Зачем тебе нужен мой муж?
— Я — смерть твоему мужу! — сказал мужчина и, подойдя к ней, с угрозой повторил: — Отвечай, где он.
— Насим-джан сейчас с воинами-чекистами возвращается домой. Если хочешь найти здесь свою смерть, жди его!
— Если бы я не знал, что ты тоже обманута, несчастная,— сказал мужчина, глядя на Хамрохон воспаленными глазами,— то, ей-богу, сначала убил бы тебя, а потом пошел встречать Насима. Но я знаю, знаю, что и ты им обижена... Ладно, не бойся, кончились твои черные дни, сегодня же ты избавишься от этого развратника!..
Сказал — выскочил во двор и мгновенно исчез за воротами, оставив женщин в смятении.
— О боже, да что ж это такое? — сказала тетя, успокаивая Хамрохон, близкую к обмороку.— Кто это? Разбойник?
— Нет, не разбойник,— ответила Хамрохон,— это был смертельный враг Насим-джана.
— Враг Насим-джана? О боже! Тогда надо что-то делать! Позовем соседей...
— Бесполезно. Он уже ушел, идет встречать Насим-джана. Господи, хоть бы Насим еще был в учреждении, хоть бы он еще не вышел...
Хамрохон позвонила в ЧК. Звонила долго, но почему-то никто не подходил. Очевидно, в кабинете уже никого не было или телефон испорчен. Ах, недаром говорится: земля тверда, как камень, а небо высоко! На мгновение Хамрохон задумалась, потом быстро прошла в свою комнату и, достав из сундука маленький револьвер, сунула его в карман своего лилового бархатного камзола. Надела камзол поверх домашнего платья, взяла с полочки шитую золотом тюбетейку, надела и вышла на двор. Тетя поспешила за ней, спросила со страхом:
— Куда ты, доченька?
— Я должна пойти и предотвратить смерть! — сказала она и направилась к воротам.
— Постой, что же ты можешь сделать? Погоди, я позову кого-нибудь на помощь!
— Я сама! Сама готова на все! — ответила Хамрохон и, не обращая внимания на причитания тетки, вышла на улицу как была — без паранджи.
— О, смерть моя! — кричала старуха и била себя в грудь руками.— Да что же это за день выдался?!
А Хамрохон, без паранджи, без чашмбанда, шла гордо и решительно, направляясь к торговым рядам. Она ни на кого не глядела, не боялась никого. А между тем это была первая в Бухаре таджичка, вышедшая на улицу без паранджи. Но ни сама Хамрохон, ни Насим-джан, ни все те люди, которые увидели ее без паранджи, не глядели ей вслед с изумлением, не понимая еще, не зная, почему она решилась на такой смелый поступок.
В тот час улицы и базары еще были полны народу, лавочники только закрывали свои лавки, а мануфактурные ряды возле Токи Тельпак были еще открыты.
И бакалейщики, и торговцы галантереей, и повара, варившие горох в котлах, и сторожа караван-сараев — все, увидев стремительно идущую мимо них женщину с открытым лицом, ошеломленно молчали, некоторые даже делали вид, что ничего не заметили. Ведь если бы такое случилось года два назад, когда власть была в руках эмира, тогда бы все, по одному знаку муллы, кинулись бы на нее и растерзали. Но сейчас все они только удивлялись. Это было знамением свободного времени. И молодежь приветствовала его, радовалась ему. Несколько человек пошли следом за Хамрохон, не могли на нее наглядеться. Женщина без паранджи!
Люди, будто не веря глазам, спрашивали друг друга:
— Видели? А ведь она бухарка, а?
— Неужели она мусульманка?
— Мусульманка?! Но кто бы она ни была, женщина, вышедшая на улицу без паранджи, потеряла всякую веру в бога...
— А вы видели, какая на ней тюбетейка — шитая золотом, а?
— И сама она красивая!
— Теперь таких будет много.
Ведь сейчас свобода!
Служка из квартальной мечети, увидев ее, побежал к имаму:
— Господин, сейчас по улице прошла мусульманка без паранджи, даже без платка!
— Наверное, сумасшедшая?
— Нет, не похожа на сумасшедшую. Идет так гордо, независимо, как будто сама земля должна поклониться ей за это.
— А вы, видно, с удовольствием на нее глядели, а? Нехорошо, почтенный суфи, так вы можете и сами потерять веру!
Сторож Токи Тельпак, покинув свое место, побежал к ближайшему милиционеру и торопливо стал объяснять ему:
— Здесь только что прошла женщина без паранджи!
— Ну и что? — сказал совсем молоденький милиционер.— Пусть идет, а тебе-то что?
— Но ведь она — мусульманка... и даже без головного платка!
— Ну и что? Теперь женщины свободны.
— Но ведь, значит, она потеряла веру!
— А если ты не потерял еще веры, так иди на свое место и сторожи хорошенько, чтобы ничего не случилось. Смотри, если что случится, будешь отвечать не только перед богом, но и перед судом...
Хамрохон не замечала смятения, которое вызвала. Она вся была полна тревоги за Насим-джана. Хоть бы он еще не вышел из своего учреждения, хоть бы еще не встретился со своим врагом! Хоть бы был жив...
Дорога казалась ей такой длинной, путь от дома до ЧК бесконечным. Быстрее, быстрее надо идти, надо успеть предупредить Насим-джана и его товарищей... Если ей встретится тот мужчина, она приставит револьвер к его груди и отведет его в милицию или заставит поднять руки и поведет в ЧК... Но мужчины того не было видно. Где же он? Что ему сделал Насим-джан? Почему этот мужчина хочет мстить ему? С виду он не похож на человека, не помнящего, что говорит... Пожилой человек, бедняк, хромой... Такие люди не станут мстить из ревности, не могут ополчиться из-за женщины... Это не тот человек, что звонил ей,— вряд ли он может звонить по телефону. Нет, нет, то был другой!
Но кто бы ни был этот человек, он хочет убить Насим-джана, его надо найти, обезоружить, арестовать. Иначе не будет жизни для Хамрохон. Он даже не боится, что погибнет сам. Пока он жив, опасность будет всюду подстерегать Насим-джана. Это нужно объяснить всем в ЧК...
Но сейчас главное в том, чтобы опередить его, скорее дойти до ЧК, чтобы он не успел ничего натворить.
Быстрее, быстрее, ни на что не обращая внимания...
А в это время Бако-джан, полный гнева и жажды мести, стоял в переулке пассажа напротив ЧК и ждал. В переулке было темно, никто не видел его. Медленно тянулись минуты, громко, как часы, стучало сердце в груди. Становилось все темней. Горели только два фонаря — у ворот ЧК и возле банка. Да из окна комендатуры падал на улицу свет от лампы. Мысли его путались — виделись ему дочь Халима, жена, назир Низамиддин, все упрекали его, требовали, чтобы он отомстил... Глаза его были прикованы к двери комендатуры: оттуда должен был появиться его враг, бессовестный развратник и негодяй. Бако-джан мог бы выстрелить в него отсюда — и бежать. Но он не хочет этого. Он хочет, чтобы враг его в свой последний час понял, что погибает от руки мстителя, от руки Бако-джана. Пусть он знает, что не остается безнаказанным, что не все позволено ему. Он будет наказан за то, что сделал несчастную Халиму жертвой своей похоти, запятнал честь ее и ее отца. Это можно смыть кровью, только кровью! Пусть потом Бако-джана схватят, даже расстреляют, но он должен отомстить. Человек рождается один раз и умирает тоже один раз. Но умирать надо с незапятнанной честью, с чистой совестью. Халима еще молода, может быть, она еще найдет свое счастье...
Назир-эфенди осведомлен обо всем. Такая у него работа. Комиссар внутренних дел! Конечно, у него много агентов-разведчиков, везде у него есть глаза и руки. Ему обо всем сообщили, он знает даже друзей этого мужчины, но ничего сам сделать не может. Он не хочет из-за Халимы ссориться с ЧК. Ведь у него нет настоящих улик, а Халима запугана и молчит...
И в самом деле, если посмотреть на дело с точки зрения закона, то трудно будет что-то доказать. ЧК — учреждение сильное, все боятся его. Судьям будет легко опровергнуть все притязания, доказать сомнительность дела. И будет еще хуже, получится огласка, позор станет явным. «Назир-эфенди хорошо знает кто и почему дал мне револьвер. Это значит: иди отомсти сам! И не бойся — я с тобой, я твоя защита! Вот молодец! Если я останусь жив и выберусь из этой ямы, всю жизнь свою отдам ему, буду делать все, что он прикажет...»
Размышляя так, Бако-джан пристально глядел в сторону ЧК и вдруг при свете фонаря увидел женщину, которая быстро приближалась к зданию, шла — как будто была не на улице, а у себя во дворе — без головного платка и без паранджи, в золотом шитой тюбетейке на голове и в бархатном лиловом камзоле. Сначала Бако-джан подумал, что это татарка или русская женщина в таджикском платье. Но, всмотревшись, он узнал Хамрохон и понял, что она пришла следом за ним, чтобы предупредить мужа. Эта женщина могла помешать его планам.
Дело принимало плохой оборот.
Бако-джан не знал что делать. И зачем он ворвался в дом Насим-джана, не узнав, дома тот или нет? Зачем сказал этой женщине, что убьет ее мужа? Глупец, глупец! К чему было кричать на беспомощных женщин, пугать их своими угрозами? Вот теперь эта женщина пришла сюда даже без паранджи, сообщит мужу, подымет всех на ноги в ЧК - Как жаль, как жаль!
Бако-джан внимательно следил за женщиной, увидел, как она подошла к окну комендатуры и подала кому-то знак Изнутри кто-то, кажется, это был Насим-джан, открыл ей дверь и впустил в здание. Ну теперь все кончено, пропало! Глупый, наивный Бако-джан, ты испортил все, теперь, если бы даже у тебя было сто голов, не сносить тебе ни одной!
Бако-джан подался назад, в темноту, и скрылся в неосвещенном проходе пассажа.
А Хамрохон, увидев мужа живым и невредимым, просияла, обрадовалась, глаза ее заблестели, и, воскликнув невольно: «Слава богу, вы живы!» — она без сил опустилась на стул.
Насим-джан, увидев Хамрохон такой взволнованной, без паранджи, не только удивился, а даже испугался, не знал, что и сказать.
— Что случилось? Что с вами? В чем дело? — спрашивал он в изумлении, глядя то на Хамрохон, то на коменданта. Но Хамрохон не в силах была что-то объяснить, только крепко держала Насим-джана за руку и не отрывала глаз от него.
Тут комендант опомнился, встал с места, принес пиалу холодного чая и подал Хамрохон, чтобы она выпила и успокоилась. Хамрохон жадно выпила чай, вздохнула с облегчением и наконец вымолвила:
— Хорошо, что вы не вышли из учреждения, а то вас убили бы...
— Меня убили бы? Кто и почему? — рассмеялся Насим-джан. Хамрохон рассказала о ворвавшемся в дом незнакомце, о его угрозах
и добавила:
— Он был в ярости, и намерения его не вызывают сомнения...
— Интересно,— сказал Насим-джан уже серьезно.— А какой он из себя? Вы запомнили его?
— Я никогда его раньше не видела. Он пожилой, борода с проседью, среднего роста, слегка хромает... По виду не бухарец, скорее похож на степняка... Одет в поношенный черный сатиновый халат, подпоясан платком, на голове бухарская шапка... глаза как у безумного... руки трясутся...
— Кто же это может быть? — сказал комендант.— Что-то я не помню такого человека...
— Если бы это был вор или подосланный убийца, он так прямо не пришел бы в дом...— сказал Насим-джан.— Мне кажется, он хотел мстить за что-то...
Так куда же он пошел? Что еще сказал?
— Не знаю. Он сказал, что я несчастная, обманутая, оскорбленная женщина, и обещал, что я сегодня же избавлюсь от своего развратного мужа, что он убьет вас...
— Об этом происшествии надо сообщить начальнику,— сказал комендант.— Председатель еще не ушел, он пока здесь. Быстро подымитесь к нему, а жена ваша подождет здесь.
— Хорошо,— сказал Насим-джан и вышел через другие двери во двор ЧК. Хамрохон осталась в комендатуре.
— Настали для нас тревожные дни! — сказала она коменданту.— Если этого человека не поймают и не выяснится, в чем дело, опасность будет подстерегать нас всюду.
— Найдем его,— сказал уверенно комендант, крепкий, могучий человек.— Никуда он от нас не скроется.
— Он может ночью спуститься с крыши и убить...
— Наверное, с сегодняшнего дня вокруг вашего дома будет охрана. Наш председатель — человек понимающий...
— А как же мы сейчас пойдем домой?
— Будьте спокойны, вам дадут провожатых, одни не пойдете.
В это время зазвонил телефон, и комендант стал разговаривать с кем-то, но Хамрохон не слышала ни одного слова, она была охвачена беспокойством.
...Ну, хорошо, сегодня их проводят, а завтра? А послезавтра? Разве могут каждый день его сопровождать, прикрепить к нему охрану? Когда поймают преследователя? И поймают ли вообще? Трудно будет его найти. Уж лучше бы Насим-джана на это время послали в какой-то другой город. Но если этот мужчина задумал отомстить, то он отправится вслед за ним. От него не уйдешь! Если решился, то непременно приведет в исполнение свой замысел.
«А вообще,— говорила она сама себе,— может, это я такая невезучая. Со мной постоянно что-то случается...»
Насим-джан вернулся веселый, улыбающийся. С ним был смуглый мужчина в кителе, шароварах и фуражке.
— Вот, знакомьтесь,— сказал Насим-джан,— моя жена — Хамрохон! Первая женщина, которая в
Бухаре вышла на улицу без паранджи...
— О боже! — смутилась Хамрохон.— В самом деле я пришла без паранджи?
— Очень хорошо, поздравляю! — сказал мужчина, протягивая руку Хамрохон.— Моя фамилия Хабибуллин, товарищ вашего мужа по работе. Так, значит, вы испугались угроз какого-то глупца?
— Да,— сказала смущенная Хамрохон.— Но это был не простой глупец...
— Понятно,— сказал спокойно Хабибуллин.— Это, конечно, подстроено врагами. Хотят показать свою силу таким слабым женщинам, как вы. Не волнуйтесь.
— Успокойся,— подтвердил Насим-джан.— Председатель все понял и распорядился как надо. И вот сейчас товарищ Хабибуллин согласился проводить нас домой... Я отказывался, но он...
— Приказ председателя! — сказал Хабибуллин.
Увидев рядом с мужем этого уверенного в себе человека, Хамрохон немного оживилась, на губах ее появилась улыбка.
— Хорошо,— сказала она Насим-джану,— но пусть тогда ваш товарищ зайдет к нам в дом, выпьет с нами пиалу чая.
— Да, да, обязательно! — сказал Насим-джан.— Ты должна нас угостить как следует!
— Ничего не нужно,— отвечал с улыбкой Хабибуллин.— Главное, чтобы вам не пришлось волноваться.
Они попрощались с комендантом и вышли. На улице возле ЧК было безлюдно. Хабибуллин, остановившись около фонаря, достал из кармана пачку папирос, предложил Насим-джану, а когда он отказался, закурил сам, подержал в руке горящую спичку, подождал, пока она догорела до конца, бросил и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37