— Обществу нужна скотина на мясо, а мы, люди, не нужны, что ли? Пха-ха-ха! Патриоты какие выискались! Плюю на вас! Обществоведение мне и в школе до смерти надоело!
Нуржану казалось, что перед ним кричит, бешено сверкая глазами, не его закадычный друг, с которым он провел немало хороших дней в детстве, а беснуется старик Конкай... Вот он соскочил с гусеницы трактора, на которой стоял, и двинулся к ним, держа нож в руке.
— Эй, а ты грамотный парень, оказывается! — воскликнул Бакытжан, еще не веря серьезности происходящего и стараясь дело свести к шутке.— Всякие слова русские запомнил!
— Не смейся, ты! Сейчас кишки тебе выпущу! И со своим отцом Упраем не успеешь попрощаться, ублюдок!
— А-а!—тонко взвизгнул Бакытжан; какая-то неведомая сила, казалось, подбросила его в воздух; непонятно куда и каким образом, но он так двинул здоровенного жигита, что тот рухнул на снег словно подрубленный; нож далеко отлетел в сторону.
Гордый, неистовый Аманжан, считавшийся непобедимым, валялся в сугробе, словно тополиное бревно, а Бакытжан мгновенно вскочил на гусеницу «ДТ» и закричал сверху, потрясая кулаками, словно оратор:
— Смеетесь над тихим! Издеваетесь над молчаливым! Я вот как накушался от вас! — И он провел ребром ладони по горлу.— Это я, я плюю на вас! На всяких там Конкаев и волков, которых надо бояться! На собачий холод и голод! И на тебя, Аманжан, плевать хотел! Нуржан, садись в трактор,— повелительно крикнул он старшому.— Поедем за санями. А этот бешеный пес пусть валяется в снегу. Нарушившему клятву — смерть!
— Все равно... прикончу обоих,— кряхтя, корчась на земле, прохрипел Аманжан.— Своими руками порешу, сволочи...
Трактор взревел. Рассерженный Нуржан рванул рычаги.
— Поехали! — крикнул он.
— Поехали! — повторил за ним Бакытжан. Аманжан остался лежать в снегу. Налитыми кровью
глазами, словно волк, попавший в капкан, злобно следил он за удалявшимся трактором. Жажда мести, презрение, ненависть снедали его. Когда трактор, нырнув за бугор, скрылся из виду, парень уткнулся в снег лицом и заплакал. Разрыдался так, что заломило в висках. Слезы падали в снег, сразу же превращаясь в ледяные катышки. Пальцы его распухли от холода, побагровели, и он вытер их об рукава и сунул под мышки. Вытянув шею, посмотрел вниз — трактор бодро удалялся, выстреливая клубы дыма, порою глубоко увязая в снегу, но не замедляя хода. Вскоре он скроется за склоном.... Судя по скорости, трактор должен был за какие-нибудь полчаса обогнуть гору и выйти на вчерашний след.
* * *
Как они и надеялись, низина горного подножия не была заболочена, камней больших также не оказалось на пути — и это было хорошим началом Плотный, слежавшийся снег легко проламывался под гусеницами, подминался под брюхо трактора, и он с ровным гудением бежал вперед. Лица у двух трактористов были суровы, словно шли они в танковый бой; движения их были резки и энергичны, и на душе у каждого не было того вчерашнего чувства нехорошей тоски и отчуждения — деятельная бодрость целиком захватила жигитов. Им предстояло в дело провести то, что они задумали, и это — преодолев всю усталость и отчаяние... после того, как была утрачена всякая надежда... Вот он, тот безрассудный порыв, на который оказываются способными отчаявшиеся люди, рассчитывающие только на собственные силы. Смерть можно преодолеть только подобным порывом...
— А что, Нуржан, правда ли это, - нарушил тишину Бакытжан, - что замерзающий человек чувствует, что ему тепло, даже жарко?
— Да,— отвечал Нуржан, который с сосредоточенным видом вел трактор.
— Мне ночью тоже было жарко.. Я, Нуржан, видел, как пришла ко мне девушка... одна девушка и повела меня куда-то. Вовремя ты, выходит, дернул меня за ногу...
— Не замерз без жилетки? — спросил у товарища Нуржан, вспомнив, как они сожгли — один пиджак, а другой — безрукавку.
— Зад дрожит, зато сердце кипит, ответил Бакытжан.— Слушай, джура, у меня в кармане один куртик завалялся.. - добавил он, потупившись. -- Погрызем, что ли?
Нуржан, увидев, каким несчастным и кислым стал вид у парня, рассмеялся и сказал:
— Так вытаскивай.. Чего мнешься?
Окатыш курта, черный от долгого пребывания в кармане, трактористы грызли по очереди. Обрушивая громоздившуюся до небес тишину заснеженной горы, могучий «ДТ-54» с неимоверным грохотом начал новый подъем на перевал по следам вчерашнего восхождения...
И вот, объехав встрявшие в сугроб сани, «ДТ» остановился, попятился, и Бакытжан, успевший уже на подходе спрыгнуть с трактора, стал знаками подавать команды: ближе... еще ближе... стоп! А там и, подняв тяжелое дышло, попытался соединить его вершину с задком трактора, но не увидел в проушине болта, стал искать его, раскидывая вокруг снег, а потом крикнул*
— Давай сюда палец гусеничный!
Поймав на лету брошенный Нуржаном стальной палец, продел его в скважины и сверху вбил обухом топора.
— Биемилла! — крикнул он и взобрался в кабину.— Поехали!
«ДТ-54» ринулся вниз, волоча за собою сани, из-за которых промучились трактористы лишний день. Радовались молодые люди — все же их взяла: с шумом бежал трактор, словно конь, к хвосту которого привязано пустое ведро. Осталось теперь найти стога, погрузить сено и...
Когда они, ликуя, съехали к месту своей ночевки, то увидели Аманжана, который по-прежнему лежал в сугробе. Он не шелохнулся, когда трактор стал, чуть не наехав на него гусеницами. И ребята испугались.
— Ойбай-ау! Уж не убил ли ты его? — предположил Нуржан.
— Брось! Кишка тонка у меня, чтобы с одного удара убивать,— отвечал Бакытжан.— Притворяется мужик!
Аманжан лежал под самыми гусеницами не шевелясь и, словно ничего не слыша, смотрел на далекие белые вершины Нуржан высунулся из кабины.
— Эй, вставай, чего лежишь! крикнул он. Садись давай, и поехали!
Но тот продолжал лежать, вызывающе храня молчание, с серым лицом... Нуржан спрыгнул с трактора и схватил его за руку, потянул.
— Вставай, говорят! Посерчали маленько — и хватит Не оставлять же тебя на съеденье волкам... А кто виноват, не виноват после будем разбираться.
Тут и Бакытжан подоспел; Аманжан, словно бы нехотя, словно делая им большое одолжение, поднялся наконец с земли и, отряхиваясь, проворчал:
— Не пропадать же мне из-за дураков...— И с важным видом полез в кабину.
Он уселся на свое обычное место и долго ни с кем не желал разговаривать. Хранил гордое молчание. Но спустя некоторое время заговорил первым, причем грубо и заносчиво.
— Ты, ляуки,— обратился он к Бакытжану. (В другой раз он, может, и пнул бы его по ноге, а теперь только обозвал.) —Ты... Сознайся, кто тебя научил так бить?
Бакытжан, сидевший втянув голову в воротник полушубка, охотно отвечал:
— И сам не знаю... Как кинулся — еще помню, а вот как ударил... убей не помню. Уж очень я рассердился, акри. В жизни не ожидал услышать от тебя такое... Вот моча в голову и ударила...
— Врешь,— говорил Аманжан, тоскливо шаря по карманам в надежде найти курево, которое у него давно кончилось.— Врешь ведь. Тебя вот он научил,— кивнул он на Нуржана.— Вы вместе потихоньку тренировались, чтобы вдвоем отметелить меня.
— Да полно тебе, Аманжан,— с укором произнес Нуржан.— Или мы враги тебе? Или ты враг нам, убил наших отцов? Что мы тебе такого сделали?
— Вот именно! — поддержал товарища Бакытжан.
Белый снег вокруг. Холод, холод. «ДТ-54» мнет гусеницами ровный покров, рвется вдаль, нетерпеливо разбрасывая снежные комья. Вдали... волки воют? Печальная песня звучит?..
— Ура! — воскликнул вдруг Бакытжан и, вскочив, ударился макушкой о потолок кабины.— Ура! Смотрите, человек появился! Вон там он! Человек! Голова у него, две руки, две ноги! Говорить, наверное, умеет! — кричал парень, несмотря на то, что при ударе головою больно прикусил язык.
И на самом деле: на западном склоне Айыртау, далеко-далеко зачернел маленький всадник. И до того его появление обрадовало парней, что у всех троих навернулись на глаза слезы. Сколько пришлось им мучиться на этом жутком морозе, сколько перестрадать в бесконечную ночь, едва не стоившую им жизни, сколько отчаяния пережить среди этих мертвых снегов и льдов, чтобы понять, как дорог им вид человеческий и сам незнакомый человек, которого можно растормошить, обнять, поцеловать...
— Вижу, что человек,— молвил Аманжан, упорно продолжая обшаривать карманы.— Но интересно мне... курит он или нет?.. Затянуться бы еще разок да помереть...
— Аллах тебя знает,— начал дразнить его Бакыт-жан.— Тебе курить дать, так ты после жрать попросишь. Пожрать дать — ты, пожалуй, бабу потребуешь.— И, произнеся эту беззлобную шутку, Бакытжан все же с настороженностью покосился на Аманжана: как проглотит?..
Но тот лишь смутно усмехнулся и ответил:
— Что ж, может быть, ты и прав, толстый. Человек, знаешь ли, существо ненасытное...
Нуржан, управлявший трактором, молча слушал разговор приятелей, вновь дивясь про себя тому, как они оба изменились за минувшие дни. Подъехали поближе и увидели: человек спешился и что-то делает, лошадь мирно жует сено, охапкой наваленное перед нею. Трактор остановился, лошадь перестала есть и, навострив уши, беспокойно фыркнула. Хозяин, отбросив лопату, потянулся взять повод, чтобы лошадь не убежала, испугавшись. Под снегом, который разбрасывал человек, было, оказывается, сено, доброе, свежее, как недавно снесенное яичко,— небольшой стожок, Уже несколько навильников было брошено в розвальни.
Когда трое здоровенных жигитов с криком «Асса-лаумагалейкум!» бросились к человеку, старик — ему было лет под шестьдесят — оробел и попятился. Чуть ли не с неба свалились они вместе со своим трактором... не грабители вроде, не подкравшиеся незаметно разбойники... вот и сани пустые волокут куда-то... Удостоверившись, что перед ним молодые казахские парни, старик сам бросился к ним навстречу и стал трясти каждом\ по очереди руки, радостно приветствуя их.
— Добро ли ехали, сыночки мои? Откуда? Куда?
— С Карагайского района мы. С Фардихи едем... уже третий день. За сеном, отец, с осени где-то здесь осталось.
— Знаю, знаю! — в ответ.— Сено ваше недалече... Но с Фардихи, сыночки, о зимнюю пору сюда прямой дороги нету... Как же вы ехали?
— В таком случае, аксакал, мы проложили новую дорогу,— отвечал Аманжан.
— А ведь и то правда! — воскликнул старик, вновь I беря в руки лопату.— Дело неслыханное. Зимою к нам,
сколько помню, никто и не ездил.
— Хозяин дома, где мы ночевали после Фардихи, этот путь нам указал,— рассказывал Нуржан,— мол, через Айыртау напрямик можно. Вот мы и решили напрямик, да чуть не пропали, заблудились...
— Как зовут того, кто дорогу такую вам подсказал? — спросил старик.— Запомнили имя его?
— Как не запомнить, аксакал,— отвечал Нурджан.— Хорошо запомнили. Конкаем зовут. До утра нас в плену, можно сказать, держал.
— Оу! Ай! Будь он проклят! — Старик сердито отбросил в сторону лопату снега.— Все озорует, злодей! Он, этот пес нечестивый, только и занимается тем, что людей губит да путает... Небось и с вас плату взял за ночлег?
— Хотел взять, аксакал,— ответил Бакытжаи, который достал лопату с 'трактора и принялся помогать старику,— да потом не взял...
— Спасибо, сынок!.. Стало быть, аллах вразумил бесноватого... Пристроился, злодей, у самого перевала, на безлюдье, и кровь сосет с проезжих да прохожих. Виданное ли дело! Да пристрелить пса, коли взбесился! Моя бы воля была... А сено ваше чуть в стороне осталось, на запад вы маленько съехали.— Прищурившись, он посмотрел на горы и предложил:—Сегодня уж переночуйте у меня, а завтра я вам скажу, как ехать.
Аманжан, стоявший подбоченившись, спросил у него:
— Дед, а закурить у тебя найдется?
— Нету, мой ясненький. Насыбаю понюхать могу дать.
— Эх! Не дерьмо — плохо, а что дерьма нет — плохо, сказала голодная ворона,— вздохнув, изрек Аманжан и потянулся к табакерке старика.
— Э-э! Э-э, мой ясненький, так не годится! Слыхал, говорят: «Мою дочь замуж хошь бери, хошь не бери, а худо о ней не говори»,— так отчитывал старик парня за грубость.
— Он у нас особенный,— начал оправдываться за приятеля Бакытжан.— Шутить любит. Так любит, что даже может пошутить с человеком, который в отцы ему годится.
— Ладно, дети мои! Коли добрая шутка — почему бы и не пошутить! Я не в обиде, аллах свидетель... А ты скажи мне лучше, каков мой табачишко? Слезу выбивает?
Аманжан, нюхнувший насыбая, и вправду исходил слезами и чихал беспрерывно. Все рассмеялись.
Провались... твой насыбай! — прохрипел Аманжан, сплевывая в снег.— Сдохн), а не притронусь больше к нему.
— Отец,— предложил со своей стороны и Нуржан,— чего зря мучить вашу лошадку, давайте мы весь стог разом на наших санях перевезем.
— Не знаю, что и сказать, сыночки... Ведь устали вы, намаялись после такой-то дороги, намерзлись, поди.
— А что нам, молодцам! — успокоил старика Аман-жан, которому было несколько неловко за свою грубость; и он первым взялся за вилы.
— Ну-ка, подгоняй трактор! — скомандовал важно Бакыгжан.— Нечего время терять.
И трое жигитов с хозяином мигом навалили воз сена на огромные тракторные сани.
* * *
Когда добрались до зимовья старика, уже смеркалось. Сено свалили с саней посреди двора, слили воду из радиатора трактора и направились к дому. Невзрачная бревенчатая избушка об одно оконце показалась измученным парням настоящим дворцом^ Это было убогое жилье людей, поселившихся на отшибе, но дух невозмутимого покоя, смирения и тишины исходил от него. Неподалеку темнел еще один домик, в котором, как объяснил старик, жил его помощник. Жирный дым вился над трубами. Отстоявшуюся тишину вечера нарушил зычный рев коровы, ей жалобно откликнулся теленок, запертый в стайке.
Рядом с домами был расположен горячий родник, исходящий паром, и это придавало особенность пастушескому зимовью. Вокруг источника густо теснились разросшиеся кусты тальника; склон ближней горы был покрыт густым лесом. Отсюда и начиналась большая, нетронутая тайга Горного Алтая... Напрямую к северу от этого зимовья можно было выйти к реке Хатунь, далее простиралась сибирская Россия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15