— А ну вас, акри! Зря только разбудили меня,— заворчал Бакытжан.— Не мешайте спать, черти. Ухожу от вас в сонное царство. Привет кому-нибудь передать? Нет? Ну, тогда чао!
— Не дури! Спятил, что ли? Спать на таком морозе! — сказал Нуржан.— Не вздумайте! Давайте лучше выйдем и с подветренной стороны балаган из снега пристроим. Все же под снегом будет теплее, чем здесь.
— А лежать на снегу, что ли? — засомневался Бакытжан, привыкший до мелочей обдумывать вопрос об удобствах...
— Перетащим туда сиденье от трактора.
— Ну, как хотите,— махнул рукой Бакытжан.— Я на все согласен.
— Так пойдем скорее рыть снег, чего сидеть зря! — сердито крикнул Аманжан и первым полез из трактора
Один за другим, словно парашютисты из самолета, спрыгнули на прозрачный снег жигиты. Ежась под студеным ветром, рубили топором слежавшийся плотный снег, вынимали прямоугольные пласты и клали стенки с подветренной стороны трактора. Сооружение росло на глазах, и работа захватила парней. Они развеселились, постепенно согрелись, и даже пот прошиб на лбу под лохматыми шапками. Правда, зато руки мерзли отчаянно. Вскоре снежный домик был готов, из кабины трактора вытащили сиденье и спинку, пропахшие маслом, и устроили ложе. Парни совсем повеселели и, позабыв о недавнем унынии, принялись хохотать, толкать друг друга в снег, бороться.
— Неплохое гнездышко получилось,— с довольным видом пробасил Аманжан.— Сюда бы побольше жратвы — и зимовать можно.
Пристроились все втроем, тесно сомкнувшись рядышком. Нуржан еще раз предупредил:
— Ребята, только не спать!
— Ойбай, а для чего же тогда дом строили? — возмутился Бакытжан.
— А для того, дурачок, чтоб ты не околел на морозе,— беззлобно отвечал ему Аманжан, закуривая сигарету.
И здесь можно околеть, если уснем,— все тревожился Нуржан.
— Эй, чего куришь, акри! — шутливо накинулся Бакытжан на Аманжана.— Еще пожар устроишь, сгорит домик!
- Поговори у меня,— пригрозил тот.— От огня домик не сгорит, а вот если ты еще разок трахнешь как из пушки, то он развалится, это точно!
— Какая там пушка!—уныло отвечал Бакытжан, ворочаясь на месте.— В животе пусто, газу маловато! Откуда ему взяться — как расческе у лысого...
Постепенно стихли разговоры в снежном домике. Каждый незаметно погрузился в свои думы, отстранившись от друзей, от зимней ночи... И опять вдали... где-то вдали простонал чей-то высокий невнятный голос, то ли плача, то ли жалуясь в тоскливой песне. Может быть, голодные волки? На сей раз услышал этот голос лунной ночи и Бакытжан, испугался, но попробовал испуг свой перебить шуткой.
— Уй! Хи-хи! — попытался он рассмеяться, но безуспешно. - Как бы, ребята, волки не прибежали и трактор наш не слопали! - сказал он с наигранным весельем.
— Не бойсь! — хватая его за бок, прогудел Аманжан.— Ты у нас самый жирненький, тебя и скушают первого. У, бурдюк с маслом!
Оробевший Бакытжан, и так-то опасавшийся хмурого своего приятеля, на этот раз хотел промолчать, но не сдержал сердца и ехидно отвечал:
— Пока толстый похудеет, худой сдохнет, знаешь это? А волки, между прочим, не будут разбираться, кто худой, кто жирный. На бульон им и ты сгодишься, почтеннейший.
Нуржан старался думать о том о сем, чтобы только не задремать. Предательский сон незаметно подбирался к глазам, и парень кулаком тер их. Каждая мысль, на которой он старался сосредоточиться, убегала, словно мышь, и Нуржан удивлялся: когда не надо, мысли так и лезут роем, а теперь, когда ему нужно думать и думать, чтобы не заснуть, не удержишь в голове ни одну... Он пробовал вспоминать время — два года службы,— которое провел в Германии, и ничего не приходило на память, кроме ночного караула, когда тоже спать хочется, а тебе еще стоять и стоять на часах, выпучив глаза и вытянувшись по строевой стойке. . Нет, было невозможно бороться со сном подобным способом и Нуржан попросил у приятеля закурить. Однако с непривычки он при первой же затяжке поперхнулся и долго кашлял...
— Только не спать, ребята! — прохрипел он, отдышавшись.— Ни в коем случае, слышите? Давайте лучше выскочим и побегаем а? И сон прогоним, и немного согреемся.
— И то дело,— согласился Аманжан и, решительно ткнув горящий окурок в снег, метнулся пригнувшись, к выходу.
— А я не хочу! — запротивился было Бакытжан, но его ребята выволокли из снежной юрты за ноги, бросили в сугроб и, навалившись, стали щекотать под мышками. Разбросав приятелей, Бакытжан с диким хохотом умчался далеко в сторону.
Ночные горы светились округлыми боками тихие, торжественные... Мороз крепчал. И снова откуда-то из-за Айыртау донеслось... Песня Снежной девушки? Волчий вой? И Аманжан, обернувшись в ту сторону, откуда доносились звуки, охотно завыл по-волчьи. Ночь не откликнулась даже эхом — словно замерший беззвучно зверь, подавившийся костью. Надснежный мир посеребренный луною, казался покинутым всеми людьми, и осталось их всего трое... владетелей всего этого великолепия. Они кричали, выли по-волчьи, смеялись, нарушая мертвый покой морозной тишины. Словно вопреки покорству земли, надевшей белый саван парни хотели возвестить всему миру, что человек еще жив, что он будет бороться за себя, что смерть не настигнет их на рассвете грядущего дня.
— Драка нужна,— сказал Аманжан.— Хорошая драка, вот что я вам скажу. Я уж из сил выбился, а все еще не согрелся, Так дело не пойдет. Надо нам подраться.— И он скрипнул зубами, хлопнул руками в меховых рукавицах.
— Эй, я не буду, акри, играйте без меня! — отказался сразу же Бакытжан и отбежал в сторону.
— С тобой разве справишься? — сказал Нуржан Аманжану.
— А вы вдвоем налетайте! — задорно отвечал тот.— Ну, подходите! Ур-ра! Драка начинается!
Подбежал Бакытжан:
— Ну если двое на одного, это можно! Начинай, Нуржан! А я потом свой прием покажу!
Н у р ж а н (смеясь). Какой прием?
Б а к ы т ж а н. Нападу сзади, вот какой!
Нуржан. Ладно! А я люблю драться лицом к лицу!
А м а н ж а н (поднимая руку). Стойте, вы! Разве это драка? Кто же начинает драться с улыбкой на лице? Нет так не годится, не настоящая это драка. А потом — я знаю, как вы собираетесь нападать! Сейчас стану спиной к трактору и буду поодиночке щелкать вас, как котят. Нет уж! Я так не хочу. Давайте лучше обложим друг друга матом! Может быть, разозлимся тогда? Будем от души ругаться, ребята, все равно нас никто не услышит. Может быть, последний раз в жизни придется ругаться...
Нуржан. Э, нет, почтенные! Я ругаться не мастак.
Б а к ы т ж а н. Давайте попробуем начать драку, как собаки!
А м а н ж а н. Как это — как собаки?
Бакытжан. А рыть лапами землю! Ну-ка рой! Рой и гавкай!
А м а н ж а н (грозно). Р-р-р! Ав-ав!
Бакытжан. Ав-ав-ав! Молодец! Из тебя, парень, получилась бы неплохая овчарка. Но довольно! Хватит тебе снег из-под себя кидать. Лучше, ребятишки, попробуем, как делали раньше баи! Наши казахские баи устраивали состязания, кто кого переругает. Бросали плетки в круг и начинали ругаться. Вот и мы — бросим в круг варежки!
А м а н ж а н. Идет! Ругаться так ругаться!
Бакытжан (подбоченившись). Начинаю! Буду за двоих стараться. Эй, Аманжан, держись, не реви только, как бешеный верблюд, а сначала выслушай меня. Твою огромную, как собачья плошка, пасть... твоих овей в хлеву... твою пустую башку... твои волосы, торчащие, как у ежа... всего тебя туда и сюда, и так и разэтак... Фу! Я сказал, а теперь ты давай. Трудно, оказывается, ни за что ни про что ругать человека. Даже вспотел...
Аманжан (прокашлявшись). Ну, ляуки, теперь ты держись... Эй, Бакытжан! Ряшку твою, которую ты нало-пал, и шею твою бычью... все поколения твоего рода... все добро твое я дважды трижды... На рукавицу, шпарь теперь ты.
Нуржан (смеясь) Ну, здорово! Так даже баи не умели ругаться.
Б а к ы т ж а н. А ты что, решил судьей быть на состязании? В таком случае великий Нуреке, повелитель наш, вы должны сказать: ребята, перед вами все прежние баи — ничто!
Н у р ж а н. Оу, вы современные мастера сквернословия! От вашей ругани невольно запрыгаешь, как муравей на горячей сковородке.
Бакытжан (воодушевляясь). Эй, Аманжан! Ты говорил, кажется, что «ДТ» устарел? Так вот, трактор не арба, а сани есть сани, не веришь — сбегай посмотри. Нуржан с ума пока не сошел, а до хорошего умом не дошел, он тракторист, а не директор, и если ты желаешь ругаться, то вот тебе: чашку твою, из которой ты пьешь, и мать твою рядом с коровами...
— Чего-о? — глаза Аманжана сверкнули, как у волка.— Отца как хочешь ругай, а мать не тр-рогай! — зарычал он.
И, бросившись на коренастого Бакытжана, он сильным ударом в плечо свалил того в сугроб. Драка, похоже, все же началась. Бакытжан с воплем вскочил и, поискав вокруг себя какое-нибудь оружие для нападения, ничего, кроме снега, не нашел.
— Отца, говоришь? — взвизгнул он.— Так я твоего отца... и так и этак, понял? Я с тобою понарошке, а ты взаправду, да? Сволочуга!
Цапнув пригоршню снега, он бросил его в лицо Аман-жану, затем подскочил к нему и хотел пнуть в живот, но тот ловко увернулся и, схватив противника за ногу, опрокинул его в снег. Дело приняло дурной оборот, и Нуржан вынужден был срочно вмешаться.
— Перестаньте! Озверели, что ли?! — кричал он, пытаясь разнять драчунов.
Разгоряченный Аманжан не раздумывая наотмашь ударил его по голове. Из глаз Нуржана посыпались искры, он едва устоял на ногах. Тяжелая была рука у Аманжана. Нуржан топтался на месте, не зная, что делать. Но тут увидел, как озверевший парень пинает и пинает товарища, хищно согнувшись над ним, мечется вокруг него, словно дьявольская тень, а тот только стонет и беспомощно барахтается в снегу.
И, вновь подскочив к ним, Нуржан заорал:
— Опомнись, фашист чертов!
— Кто фашист? Я тебе покажу фашиста! Все равно не жить на свете! Никто из нас не уйдет отсюда живым...
Все равно подыхать. Так получай же! — И Аманжан снова набросился на Нуржана.
Надо было защищаться уже всерьез. Аманжан, буян и забияка, в гневе способен был сокрушить все вокруг себя, и была бы сейчас в руке у него сабля, он изрубил бы на мелкие куски своих старых друзей. Дикая кровь порою разбушуется в человеке, и он жаждет биться насмерть. После второго жестокого удара, полученного от приятеля, Нуржан тоже потерял голову. Дрожа от ярости, бросился он на Аманжана и приемом, выученным в армии, ударил того сначала в живот, а затем, когда противник согнулся пополам,— ребром ладони по загривку. Здоровенный жигит не сразу свалился, его водило из стороны в сторону, но он все еще был на ногах,— тогда Нуржан пинком поверг его на землю и принялся отделывать задубевшими на морозе валенками...
А вскоре, когда они все втроем снова лежали рядышком в снежном домике, Нуржану было смертельно стыдно за себя... Спать уже не хотелось. Никто не разговаривал. Каждый про себя по-своему переживал случившееся.
А вокруг них по-прежнему стыл под луною белый-белый мир. Давно прошумевшие бураны насыпали снежные холмики, затем выщербили их края — и повсюду остались остроконечные торосы. Ледяным смертным холодом веяло от них... Жизни нет, нет жизни нигде вокруг, белый мир далек от шума и гула хлопотливых обитателей земли. С головою накрывшись снежным одеялом, дух лунной ночи дремлет в непостижимой тишине... И в ней растворялись беззвучно и невидимо думы и грезы троих молодых жигитов, застигнутых безжалостной и равнодушной стихией. Не только о том они думали, удивляясь самим себе, почему вдруг разъярились и схватились, не об ударах сожалели — о тех, которые нанесли, и о тех, которые получили.
Исподволь, незаметно, перенеслись их думы от жестоких испытаний этого дня к иным, более далеким дням, часам и минутам...
* * *
Никогда Нуржан не испытывал чего-нибудь такого, что осталось бы для него чудесным, сладостным воспоминанием. Никогда... ничего. Самые обычные дела, заботы о повседневном существовании наполняли все дни его жизни. Дни, похожие один на другой, неяркие и неинтересные. Ни на одну девушку еще не взглянул хмельными глазами влюбленного. О чем же ему вспоминать теперь, в эту неуютную ночь? Неласковый нрав родной матушки земли, холодное дыхание ее осени и лютая зимняя стужа ему хорошо известны. Не первый раз ему приходится мерзнуть и голодать... Прошлой осенью они ехали на грузовиках большаком вокруг Айыртау. Их было десять человек, здоровенных жигитов, они целый день нагружали сено на машины, а к вечеру, когда отправили пятую машину, пошел дождь. Грузовик, на котором они хотели вернуться, увяз по самые борта, пришлось бросить его на дороге и топать по грязи пешком. До ближайшего села Огневки было километров десять, парни добирались до него под холодным дождем, то и дело проваливаясь в топкую глиняную жижу. Налетел еще и ветер с градом посек им мокрые лица. Парни, одетые в одни ватные телогрейки, промокли насквозь и всю дорогу проклинали дырявое небо, холод, грязную дорогу, свое начальство, отправившее их за сеном на край света. А тут еще навалилась вскоре темнота, настала беспросветная осенняя ночь, дождь усилился и жигиты уже не чаяли когда-нибудь добраться до жилья. Наконец впереди сверкнули огни аула, до которого им пришлось еще долго брести по грязи. Сапоги у них были полны воды за шиворот натекало, и снова в темноте обрушился на них град -~ парни дрожали, лязгая зубами, ругались и громко клялись никогда больше заглядывать в чертов Глубинный край пусть хоть золото посулят величиною с лошадиную голову...
Наконец добрались до узенького моста, перекинутого через речушку на краю аула. Ощупью перебрались через мостик причем Нуржану не повезло, и он свалился в воду... Шум при этом произвел он изрядный, утки, ночевавшие в кустах прибрежного тальника, испуганно взмыли вверх. Кайкен и Акай еле вытянули его на берег. Негде было присесть, чтобы хотя бы вылить грязь и воду из сапог. И вновь осыпав проклятьями непогоду и начальство, грое приотставших жигитов поплелись по темной улице Огневки.
Они так и не встретили гех семерых, которые ушли вперед. Должно быгь уже пристроились куда-нибудь. Стали сами стучаться то в одни, то в другие ворота. И всюду безуспешно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15