«А жизнь тем временем проходит, – подумал я, – проходит бессмысленно, что вне ашрама, что внутри его. Она проходит в череде ожиданий, ритуалов, чей единственный смысл заключается в том, что они придают некое подобие смысла бессмыслице жизни. Внутри ашрама, за его пределами – какая разница? Снаружи люди ходят на работу, произносят слова, приличествующие ситуации, играют вещами, которые считаются важными. Внутри же тысячи и тысячи раз повторяют одну и ту же фразу в честь богини, и фраза эта символизирует сознание. Снаружи ты не находишь себе места, потому что твой сын где-то задержался, внутри нервничаешь из-за того, что никак не загорается ритуальный огонь».
Если бы вместо того, чтобы повторять эту мантру сто тысяч раз, мы бы копали колодец, возможно, в Индии две трети населения не страдали от недостатка питьевой воды. Но эта одержимость – тоже часть моей Индии, которую я так люблю.
Кроме того, браминам не положено рыть колодцы.
Я смотрел на сложенные руки этих красивых людей, моих товарищей в белых одеждах, на руки «пуджари»: чистые ногти, длинные пальцы. Эти руки никогда не держали мотыгу, кирку, топор.
В этой церемонии было много того, что помогало понять Индию; понять революцию буддистов, которые отказались от ритуалов; понять разумную практичность тибетцев, которые вместо бесконечного повторения мантр придумали молитвенное колесо, в которое вкладывают сотни бумажек со священной формулой, чтобы при каждом повороте колеса действие ее умножалось.
Зато наш обряд напомнил, как трудно было добывать огонь и почему беречь его считалось священной обязанностью.
В конце последнего занятия один из «брахмачарья» напомнил Свами, что он пообещал нам «чудо вибхути».
– Вы действительно хотите, чтобы я это сделал? – смеясь, спросил Свами.
– Да-а-а, – хором загудела аудитория.
– Тогда пусть кто-нибудь выйдет сюда.
Минутное колебание. Никто не отважился, тогда я вышел на помост. Я протянул руку Свами, и он, не переставая посмеиваться, сложил щепоткой пальцы правой руки и оттуда посыпался мне на ладонь священный пепел. Сперва тоненькой струйкой, потом больше и больше. Свами слегка встряхивал пальцами, и пепел продолжал падать. Потрясенный, я обернулся и показал ладонь своим товарищам, и тут десятки людей сорвались с мест и бросились ко мне, пытаясь ухватить щепотку пепла и помазать им себе лоб. Началась суматоха, почти вся группа столпилась вокруг меня, в то время как Свами, пытаясь их угомонить, повторял: «Это же блеф… блеф, не принимайте этого всерьез!..»
Он был растерян, но никто его не слушал. В сущности, мысль о том, что Свами сотворил чудо, совсем как Саи Баба, подходила всем. И мне тоже, да – мне, самому сомневающемуся, мне, который никогда не касался ног Свами, мне, блудному сыну, которому выпала честь участвовать в сотворении «чуда».
Когда я вернулся за свой столик, моя рука была совершенно чистой, на ней не оставалось и следа волшебного «вибхути», ее вытерли десятки других рук. В тот день не было в ашраме «шиша», популярнее меня; каждому хотелось со мной поговорить.
После обеда многие подходили, чтобы изложить свою версию происшедшего.
– Прекрасно, просто великолепно. Я не желаю знать, настоящее это было чудо или нет… Как бы то ни было, это прасад, один из аспектов Ишвары, – сказала мне старая директриса школы для медсестер. Молодая женщина-врач не сомневалась: «Тот, кто далеко вперед ушел по пути духовного совершенства, обретает эти способности. В этом нет ничего необыкновенного». А вот «брахмачарья», который напомнил Свами, что тот пообещал нам чудо, рассказал, как это чудо готовилось. По его словам, сам Свами велел ему спрятать порошок под столиком, из-под которого он доставал разные предметы. Но его никто не слушал. «Верующие» не желали отрекаться от своего чуда. И я их понимал: верить – это так здорово, намного лучше, чем не верить. Но все это казалось мне очень странным.
Когда кардиохирург подошел, чтобы спросить меня – нет, не о вибхути, а о том, пользуюсь ли я пирамидой, у меня окончательно возникло ощущение, что я нахожусь в психушке. Каждый здесь сходил с ума по-своему. И если бы кто-то увидел в тот вечер, как я, сидя на полу, варю в кастрюльке килограмм лука при помощи кипятильника, чтобы попытаться вылечиться от бесконечной аллергии, пожалуй, подумал бы то же самое обо мне.
Последний рассвет был ясным, как стеклышко. Мы все сфотографировались на память (при этом, как водится, «просветленные» оттесняли друг друга, чтобы оказаться поближе к Свами). Потом началось вручение дипломов. Свами, у которого по случаю особого дня на шее висела большая цветочная гирлянда, как у храмовой статуи, восседал в своем кресле. Один за другим мы подходили к нему. Одна «свамини», его ученица, сама уже ставшая преподавателем Веданты, давала каждому пригоршню цветочных лепестков, которую полагалось бросить к ногам Свами, а он, вызывая каждого «шиша», вручал ему сертификат и… банан. Многие были растроганы. «Это главное событие всей моей жизни», – сказал Сундараджан. Некоторые женщины не смогли сдержать слез, их искренняя преданность трогала. Большинство моих товарищей действительно видели в Свами воплощение Бхагавана. А я, после этих трех месяцев, чувствовал себя шпионом, проникшим в стан неприятеля, чтобы выведать какой-то секрет. Когда меня попросили выступить, я отказался. Тогда с благодарственной речью, от своего имени и от имени своей жены, обратился к Свами старый педиатр. Речь, украшенная строками Кабира и других великих индийских поэтов, получилась замечательная – в ней была мягкая ирония и глубокая благодарность. Другие ученики прочитали стихи собственного сочинения, посвященные учителю.
Кто-то спросил у Свами, не может ли он дать нам последний совет, он и тут остался верен себе:
– Живите такой жизнью, которая позволит познавать себя!
Вот такой он был, Свами, таким я узнал его, таким буду его помнить.
Ну а мы после этих трех месяцев отправились каждый своим путем, задавая себе чуть более осознанно, чем прежде, главный вопрос, на который, по-моему, не всякий нашел ответ: «Кто же я?»
Врач для здоровых
Когда я сюда приехал, то справа от дороги видел всего лишь вытянутый холм, усеянный камнями. А когда через неделю уезжал, то уже различал исполинскую фигуру женщины, которая прилегла на рисовые поля, чтобы поглядеть ввысь. На фоне неба я различал колени, бедра, грудь, подбородок, губы и нос.
Деревня Дерисанамскопе – зачарованное место: самое необычное, одно из самых интересных и уж точно самое спокойное и мирное из тех, где я побывал в Индии. Но это мое мнение, и вряд ли кто-то его подтвердит, каждый видит в местности, человеке, событии то, что хочет, то, что в этот момент ему нужно. И ничто так не помогает видеть реальность, как фантазия.
Белые домики стояли среди просторных ярко-зеленых рисовых полей с шеренгами пальм. Эти цвета – белый и зеленый – уже сами по себе несли умиротворение. Шоссе, по которому изредка проезжал автобус, автомашина или брело стадо буйволов, проходило в сотне метров от деревушки. Дорога, вымощенная красивыми плоскими камнями (на такой кладке иногда обмолачивают рис или сушат сено), ныряла в переулок между низенькими одноэтажными домами и вела к большому, излучающему какую-то таинственную силу древнему храму. Рядом с деревушкой храм казался несоразмерно большим, будто его возвели в эпоху великанов.
Храм окружала немощеная площадь. Посередине возвышалось старое, величественное дерево, крепкое и раскидистое, «Ficus religiosa», окруженное чем-то вроде небольшого помоста, где старики присаживались поговорить, а дети заводили игры. Люди рассказывали, что пение мантр под этим деревом помогает тем, у кого есть проблемы с дыханием, потому что дерево совсем живое, оно дышит и от него исходит могучая сила. В нескольких шагах был красивый бассейн с чистой водой, окруженный ступенчатым амфитеатром. Там заканчивалась деревня. Дальше снова были рисовые поля, ряды пальм, а за храмом, будто защищая его, высился каменный холм.
Согласно легенде, этот храм – один из двух, основанных Рамой, героем «Рамаяны», по пути через Индию. Он направлялся на остров Цейлон, чтобы вернуть жену Зиту, которую злобный Равана похитил у него, спящего. Он остановился под деревом отдохнуть, но некая демоница, известная своим обыкновением морочить мудрецов-«риши» во время медитации в Гималаях, явилась досаждать ему. Рама узнал ее, натянул лук и пустил одну из своих послушных стрел. Демоница, пораженная в самое сердце, рухнула на рисовые поля, да так и окаменела.
В память об этом происшествии Рама велел построить храм и дал этому месту странное имя Дерисанамскопе, что означает «место, откуда пущена стрела».
А еще здесь проживал доктор Л. Махадеван, молодой врач-аюрведист, с которым я познакомился в ашраме и к которому Свами весьма благоволил не только потому, что он занимался, и видимо, небезуспешно, его диабетом, но и потому, что он знал наизусть «шастра» – священное писание.
– Побудьте у меня в больнице хотя бы неделю, и посмотрим, что можно сделать, – предложил он, когда я рассказал ему о своей болезни. И вот я здесь.
В комнате с голыми голубыми стенами и черным каменным полом стояла раскладушка с плоским матрасом. Открытое окно выходило во внутренний дворик, окруженный невысокой каменной оградой, за которой виднелся пруд, поросший цветущим лотосом, а дальше тянулись рисовые поля. Во дворе – водопроводный кран и «турецкий» туалет. Когда наступало время еды, посыльный на велосипеде привозил мне трехэтажный судок с чапати, несколькими ложками классического индийского овощного супа «дал» и порцией ужасно перченных овощей.
«Больница» на шесть палат была метрах в пятидесяти от асфальтированного шоссе, на которое выходила сама клиника. В ней Махадеван принимал пациентов, а на большой «кухне», как ее называли, родственники доктора с утра до вечера готовили лекарства. На огне, который по традиции разжигали и поддерживали исключительно дровами, дымились бронзовые котлы, и в каждом кипел свой целебный отвар. Сидя на земле, человек десять женщин и мужчин измельчали травы, смешивали их, процеживали масло или, повторяя мантры, скатывали в шарики смеси, которые перед этим подсушивали на солнце. Стены «кухни» лоснились от копоти, но в воздухе стоял аромат трав, который уже сам по себе казался целебным.
– Так оно и есть, – сказал Махадеван, водя меня по своему маленькому владению. – Те, кто работают здесь, никогда не болеют, даже не простужаются.
Побыть бы мне на этой кухне! Может, прошел бы застарелый аллергический синусит, который снова донимал меня вот уже несколько недель. Из носа текло, глаза слезились, я чихал и мучился головной болью.
На улице перед клиникой стоял лоток, где готовили чай для пациентов, ожидавших приема. Побывавшие у врача, довольные, с флакончиками и бумажными пакетиками с порошками и таблетками, ждали автобуса, чтобы ехать домой.
Если бы не пара уличных фонарей, которые редко когда включались, не автобус и не маленький генератор, от которого работал вентилятор в комнатке, где Махадеван принимал больных под картиной, изображающей бога аюрведы, и черно-белой фотографией основателя клиники, дедушки нашего доктора, можно было подумать, что ты попал на одну из старинных открыток тона сепии. Никогда еще я не видел такой настоящей, бесхитростной и нетронутой Индии. Да и доктор был личностью примечательной: высокий, худой, светлокожий, с черными густыми волосами и лицом истинно верующего человека. Ему было всего тридцать пять, но в каждом движении сквозила уверенность, казалось, он знает решение всех проблем.
– Я знаю священные книги, и в них говорится, как поступать в каждой ситуации. Для каждого пациента я выбираю индивидуальное лечение, хоть и не всегда представляю, как оно действует, – ответил доктор, когда я спросил, случаются ли у него сомнения. – Только сразу уточним, я не лечу, а забочусь о пациенте. Целитель – в каждом человеке свой, и прежде всего, это он, – добавил врач, указывая на бога аюрведы, благосклонно взирающего на нас из позолоченной рамки.
Первые два дня я с утра до вечера просиживал в приемной. Устроившись в углу, я наблюдал за Махадеваном, пока тот занимался пациентами. Некоторым он уделял всего несколько минут, другим – много больше, но у каждого оставалось убеждение, что для доктора в этот момент нет на свете человека важнее и интереснее, чем он. У всех после нескольких вопросов он щупал пульс. «У женщин на левой руке, у мужчин – на правой», – пояснил он. Потом сосредоточенно замирал, склонив голову и закрыв глаза; казалось, он медитирует. «Если мне удастся хорошо сосредоточиться, измеряя пульс, я прочувствую все тело пациента и смогу многое о нем рассказать», – добавил он.
Многие пациенты изумлялись, когда после этой процедуры он сам говорил об их ощущениях, о симптомах, которые у них наблюдались и о которых они сами не сумели рассказать. Для каждого у него находились улыбка, совет… и лекарство, которое он брал из аптеки рядом с кухней.
Клиника была известна во всей округе, и люди прибывали отовсюду, нередко издалека. Две женщины сказали, что они добирались сюда девять часов в автобусе, чтобы увидеться с Махадеваном. Случаи попадались самые разнообразные. За один только день я увидел помимо всех прочих женщину с огромной щитовидкой, другую женщину с проблемами менструального цикла и еще одну, совсем пожилую, с подозрением на опухоль в желудке. Видел мужчину, который рассказал, что стал импотентом после операции в казенном госпитале, и юношу, который пришел показать доктору, как заживает нога, на которой чуть не началась гангрена из-за множества стеклянных осколков после дорожной аварии. Видел диабетика, старика с последствиями инфаркта, гипертоника с чудовищно высоким давлением и двух больных псориазом.
В паузах между пациентами я задавал вопросы, а Махадеван отвечал. Правда, он сказал, что так, на ходу, я вряд ли смогу понять суть его науки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85