— О, я знаю, вы тот парень, который сделал какой-то героический поступок. Так ведь? Я видела ваши фото и даже слышала, что вас привезут к нам. — Она посмотрела вокруг и презрительно фыркнула: — Какая грязища!
Чарли извинился:
— Да, грязновато, согласен. Ничего не мог сделать. Была целая куча газетчиков.
— Не беда, мы здесь привыкли к грязи, — сказала она с глубоким презрением. — Посмотрели бы вы женские спальни. Эти женщины даже не знают, что такое опрятность, — половина их не знает. А что это у вас с рукой?
— Обжег. Надо помазать мазью и опять завязать.
— Понимаю. О, прошу извинить меня. — И из существа одушевленного она опять превратилась в горничную, лицо которой ничего не выражало, а голос ничего не означал. — Чем я могу быть полезна вам, сэр?
— Послушай, ты ведь можешь говорить по-другому? — спросил Чарли задумчиво.
— Могу, если никто не слышит.
— Тогда брось эту манеру.
После этих слов она опять перевоплотилась и сейчас же строго заявила ему:
— Хорошо, но тогда тебе тоже нечего сидеть, как большому и беспомощному ребенку. Сейчас я перевяжу твою руку. Нет, я сама перевяжу. — Он добродушно сдался, давно зная таких вот переутомленных и сердитых женщин, и нисколько не был удивлен тем, что она сделала отличную перевязку. — Я собираюсь уйти с работы, выхожу замуж. А теперь начинаю думать, что делаю глупость. Столько забот, надо будет ухаживать за одним таким вот созданием.
Чарли усмехнулся.
— Он не такой, как я, а?
— С таким, как ты, он справится одной рукой.
— Легче. Я ведь тоже не ребенок.
— Конечно, но он правда очень здоровый. Шесть футов два дюйма и плечи по росту.
— Тяжело тебе придется, если он начнет тебя колотить.
— Смотри, если не перестанешь говорить так, я сама тебя отколочу. Он не из таких, он даже наоборот — слишком добрый. Позволяет людям садиться себе на шею. Я ему не раз говорила об этом. Попробовали бы они сесть мне.
— А как здесь? — спросил Чарли, чувствуя себя с ней совершенно свободно.
— Не очень-то хорошо. Кормят ужасно. Управляющий столько получает на нашу еду, а посмотрел бы ты, чем нас кормят. Хотела бы я, чтобы он послал когда-нибудь нашу еду вечером в ресторан, для разнообразия.
— Я слышал, у вас хорошие чаевые здесь, — сказал Чарли.
— Иногда да. Только не думай, что наши клиенты особенно щедрые на чаевые. Я раньше работала в Брайтоне не в таком шикарном отеле и имела столько же, но мне не приходилось бегать бегом. Некоторые женщины, которые здесь останавливаются, могут прямо с ума свести. Стоит им побыть в комнате пять минут, и можно подумать, что было землетрясение, такой в ней беспорядок. И думают, что тебе нечего делать, как только быть у них на побегушках. Распущенные — дальше некуда — некоторые из них. Хотела бы я, чтобы их мужья знали, что они за штучки. Невежи, напудренные костлявые ничтожества. Если бы моя власть, так я бы сделала их горничными. Я бы заставила их поработать. Для разнообразия.
Разговаривая, горничная не теряла даром ни секунды. Забинтовав Чарли руку, она помогла ему надеть пиджак, положила руку в перевязь и приступила к уборке его номера. Среди всех здешних странных существ она показалась Чарли единственным человеком, славной девушкой, хотя он и радовался, что не ему придется жениться на ней. Несомненно, это было под силу только парню шести футов двух дюймов. Тем не менее он почувствовал к ней какую-то братскую привязанность и про себя, для безопасности, называл ее Рыжик.
— Ну вот! — воскликнула она торжествующе, оглядев по-хозяйски всё, и дружески улыбнулась Чарли. — Всё в порядке. И ты тоже. Ты вроде ничего паренек, смотри, не испортись после того как тебя распишут в газетах. И приглядывай за официантами. Большинство из них рады сорвать, хотя я и не обвиняю их за это. Смотри, чтобы они тебя не обсчитали. У тебя есть девушка?
— Нет, — ответил Чарли. Ему надоел уже этот вопрос.
— Жаль. Надо завести. Смотри, будь осторожен в своих делах. Надо бы, чтобы Фред присматривал за тобой.
— Не надо. Какой Фред? Твой парень?
— Ага. Он полисмен. — Она кивнула ему, подмигнула и сделала гримаску, которая означала, что помолвка с полисменом открывала целый мир радостного, но что Чарли в него никогда не суждено заглянуть. Затем она оставила его, и он сидел и одиноко разглядывал серую дверь с идиотскими панелями, отделанными в пурпурно-розовый цвет.
Чарли решил, что ему будет легче, если он перекусит. Он знал, что для людей, которые живут в таких отелях, было время обеда. Что ж, он тоже пообедает. Несколько минут он, однако, ничего не предпринимал и только беспокойно ходил по комнате, прикасаясь к разным предметам: телефонному справочнику, розовой пепельнице, скамеечке для ног, на которой были вышиты зеленые птицы. Он всё еще не мог привыкнуть, что находится в своих комнатах, и ходил на цыпочках, что было очень утомительно; ему казалось, что в любую минуту могут войти и хозяйским голосом потребовать, чтобы он убирался. Обычно он умывался шумно, щедро расплескивая воду, здесь же, в этом чужом сияющем великолепии, он лишь беззвучно и осторожно ополоснул лицо. К счастью, в коридоре, когда он пробирался по нему, никого не было, а его шаги тонули в толстом ковре. Лифтом он не воспользовался, а торопливо спустился по широкой лестнице, которая привела его в середину холла.
Но не прошло и десяти минут, как он снова был в номере, который сейчас показался ему раем, родным домом. Там, внизу, всё было не для таких, как он. Там были важные и надменные люди в вечерних платьях, женщины с голыми спинами, мужчины — сплошной крахмал и запонки. У этих людей был тяжелый взгляд. У некоторых из них и голос был резкий, особенно у женщин. Они испугали его, когда он заглянул в ресторан, и Чарли сразу же решил, что такой ресторан не для него. Где-то внизу, несомненно, была и закусочная, в которой можно было бы поесть, не переодеваясь в вечерний костюм, но Чарли не отважился идти дальше. Можно поесть и в номере. В конце концов, разве ему не говорили, что он должен только требовать?
Решая в течение пятнадцати минут вопрос еды, он совсем проголодался. Он подошел к телефонному аппарату и стал рассматривать его, а потом передвинул указатель на «бюро обслуживания», как учил заместитель управляющего. Рука его потянулась к трубке, заколебалась, отступила, спряталась в карман. Он отошел от телефона и без всякой причины посмотрел на себя в зеркало. Итак, что с ним такое? Как будто ничего. Конечно, ничего. Он хочет есть, чтобы пообедать, ему надо только позвонить. Что же, позвоним. Он смело подошел к телефону и снял трубку. Ничего не случилось. Молодой женщине на другом конце провода, казалось, даже доставило удовольствие то, что он хотел бы пообедать.
В номер пришел официант, высокий, очень черный иностранец с дьявольски насмешливым выражением лица. Он вручил Чарли объемистую папку. Папка оказалась меню. В нем было столько всего, что Чарли сдался без боя, успев всё же заметить себе, что только идиоты платят шесть шиллингов за ломоть дыни. Чарли поднял глаза и встретил мрачный взгляд этого здоровенного иностранца. В кино из него вышел бы отличный шпион, самый отъявленный шпион.
Чарли проглотил слюну и торопливо пробормотал:
— У вас есть бифштекс с картошкой?
Иностранец растерялся или, может быть, ради своей дьявольщины притворился растерянным.
— Бифштекс с картошкой! — заорал Чарли на него, мгновенно приходя в ярость.
— Кинечна, сар, — пробормотал официант. — Бифштекс с карточка. У нас есть. Еще что-нибудь?
— Хлеба. И… И пива, если оно у вас есть.
— Иес, сар, пиво. Бархатное пиво. Дессерт? — Он ткнул пальцем в меню.
Чарли вернул меню, сокрушенно покачав головой, словно ему запрещалось есть что-нибудь еще. Когда официант уходил, дьявольского в нем было уже немного меньше.
Он не вернулся: бифштекс с картошкой, хлеб и пиво принес официант помоложе и поменьше, который не произнес ни единого слова.
Оставшись один и принявшись за еду, Чарли чувствовал себя как человек, который без труда совершил небольшое чудо. Потребуй бифштекс с картошкой, и тебе принесут его, причем, хороший бифштекс и хорошую картошку, а бархатное пиво такое же, как и везде. Он пообедал с аппетитом и почувствовал себя в два раза уверенней. Всё идет, как надо, и его дело пользоваться всем так, как он найдет нужным и лучшим. Он закурил, не торопясь, спустился по лестнице, не считая нужным глянуть вправо или влево, вышел из отеля и отправился открывать для себя лондонский Вест-Энд.
Был теплый весенний вечер. Чарли никогда не приходилось видеть столько разноцветных огней, даже в небе светил прожектор, похожий на радугу. Всё так и сияло. Он прошел по Пикадилли-серкус, Лейстер-сквер, Шафтсбери-авеню, остановился, восхищаясь сверкающими витринами самой большой закусочной Лайона. Он видел, как негр спорил с двумя китайцами. Ему попадалось множество хорошеньких девушек, только большинство из них были слишком напудрены и накрашены. Он никогда не видел так много евреев, или всех тех крючконосых, малорослых, очень черных и поэтому похожих на евреев. Он видел несколько безработных горняков из Уэльса. Они хором пели непонятные гимны. Он видел, как человек чуть-чуть не попал под такси. Рассматривая фотографии, вывешенные на стенах театров, он решил, что среди актеров слишком много пучеглазых. На его глазах с пожилой хорошо одетой женщиной случился припадок или обморок, и ее унесли в аптеку напротив. Он пытался догадаться, какие из тех парней, которые толкались на углах улиц, занимаются тайной продажей наркотиков, о которой он читал в воскресных номерах газеты. Так вот бродить и смотреть было интересно, хотя одному не очень весело и утомительно. Слегка покалывало сердце и сильно болели ноги. Было всего половина десятого, слишком рано, чтобы возвращаться в отель, и он, заплатив шиллинг, вошел в небольшой кинотеатр хроники.
Там и произошла эта странная вещь. За две минуты он увидел жизнь на ферме, на которой разводят крокодилов, множество американских самолетов, делающих чудеса, ос, лепящих гнездо, женщин, жеманничающих и улыбающихся по последней моде, военных, отдающих честь и шагающих парадным шагом, деятелей его страны и заграничных, пожимающих руки, лающих слова благодарности, вскакивающих в автомобили и выскакивающих из них. А потом без всякого предупреждения случилось это. На экране замерцали буквы: «Человек, который спас город, герой Аттертона, получает чек от редактора „Дейли трибюн“. Радио грянуло бравурный марш. И вот он, какое-то глупо улыбающееся привидение рядом с мистером Шаклворсом (он вышел неплохо) появляется вслед за душераздирающими звуками. Его даже затошнило. И он говорит: „Благодарю вас, мистер Шаклворс, я только выполнил свой долг, но я очень благодарен „Дейли трибюн“. Голос у него звучал как у Билла Потса, старого бендворского клоуна. А дальше, без передышки, еще хуже: — „Я уверен-что-газета-помогла-мне-выполнить-мой-долг-понимаете-какой-был-мой — долг-как-англичанина“. О черт! Если бы зрители узнали его, им надо было бы встать и дать ему такого пинка, чтобы он вылетел из зала. Но зрители, если не считать одного-двух на балконе, которые захлопали, продолжали смотреть на экран, курили, жевали резинку, держались за руки и не выражали ни радости ни отвращения. Да, но очень скоро во всей стране люди увидят его, мистера Шаклворса и услышат всю эту чушь про долг и „Дейли трибюн“. Ему было очень стыдно. Не дожидаясь, когда загорится свет, он заторопился из зала, обозвав себя мошенником. Потом он подумал, а не считают ли себя мошенниками все те люди, которые сняты в том же кино, которые улетают и прилетают на специальных самолетах и так стремительно и важно ездят на государственных автомобилях? Да, как думают они? Они что, тоже «герои-чудотворцы“? Его отель был неподалеку, он возвышался над Грин-парком — Чарли это знал, да и отель был виден, — но ему долго пришлось добираться до него, и пока он шел, он задавал себе всякие нелепые вопросы. Теперь все эти разноцветные огни не казались ему такими сияющими.
Он порядком устал, когда добрался до отеля и, наверное, так и выглядел — утомленным и озабоченным рабочим парнем, одетым в свой лучший, но не очень хороший костюм.
Может быть, поэтому один из пурпурно-серебряных гигантов у входных дверей остановил его и сердито спросил:
— Погоди, в чем дело?
— В чем дело? — переспросил Чарли. — Я живу здесь, понятно? Третий этаж, двадцать третий номер.
— Прошу прощения, сэр. Сюда, пожалуйста, сэр. — Гигант всем своим видом выражал извинение, раскланиваясь и расшаркиваясь, как большой и мягкий болванчик.
— Слушай-ка, — сказал Чарли, внезапно осмелев, — ты не очень-то с этими «простите, пожалуйста, сэр» и, тому подобным подхалимством. Я этого не переношу так же, как похлопывание по плечу и тому подобную манеру в духе «погоди, в чем дело?». Будь немножко больше человеком. Можешь ведь?
Великан посмотрел на него, и с лица его слетело казенное выражение.
— В этой форме не могу. Понимаешь? Но я не жалею, что надел ее. Нас на эту работу было триста человек, а у меня жена и трое ребятишек в Вандворсе. Не обижайся.
— К черту обиды. Пока.
— Всего доброго. Лифт идет, сэр. Прошу, пожалуйста, сэр.
На этот раз Чарли воспользовался лифтом.
4. Храбрец и ярмарка
Первой мыслью, которая пришла Чарли в голову следующим утром, как только он проснулся, была страшная мысль, что он потерял работу. Отчаяние продолжалось всего несколько секунд, потом он вспомнил всё, что произошло накануне, и смог спокойно открыть глаза и встретить взглядом «Нью-Сесил отель». Он напомнил себе, что он — человек, вокруг которого раздувают шумиху. В кармане его пиджака лежал чек на пятьсот фунтов. Он долго и осторожно разглядывал спальню в стиле Антуанетты, ее серые стены с пурпурным орнаментом. Спальня встретила его взгляд непоколебимо, она никуда не делась, она существовала в действительности, а рядом с кроватью лежал его костюм, положенный так, чтобы его можно было быстро и удобно надеть. Итак, он был здесь, в великолепном, самого высокого класса отеле и жил в нем, как лорд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33