«Пошли!» Они направились в сторону торговых рядов, где продавались фаянсовые изделия Шли рядом. Хабибуллин с правой стороны от Насим-джана, а Хамрохон - с левой. Они громко разговаривали и смеялись.
Торговые ряды, куда они направлялись, тянулись до Токи Тельпака, примерно на сто пятьдесят метров, и освещались только одним фонарем посредине. Как только они вошли в темный проход, страх вновь охватил Хамрохон, она задрожала и тесней прижалась к мужу. Едва они приблизились к освещенному фонарем пространству, внезапно сзади них раздался грозный голос:
— Стой, вероломный деспот! Получай свою долю!
Все трое одновременно оглянулись и увидели мужчину, о котором говорила Хамрохон: он целился из револьвера. Никто не успел Шевельнуться, как раздался выстрел и крик Хамрохон. Она упала на землю. Хабибуллин быстро выхватил из кармана револьвер и выстрелил в мужчину. Тот тоже упал.
Насим-джан закричал, как безумный, и склонился над Хамрохон, которая упала навзничь, держась за грудь. Опустившись на колени, он приподнял ее, положил ее голову себе на грудь.
Несчастная была еще жива. Почувствовав рядом с собой мужа, она приоткрыла глаза, слабо улыбнулась:
— Вы живы... милый, слава богу!
— Хамрохон, любимая моя! — кричал Насим-джан на всю улицу.— Из-за меня... Ради меня пожертвовала собой... Подожди... открой глаза!
Хамрохон хотела что-то сказать, но не смогла, закрыла глаза и утихла. Только в уголках ее губ показалась тонкая струйка крови.
— Хамрохон! Хамрохон! — повторял Насим-джан, осыпая поцелуями ее лицо.— Не уходи! Не уходи! Открой глаза! О люди! Помогите! Боже, какое несчастье!
Но Хамрохон уже ничего не слышала, жизнь покинула ее. Исполнилось ее желание: она увидела своего любимого живым, предупредила его, защитила от смерти... Улыбка, застывшая на помертвелых губах, говорила об этом.
Низамиддин вошел в свой дом и, сняв темные очки и каракулевую папаху, свободно вздохнул и сел на диван. В прихожей горела лампа, свет от которой немного освещал комнату. Только теперь Низамиддин понял, как неосторожно и глупо поступил, терзался, но было уже поздно. Тогда, на собрании своей группы, он взял на себя обязательство убрать Насим-джа-на и председателя ЧК, но не подумал, что надо согласовать с друзьями свои планы...
Правда, времени не было; Низамиддин не хотел упустить благоприятного случая. Но он не подумал о том, что не все может получиться, как он задумал. Он решил, что Бако-джан непременно убьет Насим-джана, а потом либо убежит, либо люди из ЧК бросятся в погоню и убьют его. Если же ему удастся скрыться, тайна будет сохранена. Но чекисты вовремя прибежали на место происшествия, а Бако-джан остался жив, пуля Хабибуллы только ранила его. Его подняли и унесли. Конечно, когда приведут его в чувство, начнутся допросы, Бако-джан сознается, расскажет все. Что же делать?..
Низамиддин встал, накинул на плечи тонкий халат из алачи и тихо вышел во двор. Во дворе никого не было видно. Старуха, которая охраняла дом и жила со своим внуком в каморке за суфой, кажется, уже спала, потушив свет. Не спал, наверное, только давний его слуга Камбар, живший на внешнем дворе.
Включив свой электрический фонарик, Низамиддин по дорожке прошел во внешний дворик, небольшой, но очень красивый, и увидел, что Камбар в самом деле не спал. Он в мехманхане работал при свече: чинил фаянсовую посуду, скрепляя разбитые части заклепками.
Низамиддин запер на засов калитку и вошел в мехманхану. Камбар, зажав между коленями красный чайник, сверлил маленьким сверлом отверстия для заклепок.
— Не вставайте, мулла Камбар! — сказал Низамиддин.— Сидите в такое позднее время, даже не заперев калитку.
— Э-э, разве? — сказал Камбар, отложил в сторону чайник и привстал.— Так увлекся работой, что и не заметил, что время пришло. Мне казалось, что вы только что прошли во внутренний двор... Ладно, я сейчас!
— Я уже запер.
— Дай бог вам здоровья, назир-эфенди! А почему же вы не отдыхаете?
— Не знаю, не спится что-то, бессонница напала...
— Работа трудная...
— Да, трудная! — сказал Низамиддин, глядя на Камбара.— Вот у вас хорошая работа, спокойная, ни о чем не беспокоитесь, ни о ком не думаете, никому до вас нет дела, ваши разбитые чайники и пиалы не схватят вас за шиворот, не прикажут: делай так, а не этак... Вы можете быть спокойны. Вы сами себе и шах и визирь!
— Это верно! —согласился Камбар, беря в руки пиалу.— Хотя я и раб у порога вашего дома, но, благодаря вашей милости, с вашего согласия могу заниматься вот этим делом. Из кусков я собираю целую вещь, восстанавливаю ее. Вот эта пиала ударилась о камень и разбилась на три части, а я соединил их и снова сделал ее целой. Теперь из этой пиалы можно пить чай, воду, вино, теперь это уже не черепки, а вещь, которая пригодится в хозяйстве. Да, так можно собрать всякую разбитую вещь, только не человеческое сердце. А в ваших милосердных руках столько человеческих сердец, назир-эфенди! С сердцем будьте осторожны! Разобьете на кусочки человеческое сердце, тогда ничего уж не поделаешь. Его не склеишь, не соберешь кусочки, сердце не восстановишь...
— Да, да, верно вы говорите! — отвечал Низамиддин, невольно соглашаясь с рассуждениями Камбара, но, помолчав немного, добавил: — Вот видите, насколько ваша работа лучше моей. Вы никому не наносите обид, не разбиваете ничего, наоборот, склеиваете. А я вынужден проявлять иногда жестокость, разбивать сердца... Что делать! Такое у нас сейчас время! Мы разбиваем с надеждой потом восстановить, разбиваем, чтобы нас самих не разбили... Наше время, братец,— время разрушения. Если ты не будешь разбивать, разобьют тебя самого.
— Боже сохрани! — проговорил Камбар.— Те, кто мог бы вас разбить, давно разбиты, разлетелись на кусочки. Теперь наступила свобода, ваше время, время младобухарцев. У кого теперь такая власть, как у вас? Народ толпится у вашего порога, протянув к вам руки за помощью, вас считают заступником, покровителем народным; все внутренние дела Бухарской республики в ваших умелых руках. Теперь ваша власть, вам повелевать, вам разбивать!
— Но все равно трудно,— сказал Низамиддин и направился к выходу.— До свиданья, спите, уже пора. А если кто постучится в ворота, не открывайте сразу, дергайте за звоночек, будите меня...
Будем осторожны!
— Хорошо, будьте покойны! — сказал Камбар и, проводив хозяина до внутреннего двора, вернулся к себе.
Слова его заставили Низамиддина еще больше задуматься. «Все внутренние дела Бухарской республики в ваших умелых руках...» А вот теперь он вынужден бросить все внутренние дела государства и бежать без оглядки! Если он не убежит, до него доберутся, разобьют на мелкие кусочки. Как жаль! Величие, власть — все-все надо бросить и самому укрыться где-то... Разве легко это сделать? Не так-то просто было достичь теперешнего положения, этой высокой должности — и со всем этим расстаться, бросить и уйти. Но неужели нет другого выхода? Неужели все рухнуло?..
Низамиддин вошел к себе в комнату, взял трубку телефона, позвонил в ЧК своему человеку, поговорил с ним на условном языке и узнал, что Бако-джана пока лечат и не допрашивают, а председатель ЧК еще не вернулся из Керков. Он вздохнул с облегчением и бросился на диван.
Если Бако-джан будет держаться мужественно, не упомянет имени Низамиддина, то чекисты могут забрать Зухру, Халиму, устроить им очную ставку. Вот тогда, конечно, все его секреты будут раскрыты... Ясно как день, что Халима ради спасения отца, которого она любит, признается во всем. Нужно сделать что-то, убрать этих двух свидетельниц. Тогда Бако-джан уж не будет так опасен. Придумаем, как обезвредить его в тюрьме.
Низамиддин встал с дивана и зашагал по комнате. В лампе, что горела в прихожей, кончился керосин, она затухала. Он зажег лампу настольную, под синим колпаком, и вся комната осветилась нежно-голубым светом. Выйдя в прихожую, Низамиддин дунул в затухающую лампу. Но слабый огонек в лампе не потух, язычок горящего фитиля вздрогнул, задымил и продолжал гореть. Низамиддин дунул сильнее, но огонек опять не потух, задымил сильнее. И только когда он дунул в третий раз, огонь потух, наполнив стекло дымом, а прихожую запахом керосина.
Это навело Низамиддина на новые размышления.
Даже слабенький огонек лампы не хотел угасать, продолжал гореть,— что же говорить о человеческой жизни? Разве легко умереть, особенно Низамиддину, который так любит жизнь, так хочет жить! Еще не догорело масло в лампе его жизни, еще долго она хочет освещать его дом. Вся трудность в том, что ради его жизни, ради того, чтобы он остался жить, нужно потушить огонь жизни нескольких людей. Да, другого выхода нет! Но как избавиться от Халимы и ее матери? Может, дать Зухре яд для Халимы — под видом лекарства, а потом арестовать ее как отравительницу? А во время следствия дать ей самой лекарство...
В это время со стороны Самаркандских ворот донеслась стрельба. Через некоторое время зазвонил телефон.
Низамиддин со страхом поднял трубку.
— Кто говорит? — спросил он. Ему ответили, что группа басмачей добралась до Конного базара, до ворот Хазрат Имама, и разграбила государственный магазин.
— А что вы сделали? Подоспели, когда дело было сделано? Ну, молодцы! И никого из басмачей не поймали? Правда? Сколько человек? Хорошенько охраняйте их. Нет, в тюрьму пока не надо, держите их в милиции, утром я сам приеду и допрошу их. Будьте осторожны!
Положив трубку телефона, Низамиддин сладко потянулся.
Рано утром постучали в ворота. Камбар уж давно встал и подметал двор.
— Кто там? — спросил он.
— Ака Камбар, это я, откройте,— ответил кто-то снаружи. Услышав свое имя, Камбар понял, что стучит свой человек, без страха
открыл калитку и удивился, увидев за воротами совершенно незнакомого человека. Высокого роста, смуглолицый человек в кителе и в шароварах защитного цвета похож был на милиционера, только без оружия, в руках он держал кожаный портфель. Он быстро вошел во двор, сам запер ворота на засов, только потом поздоровался с Камбаром:
— Вы меня не знаете, ничего, я, как и вы, для назира-эфенди свой человек. Я принес ему из комитета срочное письмо. Скажите ему, что пришел Анарбай.
Удивленный Камбар потянул за веревку звонка во внутренний двор. Через несколько минут вышел заспанный назир-эфенди и, увидев Анарбая, тотчас узнал его.
— А, это вы? — сказал он, успокоившись.— Войдите!
Они прошли во внутренний двор и скрылись в комнате назира.
— Как дела ваши? — спросил гость, садясь на мягкий стул.
— Хорошо...— ответил Низамиддин, причесываясь перед зеркалом.
— Все спокойно? — переспросил гость.
— Все спокойно. Говорите! — отвечал Низамиддин, прикрыв дверь в прихожую.
Тогда Анарбай сказал вполголоса:
— Привет вам от председателя! Нехорошо у вас получилось, сказали. Вам теперь здесь оставаться нельзя — со всех сторон грозит опасность.
— А если примем меры? — спросил беспокойно Низамиддин. Гость посмотрел на него вопросительно и ничего не ответил.
— А если мы примем меры? — повторил, как бы советуясь, Низамиддин.— Меры, которые отдалят эту опасность? Неужели нет другого выхода?
— Мне кажется,— отвечал мужчина также вполголоса,— центр считает — другого выхода нет.
Но они не хотят вас потерять. Поэтому вы сегодня же выедете из Бухары в Каган — в командировку...
— Куда?
— К Асаду Махсуму.
Низамиддин с удивлением поглядел на гостя.
— Да, к Асаду Махсуму, в горы Байсуна! — повторил Анарбай и пояснил: — Дела у Махсума не очень хороши, будете ему помогать. В самое ближайшее время должен прибыть Энвер-паша. Тогда вы все объявитесь под его знаменем и вернетесь в Бухару с победой.
— А что будет здесь? Как быть с моими делами у Гулом-джана Махсума?
— Все ваши дела будут переданы друг ому человеку. Будьте спокойны! Вот вам мандат для командировки. Сегодня пораньше поедете на работу, передадите дела своему заместителю, скажете, что едете по срочному заданию ЦИК, и быстро выедете в Каган. Постарайтесь сделать вид, что ваша поездка секретная, чтоб никто, кроме вашего заместителя, не знал об этом.
— Ужасно! — сказал Низамиддин.— Неужели нет другого выхода?
— Вы дали в руки ЧК такого «языка», как Бако-джан, от него можно узнать многое.
В эту минуту зазвонил телефон. Низамиддин дрожащими от волнения руками поднял трубку и нарочито сонным голосом сказал «да», но, узнав знакомый голос на конце провода, успокоился, стал внимательно слушать, проговорил:
— Жаль, жаль, что Бако-джан унес с собой тайну. Ну да ладно, что поделаешь...
Он положил трубку и с усмешкой посмотрел на Анарбая:
— Ну, вот и все. Вопрос решен.
— Что случилось?
— Сегодня ночью нашему человеку удалось покончить с Бако-джаном. Бако-джан принял яд и скончался, не сказав ни слова. Это меняет все дело. Прошу вас, пойдите быстро к председателю, сообщите ему об этом, а потом позвоните мне и условными словами передайте, изменил ли председатель свое решение обо мне или нет
Анарбай в знак согласия кивнул головой и ушел.
Умывшись, Низамиддин размышлял. Бако-джан умер, что же теперь? Остаются Зухра и ее дочь. Но с ними дело проще. Их нужно убрать сегодня же, а то чекисты могут взять их... Такие свидетельницы могут доставить много хлопот... Сейчас главное — убрать этих женщин... Потом можно будет подумать о том, как быть дальше...
Пусть Гулом-джан, зять эмира и другие делают свое дело... Анарбай будет связывать их... А Низамиддин должен развить такую деятельность, чтобы ЧК и Центральный Комитет полностью ему доверяли. Хорошо бы поближе сойтись с Аминовым и Хайдаркулом, подружиться с ними. Аминова, пожалуй, хоть и трудновато, все же можно завлечь в свои сети, а с Хайдаркулом это не выйдет, он человек бывалый, знает людей.
Старик верно чувствует, что Низамиддин не может быть ему другом. Поэтому с ним надо держаться, как он сам, немного грубовато и прямо. Иногда надо угодить ему в чем-то, но казаться при этом равнодушным. Пожалуй, с ним можно кое-чего добиться — вот таким путем...
Не успел Низамиддин умыться, как пришла Зухра, плача и бранясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37