— как ни в чем не бывало спросил Мамлюк.
Васька глянул па него зверем, хотел наговорить грубостей, но сдержался. Отвернулся, закусив губу.
— Не пережинай, Вась-Вась,— просто, по-товарищески душевно сказал Мотыль.— Не кати на нас с Мамлюком бочку. Не мы напартачили. Здесь что-то другое... Может, кто-то маячит на ее горизонте и тебе решено дать отставку? Кумекай! Но сопли не распускай! Это еще никому не помогло.
Со степи дул холодный пронизывающий ветер. Он заставлял Ваську сгибаться в три погибели, отчаянно прыгать около железного крыльца конторки участка взрывников, по-птичьи взмахивать руками, хлопать ими себя по бокам, чтоб как-нибудь согреться. Мамлюк, скорчившись, сваривал в единое целое прутья, уголки, швеллер.
Заказ был несложный: к металлическому крыльцу конторки надо было приладить перила. А то случилось недавно — человек поскользнулся, руку ушиб. Да что руку! Крыльцо льдом возьмется — шею сломаешь!
Если бы такая работа выпала летом — так это же благодать! Самый что ни на есть конец завода — шлаковые отвалы. Начальство никакого. Неужели Фарфу-динов с его одышкой припрется сюда проверять, как ребята перила ладят? Он и так прекрасно знает: сделают!
Внизу, под горой, пруд. В жару здесь раздолье. Вода в пруду чистая, родниковая. На камнях и позагорать можно было бы. Но сейчас... Мороз сковал воду, ветер посыпал лед снегом, будто крупной желтоватой солью. Из доменного цеха через каждые полчаса появлялись шлаковозы. Ковши один за другим опрокидывались. Расплавленный шлак, шипя, растекался меж камней, как вулканическая магма, и медленно застывал, превращаясь в такие же каменные наплывы. Но жар еще долго держался в горе. Мышка, а потом и Васька с разрешения Толяны помчались было погреться на огнедышащих отвалах, но вскоре вернулись под насмешливые взгляды Мамлюка и Мотыля.
Конечно, там было теплее, чем здесь, на юру. Но от темно-серой с зелеными потеками горы неприятно веяло угарным дымным зноем. Да и хождение по шлаковым отвалам представляло опасность, можно наткнуться на прикрытый тонкой каменной коркой огонь и прожечь
подметки.Все работали торопливо и сосредоточенно. Решили, что до обеда надо приладить перила — и часок, а может, поболее того, как на это посмотрит бригадир, покой и блаженство в тепле. Толяна с Мотылем размечали заготовки мелом, Антрацит автогеном отрезал лишние куски, Васька суетился вокруг Мамлюка, придерлшвая ему то одно, то другое, а Мамлюк, переминаясь с ноги на ногу, с упорством, достойным самой высокой похвалы, непрерывно сваривал подносимые Мотылем детали перил. Не было в бригаде лишь Мышки. Его Толяна отослал в их родной котельно-ремонтный к Фарфуди-нову с лукавым донесением: что здесь, мол, у конторки взрывников, работы оказалось непредвиденно много, и поэтому бригада после обеда задержится.
Ребята сноровисто вертелись вокруг крыльца конторки взрывников и не особенно вникали в то обстоятельство, что они сейчас присутствуют — и даже как-то участвуют — при знаменательном событии в жизни завода. В эти непогожие январские дни вблизи шлаковых отвалов начиналось строительство крупного прокат-но-обжимного цеха. Сразу за железнодорожной линией, в тупике, рвали серый, крепкий, тяжелый камень. Его взрывники называли диким.
В неглубокой широкой котловине динамит помогал сгорбленным с незапамятных лет холмам разгибать спины. Время от времени вдали появлялся красный флажок дозорного и слышался пронзительно-металлический свист-сигнал. По бикфордову шнуру скользил огонь. Трах! И мгновенно в дальнем глухом углу котлована вырастал черный куст, который тут же рассыпался в камни. Взрывники ходили вдоль шлаковых отвалов с деловой бесшабашностью, казалось, нося в глубоких карманах припрятанные молнии. За спиной взрывников грозно покашливал гром.
Мороз и ветер пронимали котельщиков до костей. II единственное спасение от них - быстрее закончить работу. Над заводом покачивался белесый сумрак. По перепутанным дорогам металась поземка.
Из-за стены конторки взрывников неожиданно серым привидением выковылял Мышка. На него было жалко и смешно смотреть. Скорчился, нос сунул в кургузый воротничок полупальто, руки в непомерно больших суконных рукавицах молитвенно прижал к груди. Толя-на посмотрел на его красное от ветра лицо, влажные, в снежинках брови и улыбчиво подмигнул:
— Холодно?
— Не то слово,— Мышка, морщась, снял рукавицы и судорожно задышал на слегка испачканные углем пальцы.— Тут у вас еще ничего. А на путях—метет!— Он сделал страшные глаза и, не в силах передать муки только что пережитого, всей своей маленькой фигуркой закачался из стороны в сторону.
— Фарфудинова видал?
— Видал,— буркнул Мышка.— Что-то сердит очень, Велел передать тебе, чтобы сразу после обеда бригада перебралась в депо копрового цеха. В распоряжение тамошнего механика. И никаких гвоздей!
— Ха-ха-ха! — закатился Антрацит.— Без роздыха вкалывать до обеда! Вот напугал Ибрагим! А что скажет нам бугор? — по-свойски обратился он к Толяне и поправил сползшую на глаза шапку.— До обеда еще времени до хрена. Какие будут приказания?
Толяна окинул взглядом ладно пригнанные к крыльцу перила, затем посмотрел на притихших ребят: вопрос, заданный ему Антрацитом, волновал сейчас всех.
— Я предлагаю собрать инструмент и пойти в депо,— спокойно, даже с денной сказал Толяна.
— Зачем? — вырвалось у Мамлюка.— До обеда?
— У них там токарная мастерская есть,— объяснил Толяна.— И, между прочим, уютная.
— Бывал я там,— оживился Мотыль.— Тепло, светло и мухи не кусают.
— Значит, перекур с дремотой? — радостно поигрывая глазами, уточнил Антрацит.
— Заслужили,— попел угловатым плечом Толяна.
В токарной мастерской, довольно объемном помещении с большими свисающими лампами, стоял ровный, оглаженный гул работающих станков. От этого гула — да еще и в тепле — клонило в сон, и ребята, забравшись в слабо освещенный угол, расселись как попало: кто на валу, кто на огромной ступице локомотивного
колеса.Смежив ресницы, Васька отдался благостному покою. В голове, в сладостно-настороженном полузабытьи, роились, подобно пчелам, озабоченные думы, но их отвлекали разговоры ребят.
Васька приоткрыл глаза, прислушался. В ровный теплый гул станков вплетается тонкий дискант Мышки. Азартно поигрывая глазами точь-в-точь как Антрацит, Мышка восторженно шепчет Мамлюку:
— Карманники — такие мастера! Целые воровские школы есть. Вот сплетут сеть из веревочек, навяжут на каждую клетку колокольчики, развесят и заставят молодого карманника руку так просунуть, чтобы ни один колокольчик не звякнул.
Мамлюк благодушно заметил:
— Дурак ты, Костик, и дурак порядочный. Карманники... Колокольчики... Это кто же тебе такое наплел? Никак Антрацит? Вольте некому.— Он неодобрительно покосился на Антрацита, привалившегося плечом к стене и улыбчиво прислушивающегося к разговору.
«Вот одна из человеческих странностей,— подумал Васька.— Костик благоговейно тянется к Антрациту, боготворит его, а тот, зная об этом, учит его не столько хорошему, как должно быть, а всяким гадостям. Ко-
нечно, Костик уже не маленький. Слава богу, скоро семнадцать стукнет, а сколько ветра в голове! Ему бы с девчонкой встречаться». Однако он — и Васька был не раз свидетелем тому — в разговоры с девчонками не пускался, сторонился их. Ну а если уж приходилось соприкасаться, то краснел, как обданный крутым кипятком рак, и старался говорить тихо, а если смеялся при девчонках, что было с ним редко, то стягивал губы: стеснялся желтизны зубов.
— Ты меньше слушай этого верзилу,— нравоучительно продолжал Мамлюк,— а то он тебя научит... Шею быстро свернут, а скажут, что так и было.
— Шею свернут,— ухмыляясь, подал голос Антрацит.— Пусть кто только пальцем тронет Мышку, сразу глаз выколю.
— Не грех бы и о своих подумать,— будто очнувшись от сна, ввинтился в разговор Мотыль.
— О своих думай ты, о моих не печалься,— Антрацит лениво выпрямился, сел ровно.— Эх-хе-хе!.. А если здраво разобраться, то здесь щипнул, там куснул, и о миру по нитке — голому рубашка.— Поскреб затылок пятерней, вздохнул.— А пощипать кое-кого иногда даже совсем невредно...— Встрепенулся:—Иду я вчера вечером, ночь уже на носу, смотрю: плетется мне навстречу шкет, шатается и в руках держит две бутылки вина.— Антрацит с притворным возмущением, с искорками лукавства в глазах хлопнул в ладоши.— Что бы ты, Мотыль, сделал в такой ситуации? Не знаешь? — вкрадчиво полюбопытствовал Антрацит.— То-то и оно. А надо спасать человека.
Мышка заливисто рассмеялся, включившись в Ан-трацнтову игру.
— Этак пальцем подзываю к себе.— Антрацит к непередаваемому удовольствию Мышки показал, как он подзывал шкета, несколько раз медленно согнув красный обветренный палец.— «Подойди-ка сюда, несмышленыш. Тебе зачем две бутылки?» А он на меня: «А тебе какое дело?» И так нагло, хамски. Я не выдержал. Схватил его за грудки. Тряхнул раз, второй. Правда, несильно, чтоб бутылки не выронил и не разбил. Потом забираю у него одну бутылку, подношу к носу кулак. «Я тебе покажу, алкоголик! Сгинь с глаз моих, зараза!» И что вы думаете? Сгинул!
Мышка, прижав ладони к лицу, просто зашелся в смехе, веселые слезы замочили ресницы.
— Но это же грабеж, Валерка! — не удержавшись,
возмутился Васька.
— От многого понемножку, не грабеж, а дележка! — на всю мастерскую заржал Антрацит.— Толяна, рассуди нас! Я ведь мог все забрать. Ан нет! Я человек совестливый, верующий. Я поступил по-божески? Правильно?
Новохатский курил, сидя на крупной шлакоблочине. Он никак не прореагировал на обращенные к нему слова Антрацита, будто и не слышал их.
«Молодец, Толяна! — одобрил поведение бригадира Васька.— Эх, Валерка!.. Бахвалишься тем, чего каждый порядочный человек стеснялся бы!»
— Кстати,— Антрацит хлопнул себя по карману,— сигареты кончились, Мышка! — Он взглянул на Костика, не сводившего с пего преданных глаз, и заговорщически сказал:—Я видел в подсобке, это рядом с раздевалкой, на столе пачку. Пойди стрельни-ка парочку сигарет.
Неожиданно и круто Толяна повернул к нему хмурое лицо, на котором отчетливо выделялись крепкие бронзовые полумесяцы бровей,
— Гад! — выдохнул Толяна, вперив яростный взор в оторопевшего Антрацита.-—Ты что же, поганка, мальца портишь? Сам сволочуга и других такими же хочешь видеть?
— Да я чего? — Антрацит недоуменно хлопнул глазами.— Я ничего...
— А ты,— Толяна резко наклонил голову вниз к съежившемуся Мышке,— только попробуй еше взять что-нибудь чужое...
— Я никогда и не брал,— пролепетал непослушными губами Мышка. На его побледневшем лице яркими коричневыми пятнышками проступили веснушки.
— А кто стащил мыло у токарей? А? Мышка втянул голову в плечи и обмер.
— Этим мылом шею бы тебе намылить! — Толяна презрительно перекривился: — «Воровские школы есть...» Да ты хоть нормальную кончи, как все люди!
Мышка с перепугу как в рот воды набрал. Он обиженно и горемычно пошмыгивал носом и, того и гляди, казалось, готов был заплакать. Ваське стало жаль его.
— Да это все Валерка! — строго посмотрел он на Антрацита.— К чему? — пожал он плечами.— Зачем?
Своими словами Васька только подлил масла в огонь. Толяна метнул, как дротик, острый взгляд в Антрацита. Сухие, будто из красного дерева вытисненные скулы Толяны покраснели сто больше. Губы его шевельнулись, как темные жернова, и выжали тяжелую спрессованную
фразу:
— Не хочешь работать в бригаде, уходи! Не баламуть воду!
— Чего ты на меня напустился? — вышел из себя Антрацит.— Мышку приплел,— он гневно хмыкнул.— Да на кой хрен он мне нужен?
— Ты...— тихим, растянутым шепотом произнес То-ляна, и рука его, подрагивая пальцами, поползла к зубилу.
Антрацит, привстав с коленчатого вала, начал медленно и молча пятиться к выходу из токарной, напряженно следя за Толяниной рукой. Но бригадир вдруг прерывисто и тяжело вздохнул, как обиженный ребенок, рука его вернулась на угловато выпячивающееся колено, он как-то обмяк и, опустив, как шторы, веки, казалось, мгновенно заснул.
Так же ровно и слаженно гудели электромоторы, меж станков, перекидываясь шутками, вертелись ученики токарей, полным накалом сияли лампы под высоким потолком, а в дальнем затемненном углу, где восседала на отдыхе бригада Новохатского, воцарилось гнетущее молчание. Каждый чувствовал себя неловко, прятал глаза и желал в эти минуты лишь одного: чтобы Толяна или велел всем идти в столовую, или приступить к работе, или... что-то делать. Тишина в углу мастерской становилась нестерпимой. Но Толяна с усталостью наломавшегося человека, бессильно положив руки на колени,'безмолвствовал.
— Мамлюк! — внезапно сурово обратился к приятелю Мотыль.— Ты-то чего молчишь?
— А что я должен тебе сказать? — Мамлюка просто оторопь взяла: чего от него хотят? Вечно этот Мотыль что-нибудь ляпнет!
— Кто сегодня именинник? — прищурился Мотыль.
— А-а-а,— заулыбался Мамлюк, наконец смекнувший, что Мотыль хочет разрядить обстановку.— Я хотел в конце смены сказать.
— Что сказать? — наседал Мотыль.
Мамлюк многозначительно пожал покатыми, как у девушки, плечами и взглянул на бригадира.
— Толяна! Мне сегодня восемнадцать стукнуло.
— Ну? — притворно удивился Мотыль.— Никогда не подумал бы. По уму тебе можно дать от силы лет пятнадцать, не больше.
— Поздравляю! — тихая улыбка чуть растопила хмурость на лице Толяны.
— Значит,— заторопился Мамлюк,— я вас всех приглашаю сегодня на пять часов. Как, устраивает? Толяна?
— Спасибо за приглашение, но прийти не смогу. И не упрашивай,— предупредил Толяна, заметив, как пыжится в благородном негодовании Мамлюк.— Я говорю честно, не смогу.
Не дожидаясь, когда Мамлюк обратится к ним, Васька, Мотыль и Антрацит согласно закивали. Правда, последний, интуитивно поняв, что бригадир уже где-то отсердился, степенно откашлялся в кулак и спросил смиренно:
— Как насчет девочек?
— Будут,— авторитетно заверил Мамлюк и посмотрел на поблекшего, скорбящего Мышку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24