Теперь дикующие обиделись, кричал я на него, они барина Крестинина не пропустят к берегу, а строгий господин Чепесюк вырежет тебе язык, брат Игнатий, чтобы не брался больше командовать!.. А монах в ответ приставил саблю мне к горлу. Ему, дескать, не указ отныне ни строгий господин Чепесюк, ни барин Крестинин. Пускай сперва поймают!.. И обидно захохотал… И по лицу ударил… Хорошо, что не сабелькой, — Похабин снизу вверх испуганно покосился в сторону господина Чепесюка. — А потом брат Игнатий приказал свезти меня на берег и вбить в яму.
— Повесить! — выкрикнул маиор, с ненавистью втыкая сабельку в песок.
— Кого? — испугался дьяк-фантаст.
— Попа поганого!
Тюнька успокоился, а Похабин вяло пожевал губами:
— Теперь не повесишь… Теперь уйдет…
— Куда собрался монах?
— В сторону Апонии.
— А люди?
— Чего ж люди?… Людей он подбирал сам…
— А Карп Агеев?
— А Карп молчит… Он один… — Похабин пожевал губами, отплюнул долетевшую до него пену, и прохрипел с укором: — А ты оставил меня на бусе, барин…
— Откопайте Похабина!
Палками и обломками дерева, в изобилии валявшимися на берегу, потом просто руками казаки начали торопливо отрывать Похабина из песка, а он плевался слюной:
— Не будет ждать брат Игнатий… Сказал, что уйдет в Апонию… Сказал, что нам Бог поможет… — Вдруг вычислил среди казаков незнакомого человека в парике: — Это кто ж будет?
— Маиор его императорского Батуринского полка Яков Афанасьев Саплин, — охотно подсказал монстр Тюнька.
— Чего ж не похож на русского человека?
— Чего мелешь, дурак? — ногой замахнулся маиор.
— Меня сегодня все бьют… — хрипло пожаловался Похабин, скашивая глаза на чугунного господина Чепесюка. — Но я не ропщу… Наверное, так Богу угодно…
Похабина, наконец, вынули из ямы. Он весь дрожал, одежда на нем промокла. Кто-то вытащил сухие портки, чистую рубаху, нашелся потертый кафтан из запасных. Похабин, дрожа, одевался, отвертываясь от казаков. Кто-то легонько подтолкнул Крестинина.
Иван обернулся.
Тяжелый взгляд господина Чепесюка был направлен на Похабина. Кажется, господин Чепесюк видел что-то такое, чего пока не видел Иван. Пришлось незаметно передвинуться на шаг, тогда и Иван увидел белое голое плечо Похабина, которым он отворачивался от казаков. И не зря отворачивался. На том белом плече синели пороховые литеры — вор!
— Пагаяро!
«Молчи!» — взглядом приказал господин Чепесюк.
Под прикрытием скал вздули огонь, согрели чай. Похабин ел и пил жадно.
— Как отошли от берега, — рассказал, — монах брат Игнатий сразу стал командиром. Не зря Тюнька крикнул, прощай, мол, Похабин, запишу тебя в поминальник. Теперь многих можно записать туда… Только отошли от берега, монах собрал людей на палубе. Вот, сказал, как договаривались, так и получилось. Крови христианской на нас нет, и Апония близко. А господина Чепесюка да барина Крестинина жалеть не следует. Они явились на Камчатку за вашими жизнями, особенно господин Чепесюк, тайный человек. Он сам тайный и указ у него тайный — хватать всех и каждого, кто окажется вблизи. На всех на вас, казаки, выданы ему бумаги, на каждого выписан специальный лист. В тех бумагах, засмеялся, есть и твое имя, Похабин… Только я монаху не поверил, — громко объяснил Похабин, глядя только на господина Чепесюка. — Я стал кричать, что сволокут его за такие слова на виску. И вас, дураков, крикнул остальным казакам, сволокут на виску! А казаки что? Они народ темный. Они дружно крикнули брату Игнатию: правильно! И все, как один, решили, что возьмут припас и уйдут на юг. Монах брат Игнатий им грамотно разъяснил: коль вернемся в Россию с апонским богатством, сам государь скажет спасибо. А не захотим вернуться, займем какой теплый остров, как хотел когда-то атаман Данила Анцыферов. Жизнь вольная, привлечем в холопы дикующих. И так грозно брат Игнатий посмотрел на казаков: сказано де в Писании: «И пусть будет ответ твой — да, а нет — нет, и что сверх того — то все от лукавого».
— Что ж ответили казаки?
— Мы верим, сказали.
— Лукавишь, Похабин… — негромко предупредил Иван. — Неужто все так и сказали?… Обратно вкопаю в землю!..
— Так и сказали! — Похабин упал на колени, трясло его уже не от холода. Перехватив взгляд господина Чепесюка, зарыдал: — Правду говорю! Так сказали казаки.
— А Карп Агеев?
— И Карп так сказал. Не мог не сказать. Зарежут!
— Где сейчас буса?
— Думаю, что в бухте уединенной. Вон за тем мысом. Думаю, ждет сейчас монах ночи. Хочет ударить по дикующим. Как ему уйти без припаса? — И быстро сказал, не вставая с колен и все так же не спуская глаз с господина Чепесюка: — Знаю, что надо делать…
— Ну?
— Уходить надо.
— Куда?
— В море.
— На чем?
— А там, за мысом, много байдар… Дикующие сошлись на праздник с других островов… У них хорошие байдары, в таких даже в бурю можно ходить по морю… Тайно обойдем мыс и возьмем две больших байдары, а у остальных прорубим днища. Уйдем на байдарах за остров, на отмелях наколем морского зверя, запасемся водой… Или ночью нападем на бусу… Если подойти тихо, то можно схватить дерзкого монаха. А казаки… Они что? Они убоятся… На них господин Чепесюк один раз взглянет, они и убоятся…
— Как думаешь, Яков Афанасьич?
— Думаю, правду говорит, собака, — пнул Похабина неукротимый маиор. — Нас государь учил: из любой конфузии можно сотворить викторию. А вот схватить попа поганого! — Огляделся: — А до ночи нужно укрыться. Силы скопить. Дикующего Татала при себе придержим, чтоб не сбежал.
— Брат Игнатий хитер, — покачал головой Иван. — Он не подпустит к себе байдары. Даже если подойдем ночью. Расстреляет из пушечки-тюфячка.
— А можно так сделать… — предложил, все еще дрожа, Похабин. — Пусть монстр Тюнька громко крикнет с байдары, что вот де скинули мы господина Чепесюка да барина Крестинина! Они, мол, хотели повесить его, а мы скинули и теперь хотим идти с ним, с монахом!..
— Да нет! — в ужасе крикнул монстр.
Иван отмахнулся от монстра:
— А дикующие?… Услышат они…
— Если попортим байдары, пусть слушают. Вплавь к боту не ринешься, холодно.
— Охрана, наверное, у байдар…
— А как же.
— Значит…
— Значит, зарежем троих, а то четверых, — неукротимо вмешался в разговор маиор Саплин. — Мохнатых от того меньше не станет. Только резать их надо тихо, не то набегут… — И выругался, как Иван: — Пагаяро!
4
…«…И бросились на нас иноземцы, больше сотни, и берег весь отняли, оттеснили к воде. А бой у иноземцев каменный и лучный. Стали бить каменьем стрелять из луков, даже щит пробивали, так сильно. А буса вора и бунтовщика монаха брата Игнатия стояла на якоре на большой воде, никто оттуда даже внимания нам не выказал. И мы по берегу с трудом пробились к ручью до больших балаганов, и там выстрелили сразу из двух пищалей. И иноземцы побежали как бы прочь, а потом снова выскочили со всех сторон. Такая у них была иноземская хитрость. И пришлось рубить днища лодок, только две из них увели. А вор и бунтовщик монах брат Игнатий, глядя на то наше бедствие, жестокосердно оставил нас, ушел в море». («Рассуждения о других вещах или Кратчайшее изъявление вещей, виденных и пережитых» в записях дьяка-фантаста Тюньки.)
5
— Поджигай балаганы! — крикнул маиор, шумно выстрелив из пищали в набегающих куши.
— Да Божеское ли дело? Там в балаганах всякая детская мелюзга! — из летних балаганов впрямь доносились вопли и крики женщин, писк и плач детских голосов.
— Поджигай! — неукротимо крикнул маиор, и сам первый бросил огонь в плетеные из сухих прутьев стены балагана. — Бог не допустит бабам да мелюзге сгореть, зато дикующие задержатся. Начнут выхватывать из огня родимцев, вот и задержатся.
Балаганы вспыхнули сразу в трех местах.
В темной влажной ночи, освещаемой высокими столбами огня, казаки шумно скатились на берег, где одна к одной, как сонные рыбы, лежали на песке высоко вытащенные тяжелые байдары. «Скатывай в море! — командовал маиор. — Руби лишним днища!»
Застучали топоры.
Из тьмы набегали тихие волны, забрасывали песок пеной.
Светился в море слабый огонь, там, наверное, гадали люди брата Игнатия, что такое творится на берегу, почему шум и гам, и большой огонь? Гадали, дивились, но не решались подойти близко.
На фоне пылающих балаганов бежали дикующие. Как медведи поднялись на дыбы, подумал Иван.
Свистнуло несколько стрел.
Господин Чепесюк, устав, наверное, махать топором, осел на песок, припал чугунной головой к перевернутой байдаре, приложился ухом к днищу. Иван отметил это случайно, краем глаза, но удивился. Что можно услышать ночью на чужом берегу, прижавшись ухом к днищу пустой байдары?
— Прыгай в байдары! — скомандовал маиор. — Отталкивайся!
— Пора… — нерешительно тронул Иван чугунное плечо прильнувшего к байдаре господина Чепесюка. Даже сейчас не знал, надо ли мешать тайному человеку? Правда, Похабин, по колено в ледяной воде удерживая раскачивающуюся на волне байдару, тоже закричал страшно:
— Пора, барин!.. Поторопись!..
Невдалеке байдара, оттолкнутая от берега гренадером Провом Агеевым, бесшумно скользнула по долгой волне, сгинула в ночном мраке.
— Господин Чепесюк… — обожгло Ивана.
Вдруг увидел: из-под лопатки господина Чепесюка торчит обломок стрелы. Растерялся:
— Как же так? Пора нам…
— После… — загадочно выдохнул господин Чепесюк, слегка приподняв голову. Слышать его голос было странно. Из уголка черных губ тянулась струйка черной слюны. — После…
— Что после? — совсем растерялся Иван.
— Пусть все отдаст… — Силы заметно покинули господина Чепесюка. — После…
— Господин Чепесюк!.. — Иван ошеломленно обтирал ладонью кровь и песок с мокрого лица господина Чепесюка. — Ты ж при мне никогда ранен не был!..
С отчаянием закричал:
— Ну, господин Чепесюк!..
— После…
Огонь наверху разгорался, жадно перекинувшись на сухой лес. Сухие сосенки светились, как зажженные свечи. Похабин по колено в ледяной воде, ругаясь, звал Ивана и господина Чепесюка. Дьяк-фантаст Тюнька выпалил из пищали в сторону идущих, как медведи, мохнатых теней — страшный ночной гром прокатился над островом, будто злой дух Уни-Камуй вправду, наконец, рассердился.
— Что после?… — в отчаянии закричал Иван. — Господин Чепесюк, что после?… Как буду без тебя?… Ты меня не раз спасал!.. — Иван сам не понимал, почему столько боли вызывает в нем вид умирающего господина Чепесюка? — Не надо тебе умирать! Молчи, как молчал!
Господин Чепесюк не ответил.
Упал лицом в песок и больше не шевельнулся.
С обрывов, вопя, валили мохнатые тени. Кто-то рванул Ивана, потащил в сторону от умершего, почти силком бросил в байдару. С уверенностью не мог сказать, действительно ли шептал ему чугунный господин Чепесюк: «После…» Не успел даже легким платком отгородить Чепесюка от мира. «Господи, — отбивался от тянущих его рук. — Прими его душу!»
Глава V. В море

1
…Нисс — небо.
Кеера — ветер.
Камуй-сиууне — молния.
Упаш — снег.
Кета — звезда.
Чип — байдара.
Сиппу — соль.
Еин киток осива — молчи!.. («Рассуждения о других вещах или Кратчайшее изъявление вещей, виденных и пережитых» в записях дьяка-фантаста Тюньки.)
2
Туман.
Влажный туман.
Неистребимый, белый вечный туман.
Иван слепо смотрел перед собой, сил не было. Руку протянешь, все равно ничего не видно — одни неопределенные мутные пятна. Шепнул с усилием невидимому в тумане, а потому как бы несуществующему, хотя где-то рядом обретающемуся маиору:
— Я, наверное, умер, Яков Афанасьич… Даже прикащик Волотька Атласов перестал являться… А я ведь просьбу его не выполнил… — Помолчав, добавил главное: — А если не умер, то хочу умереть… Пусть в тумане, но тихо, как христианин…
— Грех так говорить, барин!.. — из ничего, из белой мглы прохрипел голос тоже где-то рядом обретающегося Похабина. — Грех себе желать смерти… Никогда ничего такого не желай. Господь лучше знает, что кому надо…
— Устал…
Неслышно, медлительно наклонился к борту. Упадешь в воду и не станет ничего, подумал. Буду плыть в воде как апонский тапочек на левую ногу… Зато никаких мук не станет… И не надо будет медлительно всматриваться в туман, к чему-то прислушиваться, надеяться… Если дурак Похабин не ухватит за руку, сразу придет конец…
Вдруг вспомнил.
После… Пусть все отдаст…
Но что хотел сказать этими словами господин Чепесюк? Какая тайна стояла за ними? Кому предназначались?… Устал… Упаду за борт и не будет никаких тайн… Даже тумана мяхкого, волглого, от которого чувствуешь себя навсегда заключенным в сыром подвале, не будет…
Наклонился к борту.
Еще немного и можно ткнуться лицом в густую волну, но из тумана с силой выскользнул сжатый кулачок маиора Саплина и отбросил ослабевшего Ивана на дно байдары. Маиор, неясным пятном выступив из сырого тумана, шепнул хрипло, но неукротимо:
— Делай, что должно, и пусть будет, что будет!.. На все воля Господня, Иван… Пока Он не объявит свою волю, терпи… — Силой усадил на скамью: — Берись за весла!..
С тех пор, как опустили за борт умершего от ран казака из молодых Ухова, с тех пор, как в тумане умер на руках Похабина монстр бывший якуцкий статистик дьяк-фантаст Тюнька, остались в байдаре только трое — вконец обессилевшие Иван Крестинин и Похабин, и совсем впавший в неистовство неукротимый маиор Саплин. Любое движение, любой знак маиор встречал теперь как вызов своей судьбе. То начинал рычать, как зверь, пугал Ивана, требовал соблюдения важных принсипов, пытался разорвать руками туман, то пугал Ивана и Похабина, что если, мол, помрете, всех прокляну! Если, мол, помрете, оставите одного в байдаре, не предам ваши тела вечному покою! Что-нибудь ужасное сделаю с вашими телами! И заставлял двигаться Ивана и Похабина, силой усаживал на весла:
— Греби!
А куда грести?
Нигде ничего не видно.
Силой заставлял сосать кусочки изловленной за бортом пучеглазой рыбы.
В великой неукротимости спрашивал сам себя: «Мнилось ли когда, что буду плыть по столь большому морю?…»
И сам себе не верил: «А раньше разве не плавал?…»
И сам себе отвечал: «Какое море?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65