— Нашел мне наконец папашку. Спасибо! — И он бросился грудью на ружье, направленное в его сторону
Нуржан подставил ему ножку, и толстяк растянулся на полу. А ружье могло и выстрелить!
- Хватит! — прикрикнул на них Нуржан.— А еще клятву давали в бане: «Умрем, а друг друга не оставим в беде». Так говорили, кажется, милейшие? И руки жали. А теперь будто петухи наскакиваете друг на друга! А из-за чего? Из-за того, в чем каждый из нас не лучше другого и не хуже. И никто в этом не виноват — ни мы сами, ни наши матери...
— Украдкой нас родили,— мрачно добавил Аманжан, вздохнув.
И тут заскрипела и стукнула в сенях дверь. Ребята переглянулись. Только теперь дошло до них, где находятся они и что с ними. Вспомнили про хозяина дома — самого жестокого человека, какого только приходилось им встречать. Дверь в избу раскрылась, и вошел старик с охапкой дров, спокойно прошлепал босыми ногами к печке, с грохотом бросил у стены промерзлые, покрытые снегом поленья. Открыл дверку печки, пошуровал кочергою в топке, подбросил дров. Став на четвереньки, принялся дуть на огонь, смешно шевеля бородою...
Аманжан, внимательно следивший за каждым движением старика, пришел в бешенство от этого вызывающе хладнокровного поведения своего врага. Парень вскинул ружье и, громко щелкнув, взвел курок, но хозяин и тут остался невозмутимым. А двое друзей Аманжана оцепенели, сидя на скамейке.
— Чего целишься зря? Ружье н-е заряжено,— спокойно прогудел наконец старик и направился к посудной полке.— Хочешь убить меня, так возьми патроны. Они над изголовьем висят. Заряди и стреляй себе... Эх! — добавил он после.— Да уж куда тебе, батыр. Не сможешь! Разве что со страху дружков своих пристрелишь.
— Ладно, попробую! — вскрикнул Аманжан, хватая со стены патронташ.— По зверю не приходилось стрелять, а вот тебя уложить попробую! — И он быстро зарядил ружье, вскинул его к плечу, прицелился...
Но и тут старик не смутился Глядя в лицо парню, усмехнулся злобно.
— Брось, дурак! — придя в себя, крикнул Нуржан.— Сейчас же брось!
— Не лезь! А то и тебя прикончу! — хрипло зарычал на него парень, бледный, с налившимися кровью глазами.— Сиди и не прыгай.
— Ай, сынок, ты бы сначала зайцев пострелял,— издеваясь, молвил старик.
Ни тени страха не было на его суровом лице.
— Отец, не дразни его! — крикнул, предупредил Ба-кытжан.— А то ведь он пальнет, он такой!
Старик задрал полу длинной рубахи, достал засунутую за край подштанников трубку, табакерку и принялся ладить курево. Казалось, он нарочно испытывает чужое терпение и похваляется своим хладнокровием.
— Аманжан... Аманжан, опомнись,— тихо произнес Нуржан, не зная, что предпринять.— Ты в человека хочешь стрелять...
— Нет, в гада! — прохрипел Аманжан; пена запузырилась на его губах.— Он хуже фашиста! Читай отходную молитву, старый черт!
НО ЧТО-ТО СЛИШКОМ долго он целился, словно мишень находилась за сотню шагов от него, а не рядом. Между тем хозяин преспокойно раскуривал трубку, достал из печки раскаленный уголек. Чего греха таить — хотел, на самом деле хотел Аман-жан пристрелить старика, да вот отчего-то потемнело у него в глазах и палец, лежавший на спуске, словно окаменел, когда парень собирался нажать на него. А старый хозяин то и дело бросал равнодушные взгляды в сторону жигита, который целился в него. И наконец ружье задрожало в руках Аманжана, затем, отброшенное им, грохнулось на пол. Грянул выстрел. Пуля, попав в дверь, распахнула ее силою своего удара. В избу ворвался холодный воздух. Старик закрыл дверь и накинул ременную петлю на гвоздь.
— Не могу! — закричал Аманжан, припадая на корточки и стуча кулаком по колену.— Не могу убить его!
Я знаю этого человека! Где-то видел эту рожу! Аллах, почему я не могу убить его?!
Выстрел оглушил и, казалось, раскидал всех по сторонам. Бакытжан, сжавшись в комок, всхлипывал в углу. Старик сидел на сундуке и попыхивал трубкой... И скоро в избушке настала тишина — странная тишина, рожденная грохотом выстрела.
— Аксакал, скажите нам, кто вы? — осмелился нарушить эту тишину Нуржан.
— Я Конкай! — резко, без промедления ответил старик, словно ждал этого вопроса.
— Тот самый Конкай? Но он, я слышал, уже давно умер... Лет пятьдесят, говорят, назад! — удивленно воскликнул Нуржан.
— Конкай никогда не умрет! — горделиво сверкая глазами, отвечал старик.— И огонь в очаге этого дома никогда не погаснет! До меня здесь был Конкай, на его место пришел я, а на мое место придет следующий Конкай! И сейчас он находится, может быть, среди Потому что Конкай сидит у каждого в его печенках, в его мозгу и в сердце. Конкай значит: бери себе все, что тебе нравится, и ничего не бойся! Конкай — это: я хочу, а на вас на всех мне наплевать! И он сидит в каждом, в каждом, да только не всякий хочет в этом признаться. Вот ты — Конкай,— вскочив с места, старик метнулся к Нуржану и ткнул ему в грудь пальцем.— И ты тоже! — тонко взвизгнул он и указал на Аманжана.—И ты Конкай! — показал он на Бакытжана.—
У каждого из вас душа тоже конкайская! Молоко на губах не обсохло, а уже норовите погубить человека. Да куда еще вам! Я здесь, на перевале, пятьдесят лет живу один, и никто, греясь у моего огня, не смел мне слова поперек сказать. Потому как я — хозяин здесь! Меня даже начальство из района, из области не трогает. А вы что? Захотели верх надо мной взять?
Он метнулся к сундуку, убрал с него все вещи и, откинув крышку, стал выбрасывать на пол охапки ценных шкурок — норковых, соболиных, выдровых, волчьих, медвежьих.
— А это вы видали? — приговаривал старик, выбрасывая все новые и новые вороха мехов.
Жигиты онемели; Бакытжан медленно на коленях подполз к сундуку и стал ощупывать шкурки, Аман-жан покачал головой и сказал:
— Вот так богатей!
— А ты думал? Пока все это имеется у меня, ни бог, ни начальство не страшны.— И старик любовно погладил лоснящуюся маралью шкурку.— Знайте же, молокососы, что шапки на головах всех начальников и воротники на шубах их жен — это от меня, из этого сундука. Да если бы я придушил всех вас троих, как кутят, а потом захотел бы оправдаться — этих шкур, думаю, хватило бы, чтоб спасти мою собственную. Или вы не знаете, что смерть тоже можно купить?
— Вы хотите сказать, отец, что можно тебе, значит...— начал, заикаясь, Бакытжан.— Или мне, скажем, если я тебя...
— Я хочу сказать, что, когда в прошлом веке сын кокчетавского султана Залькары, Алибек, совершил убийство, его старший брат отправил в русскую столицу сорок вороных иноходцев в подарок белому царю. И что же? Младший брат его был избавлен от каторги. Так-то! В те времена подношения брали открыто, не таясь, не то что в наши дни...
- А вы у нас, дедушка... вы тоже открыто взяли... подношения? — вдруг, перебивая старика, брякнул Бакытжан.
- Чего — у вас? — гневно выпрямился старик.— Сопляк ты и есть, и нечего с тобою разговаривать. Да разве подарка я от вас добивался, дуралей? Я взял свое! Плату за постой. А как же иначе? В городе небось выложили бы денежки за гостиницу. А здесь, в горах, |де можно сдохнуть от холода, я вам даю приют и ночлег — и вы за это не хотите платить? Вам жалко стало дрянные пимы и часы — так возьмите их обратно. Тьфу! Хотел я испытать, что вы за люди, а вы оказались мелкими душонками, барахольщиками! — С этим он, вскочив с места, достал откуда-то часы, валенки и швырнул все это обратно гостям; затем принялся убирать свои сокровища в сундук.
— Добро вернулось к хозяину — слава! — усмехаясь, но чувствуя себя несколько смущенным, проговорил Аманжан, надевая часы на руку,
Нуржан тоже смутился и призадумался. Нерешительно глядя в спину Конкаю, произнес тихо:
— Аксакал, возьмите валенки... если они нравятся вам. А я надену ваши старые... Я сразу отдал бы... только они не мои, поэтому... Так что берите, аксакал.
— Ладно, не надо мне, спасибо,— отвечал старик, перейдя от сундука к нарам и готовя себе постель.— И вы ложитесь, где стоите. Подушек и одеял у меня нету, так что не обессудьте. Зато тепло в избе...— Голос его уже не был враждебным и жестоким, Конкай заметно смягчился; укрывшись шкурой, он выставил одну голову и, двигая бородою, заговорил: — Удивляюсь я на вас и на людей ваших. Чего вы в покое меня не оставите? Я ведь не ищу вас, чего вы-то меня ищете? Значит, Конкай вам нужен, хоть вы Конкаю не нужны. Я ведь что? Хочу жить сам по себе, без вас. У меня мой угол, мое становье — и не*трогай меня! Я Конкай! Я сам себе царь, и хотя царство у меня небольшое, я здесь не раб, а хозяин. Я полвека стерегу свое царство, и тому, кто попытается отнять его у меня, погасить этот очаг или нарушить мой покой,— глаза его расширились как у безумного,— врагу своему я и пули не пожалею. Буду с ним насмерть биться... Ну а теперь подбросьте дров в печку и гасите коптилку! Довольно болтать, спать пора!
И старик, как зверь, свернулся клубком на своем ложе. Теперь, лежащий, он не казался столь громоздким, мощным и неодолимым... Это был обыкновенный усталый старик — сиротливый и даже жалкий...
Аманжан с Бакытжаном улеглись на полу. Нуржан вышел из дома. Заметил, что Плеяды далеко переместились в сторону. Небо было чистое. Стужа стояла лютая. Почти белая, озябшая луна пристально смотрела вниз, будто собиралась спрыгнуть на землю. Жизнь словно вымерла, и луна, казалось, как мулла в белой чалме, собирается читать отходную молитву по усопшим... Можно было только диву даваться, что человек прожил в этой дикости и тоске целых пятьдесят лет. Без людей, без книг, без всего того, что создал человеческий гений. Старик Конкай словно взялся доказать своей жизнью, как человек может снова уйти вспять, назад, к первобытной дикости. И посмеяться над самим понятием «человеческий гений»... И Нуржан вспомнил, как один его приятель, некто Орынбай, работавший в совхозе учетчиком, однажды рассказывал ему о старике, живущем в горах, совершившем много злых дел, не имеющем даже паспорта, но которого тем не менее никто не мог тронуть, потому что он пользовался покровительством начальства из района и даже из области. Этот старик, по словам Орынбая, мог излечить от любой болезни, пользуясь своими чудодейственными снадобьями, и к тому же поставлял кому надо меха самых ценных зверей. Должно быть, догадался теперь Нуржан, речь шла о Конкае...
Заскрипела дверь, и во двор вышел, отхаркиваясь и сплевывая на снег, хозяин, подозрительно уставился на парня.
— Ты чего? На луну любуешься? — проворчал Конкай.
— Решил свежим воздухом подышать, аксакал,— ответил Нуржан.
— Ну, так иди теперь спать,— приказал старик и, согнувшись, вошел в сарай.
Проходя мимо раскрытого сарая, Нуржан заглянул туда и заметил ход, ведущий вниз,— очевидно, в погреб. Склонившись над дырою, он увидел огонек коптилки и в ее тусклом свете — старика, который, припав к бочке, что-то пил прямо из отверстия в ее боку.
Наутро парней разбудил сам Конкай. Ребята выскочили на улицу и увидели, что на ослепительном снегу стоит их «ДТ-54», целехонький, не съели его волки. Чтобы завести мотор, понадобилась горячая вода, и хозяин дров не пожалел — нагрели на печке ведро воды, залили радиатор. Долго им возиться не пришлось, трактор завелся легко, и, уже собираясь тронуться в путь, Нуржан спросил у старика, как им лучше проехать к тому месту Глубинного края, где было заготовлено сено.
— У вас две дороги,— отвечал старик, почесывая бок.— Одна хоть и длинная, зато верная. А другая короткая, но не близкая. Вот и выбирайте сами. Первая
247
идет вокруг всей Айыртау, по ней ехать и ехать... А по второй можно добраться за три часа — это напрямик через перевал Большого Конкая. Обратно с сеном, конечно, лучше ехать по кружной дороге. А туда, я думаю, можете махнуть и через перевал. Трактор сильный, а вы жигиты молодые, здоровые — справитесь, я думаю.
— Послушаемся вашего совета, аксакал,— сказал Нуржан и вскочил на гусеницу.
— Глядите сами,— бормотал старик,— вам решать, соколики... А нам, дожившим до возраста пророка, советы давать молодым...
— С пустым брюхом отправляешь гостей, старик! — крикнул ему Аманжан.— Но ничего, еще встретимся, все же попьем чайку у тебя. Если на обратном пути не заглянем, жди нас в гости летом.
— Научись к тому времени с ружьем обращаться, сынок,— насмешливо отвечал старик.— Как бы опять тебе не осрамиться, коли надумаешь стрелять в меня.
— Боюсь, дед, ты к тому времени ноги протянешь и протухнешь совсем.
— Один аллах знает, кому из нас суждено раньше умереть,— диковато сверкнув глазами, молвил старик.
— Ладно! Будьте здоровы, отец! — крикнул Нуржан и перевел рычаг, трогая трактор с места.
— Прощай! — крикнул и Бакытжан, радуясь тому, что живым-здоровым вырвался из этого негостеприимного дома.
Аманжан прощаться не стал. Бледный, он молча сидел рядом с Нуржаном.
Конкай долго смотрел вслед удаляющемуся трактору и, когда тот скрылся за ближайшим гребнем, пробормотал себе под нос: «Да примет вас земля, аллах велик»,— и молитвенно провел ладонями по лицу и бороде. «Из всех троих этот серьезный тракторист опаснее всех,— думал он,— а двое других, видать, олухи. Но ничего — все равно никто из них не вернется, и некому будет разносить по всему свету молву о богатствах Конкая...» Вскоре старик был уже в погребе. Здесь он спрячет все, что накопил за полсотни лет одинокой звериной жизни. Здесь и умрет... В час, когда почувствует приближение смерти, он опустится на заранее приготовленное ледяное ложе, потянет за особый рычажок, который будет под рукою,— и сверху обрушится песок, натасканный им заранее... Так скроются под землей все богатства Конкая и он сам. И никто не найдет, никто... ни один человек на свете. А пока он не станет нажимать на рычажок. Он будет еще долго жить на свете. Маралий корень, золотой корень, женьшень, мясо оленя и кровь из его рога, медвежатина, чистый воздух, вольная жизнь без начальников — вот что продлит его дни на земле. Старик откупорил бочку и, жадно припав к ней, стал смаковать прекрасно настоявшееся пиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15