попадалось на пути и болтала не переставая, как девочка. Дядя Том, одетый с болезненной тщательностью в самое лучшее, что у него оставалось, был торжественно счастлив. Через пять минут остались позади узкие скучные улицы, и автобус мчался по светлой от ракитника и цветущих каштанов дороге. Тетушка Нелли радостно смотрела на поля и дома фермеров.
— Лютики и ромашки! — восклицала она. — Они не зависят от золотого стандарта, правда, Чарли? Когда думаешь о нашей стране, нельзя забывать о них. Тем, кто живет здесь, может быть, тоже нелегко…
— Нелегко, — сказал муж. — Они всегда ворчат. Славятся этим.
— И зря, потому что, даже если у них дела не очень хороши, они всё равно владеют страной, правда, Чарли? Разве кто-нибудь отнимает у них эту зеленую траву, эти ручьи, коров, клевер? А в Слейкби, если у тебя нет денег, что тогда? Только грязные кирпичные дома. По мне уж лучше быть безработным среди лютиков и ромашек.
Как большинство горожан, все трое в душе были романтиками. Сейчас они смотрели на свежий зеленый мир, мечтали об идиллической жизни среди этих полей. Здесь не было видно даже следа Слейкби или его братьев — городов. Кругом сияла девственная красота северной части острова. Дорога углубилась в густой тенистый лес. Сквозь листья поблескивала вода речки, на горизонте вставали холмы. Сейчас они ехали уже по долине, и тетушка Нелли — тень вернувшегося в мир счастливого и радостного человека — вспоминала места, где они бывали когда-то. В лесу там и тут синели колокольчики. Река бурлила и клокотала вокруг камней — та река, в которой дядя Том и его друг Фред Робинсон когда-то ловили форель — и исчезала в туманной дали долины. Такими же самыми лежали величественные руины замка. И, наконец, падающий с высоких скал грохочущий и ревущий водопад осыпал их мириадами мельчайших капель.
Они пили чай в чисто вымытой комнате, такой чистой и свежей, что тетушка Нелли в экстазе закрыла глаза и так глубоко вздохнула, как будто хотела вобрать в себя всю эту чистоту и увезти навсегда с собой. Они закусывали вареной свининой, компотом, сливками, творожниками, а потом, когда мужчины курили на солнышке, тетя Нелли и хозяйка дома долго разговаривали, вспоминая каждая свое. Умиротворенность вечера снизошла на Тома Аддерсона, тетушку Нелли и Чарли, и они вернулись в Слейкби, как невинные победители.
— Ты устала, Нелли, — сказал дядя Том.
— Да, устала, но меня это не беспокоит. Я чувствую себя сейчас даже лучше, да, да. Даже кожа моя как-то по-другому чувствует, а у тебя? Я как-то по-другому даже пахну для себя, понимаешь? О Чарли, мой мальчик! Это было так чудесно! Правда, Том? Мы такие счастливые! Правда?
Хотя Джонни не участвовал в поездке, Чарли в течение недели часто видел его. Несколько раз он ходил с ним в местный рабочий клуб, который был переполнен парнями, играющими в крибидж и снукер или яростно спорящими о положении в стране. Большинство из них, подобно Джонни, были безработными и не могли позволить себе подписаться на газеты. Дядя Том в клуб не ходил, считая большинство его посетителей крикливыми, невежественными людьми. Единственной его заботой, если не говорить о заботах о жене, была забота, как получить небольшой участок земли. Дело было не только в том, что такой участок мог обеспечить семью овощами. Такой участок возвращал самоуважение людям, подобным Тому Аддерсону, угнетенным своим безделием и ненужностью. По одному виду можно было отличить пожилого человека, которому повезло получить участок. Он выглядел и здоровее и счастливее других. Таких, как Джонни, участки не волновали. Их волновала постоянная работа по специальности. Они проклинали правительство, которое не знало, как обеспечить их этой работой или что-нибудь предпринять, чтобы такая работа стала возможной хотя бы в отдаленном будущем. Еще одним различием между Джонни и отцом, между представителями старшего и младшего поколений, было то, что Джонни и его приятели, умудрившись раздобыть несколько пенсов, тратили их на пари на собак или на билеты на третьесортные боксерские матчи, очень популярные у них в округе. Это огорчало дядю Тома и таких, как он. Представители старшего поколения говорили, что они не должны, просто не имеют право тратить деньги на подобное и что вообще азартные игры и бокс плохо действуют на людей. На это Джонни и парни отвечали, что вообще не стоит жить, если человек не может позволить себе такое маленькое удовольствие. Они предпочитают не поесть, а истратить шестипенсовик на собачьи пари или посмотреть бокс, и это только их дело, — и ничье больше. Чарли был равнодушен к собачьим бегам, но бокс любил и два раза сводил Джонни на матчи. Один из них состоялся на открытом воздухе, а другой вечером в пятницу устраивался в городском стадионе бокса, грубо переделанном из складского помещения. На этот матч он отправился как болельщик многообещающего местного легковеса молодого Билла Грига. Слейкби и близлежащие к нему города поставляли множество начинающих боксеров, готовых измолотить друг друга за десять шиллингов или фунт стерлингов. Многие из них были так бедны, что не имели даже боксерских ботинок и выходили на ринг в носках. Из этих вот парней, плохо экипированных и обученных, часто полуголодных, хотя они могли драться, как львы, Билли Григ был самый лучший боксер. Чарли познакомился с ним через Джонни. Билли был длинный, застенчивый восемнадцатилетний парень, который ничем не отличался от большинства местных увальней — настоящая копия Гарри Крокита. Однако вечером в пятницу в переполненном, накуренном, шумном бывшем складе товаров Чарли увидел совсем другого Билли Грига. Билли предстояло драться с легковесом из Бирмингема, который был старше и много опытнее его. Бирмингемец встречался со знаменитостями Лондона, Парижа, Милана, и самые знаменитые из них отмечали его достоинства. На ринг бирмингемец вышел первым. Был он низкоросл, широкоплеч, и от него так и веяло дикой силой. Как только Чарли увидел его, ему сразу же стало жаль Билли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33